— Не понимаю, зачем ты меня уговариваешь? Я обещал прийти к ним. Я должен идти. Не волнуйся за меня. Я приду к церкви, жди меня там.
Рязанцев словно растворился в темноте. Только шаги слышались в стороне.
Шмелев потрогал ракетницу. Теперь он сделал все, что мог. Больше уже нельзя было сделать ничего. Только ждать, когда разорвется темнота. Еще десять-двадцать метров притихшей темноты оставалось им. А ракетница заткнута за пояс, и надо забыть о ней. Она торчит там удобно, полсекунды, и она в руке, и тогда кончится это проклятое томительное ожидание, такое томительное, что больше невмоготу.
Шаги Рязанцева затихли в отдалении. Две зеленые ракеты зажглись и стали медленно подниматься над берегом.
Шмелеву показалось, что кто-то окликнул его. Он даже оглянулся, хотя знал, что позади никого нет. Вокруг была непроницаемая темь, пронзаемая ракетами.
— Сергей, иди ко мне. Садись поближе. Я люблю сверху на дворик смотреть. Сверху все люди такие маленькие. Не люди, а человечки. Сижу в окне, смотрю и о тебе думаю.
— Где?
— Вон там. Смотри на руку. Вон там, высоко, видишь?
— Не вижу. Где?
— Глупый. Седьмое окно справа. Желтый свет горит.
— Тут все окна желтые. И зеленые. Восемь желтых, два зеленых.
— Какой глупый. Седьмое справа. Мама, наверное, газету читает и ждет меня.
— Ну и окна у вас. Все желтые. И дома все одинаковые. Коробки, а не дома. Споткнуться можно.
— Ничего. В следующий раз ты придешь к нам, и я познакомлю тебя с мамой, хорошо?
— А вдруг я ей не понравлюсь?
— Что ты? Как ты можешь не понравиться! Я очень хочу, чтобы ты пришел к нам.
— Будем сидеть и чай пить с печеньем. Весело.
— Может, мама пойдет в кино. И тогда мы будем вместе.
— Тогда пойдем сейчас. Хочу в клетку.
— Ужасно глупый. Второй час ночи.
— Ты ей сказала?
— Позавчера вечером.
— А ты сказала, что я тоже кондуктор?
— Почему — тоже?
— Как тот, который познакомил нас.
— В поезде? Какой смешной был кондуктор. Но ты ведь не кондуктор, а машинист — это главнее.
— А это и есть кондуктор-машинист. Ты не стыдишься, что я машинист?
— Ну и глупый. Зато я буду бесплатно на дачу ездить.
— А ей ты сказала?
— Конечно.
— А как?
— Мама, я выхожу замуж за машиниста.
— А она?
— Заплакала. Ужасно глупая.
— Когда же?
— Что — когда?
— Когда мы поженимся? Давай завтра поженимся.
— Какой ты глупый. Отчего все мужчины такие глупые?
— Я хочу, чтобы ты была моей. Иди сюда.
— Я и так твоя. Только я твоя. Я всегда твоя. Я одна твоя.
— Ну, еще один поцелуй.
— Хочешь, я тебя поцелую, как ты меня учил?
— Я тебя не учил. Это ты меня учила.
— Ой, не надо больше. Умоляю тебя.
— Мы должны пожениться. Тогда не надо будет так.
— Я же сказала — весной. Когда я кончу институт. И ты должен кончить. Тебе ведь труднее — работать и учиться.
— Я скоро в армию пойду. Тогда мне будет легко.
— А мне тяжелее. Я буду ждать. Ты придешь из армии, и мы снова будем вместе. Я буду женой филолога.
— Или машиниста?
— И машиниста тоже...
— А вдруг война? В Европе неспокойно.
— Ну и что же. Я все равно буду ждать. Если будет война, то это только сначала, а потом будет и победа — ведь так?
— Конечно.
— К тому же война быстро кончится. Раз-два — и готово!
— А вдруг я привезу с войны пленную турчанку? Или француженку? Нет — испанку?
— Я ей выцарапаю глаза. Ой, свет потух. Мне пора.
— Да где твое окно? Я не вижу.
— Вон там, желтое — потухло.
— Они все потухли.
— Ой, не надо, ну не надо, прошу тебя, умоляю тебя... Не надо, не надо...
Резкий сухой хлопок заставил его остановиться. Он выхватил ракетницу и увидел, как яркая желтая ракета поднимается над берегом, освещая макушки деревьев. Те две зеленые ракеты еще не успели упасть, желтая пролетела мимо них и поднялась выше — и тогда Шмелев увидел, как впереди, за темными фигурами появились на льду неясные тени, сначала слабые, расплывчатые, а потом темней и резче. Солдаты в цепи пригибались, и тени их становились изломанными. И лед под ногами солдат пожелтел.
Он стоял с поднятой рукой, спусковой крючок обжигал палец, и напряжением всего тела он сдерживал его. Желтая ракета достигла высшей точки и начала падать, а тени на льду стали вытягиваться и бледнеть.
— Вперед! — сказал Шмелев, и в ту же секунду над берегом одна за другой поднялись две большие желтые ракеты. Стало видно, как связные бегут по льду. За ними тоже поползли размазанные тени.
Ракетница толкнула руку. Лед вокруг стал красным, и Шмелев увидел, что фигурки на льду больше не пригибаются и бегут к берегу. Ракета уходила вверх, и он понял, что она ушла вовремя. Ракеты хлопали сухо и резко, и было слышно, как молча бегут солдаты.
Он выпустил вторую ракету и побежал вперед, заряжая на берегу третий патрон. Третья ракета поднялась почти отвесно вверх, упала на лед и зашипела рядом. И в той стороне, где был Клюев, тоже одна за другой взвились три красные ракеты, и лед покрылся кровавыми пятнами.
Пулемет на берегу застучал резко, часто. Шмелев тотчас нашел его чуть правее церкви. А потом заработали сразу пять или шесть пулеметов, и некогда стало разбираться, откуда они бьют. На льду тоже забили пулеметы, поддерживая цепь.
Весь берег был покрыт рваными ядовитыми пятнами, они бежали прямо на этот свет. Стало видно, что цепь прогнулась крутой дугой, обращенной в сторону берега. Солдаты бежали, стреляя из автоматов. Позади гулко ударила пушка, на берегу зажглась яркая вспышка.
Шмелев бежал изо всех сил, а берег был еще далеко, и ракеты сыпались со всех сторон. Заглушая треск пулеметов, часто заговорила автоматическая пушка, словно собака залаяла. Прямо в цепи на льду выросли яркие огненные кусты. Пронзительно закричал раненый. Солдаты впереди бежали уже не так дружно, как вначале. Многие ложились на лед и не поднимались. В двух метрах цепь разорвалась. Кто-то размахивал там автоматом и кричал благим матом. Шмелев побежал быстрее, чтобы догнать цепь и поднять ее.
Ослепительный куст с огненными брызгами зажегся на льду прямо перед Шмелевым. Морозная струя опалила лицо. Нога у него подвернулась, он упал, больно ударившись о лед, и потерял сознание, успев подумать лишь о том, что на льду остался Клюев и он поднимет цепь.
Две яркие желтые ракеты одна за другой поднялись над головой Войновского, и ему показалось, что они летят прямо на него. Он пригнулся, замедлил шаг и вдруг увидел под ногами две серые изломанные тени. Ракеты уже падали, и тени быстро вытягивались и раздвигались в стороны, как стрелки часов. Солдаты шли вперед, пригнувшись и озираясь, за ними тоже двигались серые расходящиеся тени.
Тогда зажглась и быстро покатилась по небу тонкая красная точка, и почти сразу за ней взлетела вторая. Войновский понял, что это значит, и побежал по льду.
Кто-то часто застучал сухой палкой по дереву, а ему казалось — сердце стучит в груди. Яркий пульсирующий огонь зажегся на берегу, как раз напротив. Ноги стали тяжелыми, он побежал еще быстрее, стреляя на бегу из автомата. Он слышал вокруг короткие пронзительные взвизги, частое чмоканье под ногами, однако не понимал, что это пули свистят и вонзаются в лед. А пулемет стучал неотступно, и ему хотелось закричать, чтобы заглушить свой страх. Отчаянный крик раздался справа, но он даже не обернулся. Автомат перестал биться в руках, и треск пулемета сделался громче. И он закричал, а навстречу ему, заглушая этот отчаянный крик, понесся протяжный нарастающий свист, ближе, ближе, уже не свист, а вой, совсем близко, воет, врезаясь в уши, в тело, прямо в него, в него, и от него никуда не денешься — и вдруг взорвалось сзади оглушительно и коротко, яркая черная тень на мгновение распласталась перед ним на льду. А на берегу будто собака затявкала.
Справа и слева солдаты падали на лед, и было непонятно, ложились ли они сами, или пули укладывали их. Войновский услышал позади отрывистый крик:
— Ложись!
Он послушно упал на лед и увидел, что никто уже не бежит и все лежат, кроме одного, который нелепо и смешно крутился на месте, дергался, размахивал руками, и длинные тени дергались и крутились вокруг него по льду. Потом тот подпрыгнул в последний раз, упал, тень прильнула к нему и больше не двигалась.
Над головой опять засвистело пронзительно, тонко, и на этот раз Войновский понял, что это свистят пули, летящие в него. Он вжался в лед, приник к нему руками, грудью, щекой, и сердце его бешено колотилось о лед. «Боже мой, — думал он, задыхаясь, — боже мой, никогда не думал, что это будет так страшно. Все пули летят в меня. Все ракеты летят в меня. Все снаряды летят в меня. А я здесь первый раз, никогда не был. Никогда не думал, что это так страшно».
