— У них так же, как у вас, полное самообслуживание?
Я отвечал уклончиво и чувствовал, что мои ответы не гасят искры сомнения, зароненные в души взрослых теми, дети которых живут в районном опытно-показательном.
Надо сказать, что родители наших ребят
— во второй заезд вели себя более разумно и организованно. Все продукты были сложены в общую корзину. Папы и мамы не завладевали своими детьми как собственностью, оставляли ребят заниматься своим делом, любуясь со стороны, не пичкали сластями, уводя подальше от других. Словом, не нарушали строй нашей жизни.
А вот мы оплошали. Лагерь был захламлен, новых шалашей не появилось. Не оказалось у нас ни удивительной щуки, на которой мы «выехали» в прошлый раз, ни корзины свежих яиц, ни сметаны…
Родителям пришлось готовить обед из продуктов, что принесли с собой. Это было уже скучней.
«Доктор паровозов», он же слесарь Кузьма Петрович Шариков, как и обещал, вместе с Валей и Костиком отправились на «фуражировку», чинить-паять ведра, кастрюли и молочные бидоны в совхозе за молоко.
Любителям рыбной ловли тоже нашлось дело. Наши ребята отыскали занесенный песком челн, выдолбленный из ветлы, рыбацкий ботничок, вероятно потерянный какой-нибудь баржей, приходившей снизу в половодье.
Рыболовы принялись его чинить, конопатить и вскоре уже удили с него плотву и ершей, встав на якорь.
Эти не заметили непорядков в лагере.
Остальных мы решили отвлечь экскурсией в охраняемый нами сад.
И здесь наши ребята сумели заинтересовать взрослых заманчивой перспективой
— заготовить на зиму на всю школу яблок.
Игорь и Франтик затеяли увлекательную игру. Подводили взрослых к какой-нибудь яблоне и спрашивали: угадайте, сколько на этой яблок?
Начинались угадки, споры, заключались пари.
И ребята поражали всех, заявляя:
— На этой антоновке одна тысяча двести тридцать два яблока!
Или:
— На этой сорта скрижапель всего девятьсот восемьдесят. Зато вот на той боровинке две тысячи сто шестьдесят яблок!
— Да не может быть, чтобы так точно!
— А вы проверьте.
Начиналась сложная проверка, и в конце концов выяснялось, что ребята высчитали точно.
— А всего на восьмидесяти семи урожайных яблонях зимних сортов у нас около ста тысяч яблок. Если мы их сохраним с отходом на двадцать процентов, то на нашу долю достанется столько яблок, что нам хватит в течение трех месяцев на всю школу, если каждому школьнику выдавать по яблоку каждый день, считая и воскресенье!
Вот как! — заявил ликующий Франтик.
И на скептическое «не может быть» Игорек тут же дал точный арифметический расчет.
Родители этой наглядной арифметикой были так увлечены, что весь день провели в саду.
Многим не верилось, что мы укараулим такой сад:
— Явятся мужики с мешками и отрясут.
— Но того нельзя позволять, — говорил отец Франтика, варшавский пекарь, осевший в Москве после бурь двух войн и революции.
Он обещался взять отпуск и поселиться в шалаше.
У него есть ружье. И губная гармошка. На гармошке он будет играть, чтобы все знали, что не спит, а из ружья постреливать для острастки. От него мы узнали, что настоящее имя Франтика
— Франтишек.
Более практичные побывали в совхозе, и директор подтвердил им, что совхоз выполнит свои условия, были бы яблоки, а разделить нетрудно.
Папы и мамы выкупались, попили чайку из нашего пузатого великана самовара, и настроение у них как будто было неплохое. Но что-то недоговоренное оставалось, что-то томительное, что передавалось и мне. Нет-нет да и поглядывали некоторые в сторону показательного лагеря.
Не скрасило концовки и появление «доктора паровозов» с бидоном свежего молочка. Молочка наши гости попили, но задушевный разговор у костра почему-то не состоялся.
Мы почувствовали, что родители не совсем довольны нашим житьем. И, прощаясь, многие говорили:
— Похудел ты, сынок, право…
— Подурнела ты, дочурка, нехорошо…
Перед отъездом все выполнили свое обещание и оставили в нашу общую кассу понемногу денег, чтобы нам хватило на хлеб и на молочишко до следующего приезда.
Но не было той радости, которая светилась на лицах отъезжающих в прошлое воскресенье.
Тогда наши гости были приятно удивлены. Они ожидали увидеть худшее, были покорены нашей убежденностью, что так нужно жить юным пионерам на лоне природы, подобно робинзонам, иначе и быть не может.
А теперь в сердца родителей запало сомнение. Несколько человек ушло пораньше, чтобы сделать крюк и зайти в показательный лагерь.
А другие, дойдя до знаменитой коломенской башни, остановились подождать своих утренних попутчиков.
Здесь соединялись обе дороги
— и к нам и к нашим воинственным соседям.
Но это еще не все
— самым горьким было для нас прощание с дядей Мишей. Михаил Мартынович получил назначение на заграничную работу по линии Внешторга во Францию.
Он был грустен, рассеян. И хотя обещал, что сам подыщет нам в замену нового партприкрепленного, и ничуть не хуже, по всему было видно, что покидает он нас с тревогой в сердце.
Когда мы собрались, чтобы подвести итоги этого дня на совете отряда, Костик выразил общее мнение, сказав:
— Войну пора кончать! Не до того нам! Хватит!
Как мы осуществили операцию «Мокрый пудель»
Но оказалось, легко войну начать, да нелегко ее кончить. Сдаваться на милость победителей мы не собирались. Предлагать мир тоже как-то странно в самый разгар, когда у всех такой азарт.
— Надо их победить одним ударом
— и все!
И наши ребята предложили самый простой способ вывести противника из войны
— отнять отрядное знамя.
Оказывается, Франтик и Игорек давно уже продумали это. У них был выработан неотразимый способ, названный «Мокрый пудель». Они только не хотели его применять, чтобы война так скоро не кончилась.
Их план был фантастически прост. Но ребята побаивались выполнять его без меня. Пришлось пойти вместе.
Этой же ночью мы пробрались во вражеский лагерь, проникли в штабную палатку, привязали к древку знамени крепкий шпагат от сноповязки, клубок которого ребята отыскали на совхозной свалке.
Работали мы довольно долго. И никто не проснулся.
Крепче всех спал школьный сторож в теплом овчинном тулупе. Поначалу мы еще остерегались, ползли затаив дыхание, замирали при каждом шорохе, но потом ходили почти не таясь, как в сонном царстве.
Самим не верилось, что можно так разгуливать во «вражьем стане».
На меня напало какое-то озорство, так и подмывало сыграть какую-нибудь шутку, оставить по себе какую-нибудь память. Ночь была светлая. Когда я отогнул край палатки, полоса света упала на лицо Вольновой. Она закрылась рукой, но не проснулась. Я постоял минуту.
И она, словно почувствовав мой взгляд, повернулась и будто прислушалась; дыхание ее притихло.
Интересно, что она теперь видит во сне?
Поймав за руку Игорька, я попросил у него шепотом его талисман двойной орех. И осторожно вложил его в руку Вольновой, лежавшую поверх тканевого одеяла, в ладонь, которую она держала лодочкой.
Рука медленно сжалась. Орех мой был принят.
Я потихоньку опустил полу палатки и пошел прочь.
Ребята уже протянули бечевку за территорию лагеря и разматывали клубок дальше, маскируя шпагат сухой травой.
Утром, лишь только перекликнулись наши горнисты, два наших звена демонстративно перешли через ручей и направились к лагерю «белячков». Там заметили. По тревоге навстречу вышло тоже два звена.
Наши маневрировали, показывая чудеса подвижности: то исчезали, то появлялись в неожиданном месте. Лягут вдруг в высокую траву, а сами проползут, скатятся в овражек, а по нему что есть духу бегом до вершинки. И очутятся на краю сельских огородов, у конопляника.
«Белячки» туда, а наше звено там пропадает и возникает в другом месте. «Белячки» к нему, а звено снова возникает из конопляника. Оно просто лежало там, затаясь в траве, пока второе демонстрировало.
Мы заранее отработали этот нехитрый прием, когда два звена изображали одно.
И вот, когда внимание любопытных «белячков» было отвлечено, в лагере у них вдруг возник страшный переполох.
— Знамя утащили! Знамя!
И тут я увидел зрелище, которое невозможно забыть.
По лужайке, ведущей к нашему лагерю, мчался Костя, размахивая красным полотнищем, за ним «белячки». Они думали, что он утащил знамя. Но Костя только отвлекал их куском красной материи, а с настоящим знаменем по склону к реке чесал траву пятками никем не замеченный Игорек.
Он вытащил знамя заранее привязанной к древку веревкой, и оно тянулось теперь за ним по траве, невидимое.
Когда это обнаружили, было уже поздно: Игорек подбегал к реке.
