На третий день нового, 1918, года воротился с мельницы из города Егор Проказин и привез очень важную бумагу. Снял он ее с забора, изучил за дорогу до тонкости. А дома, едва успев оставить воз, побежал с ней к Тимофею. Там и решили они, что сход по такому случаю непременно собрать надо и бумагу эту обсудить.
Сельсоветский дом к тому времени под крышей был, с потолком, полом, и окна застеклены. Печь с колодцами почти до потолка торчала. Хотя и не побеленная еще, но топилась исправно. Дверцу и задвижку для трубы Тихон соорудил своими руками, потому как такие вещи исчезли из магазинов вскоре после начала войны. Столишко старенький в одном конце стоял, кто-то пожертвовал, да две табуретки — вот и вся мебель. Скамеек пока не было.
Пришедшие группировались возле печки, курили. Тимофей сидел за столом, изучая полученный документ и стараясь заучить его, чтобы прочитать потом без запинки. Мужики подходили дружно. Сразу четверо Шлыковых завалилось да столько же Рословых, Прошечка, двое Проказиных — сын с отцом…
Балагурили мужики кто про что, а кум Гаврюха обратил внимание на председателя:
— Чегой-то ты, Тима, исхудал у нас шибко: либо́ от забот председательских, либо́ Кланька Чулкова тибе изводит. Шея-то вон, как у мине, длинная сделалась. А у мине она, как у верблюда, загнулась.
Мужики засмеялись, а Тимофей не отозвался.
— А може, как тот Ваня, — воротил свое Гаврюха. — Жениться с осени запросилси, а отец говорит: «Погоди. Хлеба ноничка мало у нас, лишний рот не прокормить до весны». А Ванька не отстает: жени да жени! Ну, отец ему и говорит: «Женю, пес с тобой! Только сразу после свадьбы отделю и пай на тебя одного выделю. Согласен?» Ну, Ванька и так согласен. Женилси, отделилси, живет. Да пай-то небогат был. Еще до великого поста съели они его с молодой женой. Пошел он к отцу взаймы просить. Сыпнул тот маленечко… Так и ходил выпрашивал. Весна уж на дворе, теплынь, травка зеленая появилась. А Ванька в пимах, в шубе, ветерком его покачивает. Пустой мешок через плечо. Опять к отцу за хлебом тащится. А тут теленочка молочного ктой-то на улицу выпустил. Бегает по траве теленочек, носится, взбрыкивает. Завистливо поглядел на его Ванька да и говорит: «Эх женить бы тебя да отделить бы!»
Загоготали мужики, а Шлыков Григорий заступился за друга:
— К Тимофею это не относится. Степка вон с Ванькой Даниным его оженили. А занимать никуда не ходил он…
— Да чего ты в пузырь-то полез! — остановил его Василий. — Балабонит человек для зубоскальства, да и все.
— Потише, товарищи! — постучал по столу огрызком карандаша Тимофей, увидев, что народу набилось в помещение много. — Всем нам уже известно по слухам, что в городе установилась Советская власть. Мужики сноровлялись в станицу ехать, землю хлопотать у казаков, а сегодня товарищ Егор Ильич Проказин привез приказ. Вот его я вам прочитаю, тогда и обсудим, надо ли нам ехать к им.
— Читай, читай! — загалдели мужики.
— «Всем гражданам города Троицка… — бойко начал читать Тимофей.
Приказ номер один. От 1-го Северного летучего отряда.
Настоящим объявляется всем гражданам города Троицка, что с сего числа управление городом переходит в руки Совета Рабочих и Солдатских депутатов, ввиду чего все имеющиеся организации безусловно должны подчиниться таковому как высшей местной власти.
Непризнание Советской власти кем-либо из организаций или отдельными лицами будет считаться контрреволюционным действием.
Главной задачей прибывших правительственных отрядов, моряков, солдат и красногвардейцев является восстановление Советской власти, беспощадная борьба с контрреволюцией и доставка и обеспечение продовольствием фронта и столицы, а также обнаружение и реквизиции съестных припасов, спрятанных с целью спекуляции.
Всякого рода оружие, находящееся у граждан без разрешения Совета, должно быть в трехдневный срок сдано в штаб отряда.
Лица, виновные в нарушении сего, будут подвергаться военно-революционному суду.
За производство самоличных обысков, конфискаций и реквизиций или учинение насилий над гражданами под видом солдат или матросов Революционный отряд к виновным будет применять скорый и строгий суд, вплоть до расстрела.
Граждане города Троицка, сохраняйте полное спокойствие и порядок. Революционные отряды Правительства Совета Народных Комиссаров прибыли к вам восстановить Ваши Права и провести в жизнь лозунг Советской России.
Декабря, 26-го дня, 1917 года.
Ставка 1-го Северного летучего отряда.
начальник 1-го Северного летучего отряда Павлов, комиссар штаба Аппельбаум, председатель Центрального Комитета отрядов Мартынов. Верно: секретарь Короленко».
Упарился Тимофей, читая приказ. Мужики не перебивали, слушали, затаив дыхание, попутно в уме прикидывали, что да как. После декретов о земле и о мире, штопором ввинтившихся в мужичьи головы, это был первый документ Советской власти. А она, власть-то Советская, с октября никак дойти до хутора не может, не пускают ее дутовцы!
С минуту висело молчание, после того как закончил чтение Тимофей. Потом голос Бондарь Демид подал:
— Дак тут ведь все про город сказано, не про нас.
— А ты чем слушал-то, черт-дурак? — возразил Прошечка с азартом, как всегда. — Реквизировать съестные припасы-то у кого собираются они? Вот вам и власть ваша новая, опять же к мужичьему закрому руку тянет.
— Хоть ты и в умных у нас ходишь, — урезонил его кум Гаврюха, — да того, видать, не смыслишь, что никакая власть без хлеба-то обойтись не может.
— Молчи ты, черт-дурак! Мы ведь и царскую власть кормили, дак за то деньги получали, а ноничка — реквизиция. Разница есть?
— Нету разницы! — вклинился Тимофей. Он было закурить собрался, да, не успев свернуть цигарку, так и держал ее двумя руками. — Нету никакой разницы, потому как царя давно нету, а Временное правительство, казаки не брали, что ли? И много ли они платили? Дак ведь пока еще брать-то нечего было.
— Вот чего, мужики, — громко сказал Василий Рослов, — как вы ни крутитесь, — жалко даром-то хлебушек отдавать, — а отдавать его все равно придется. Питер, сказывают, голодает, и фронт не святым духом живет…
— Дык ведь войну-то — долой! — перебил его Чулок. — Какой же еще фронт?
— Не в один день все это делается, — продолжал Василий. — А красный отряд вот этого Павлова, небось, не из ста человек, раз так лихо поперли всю казачню. Они ведь не сеяли, солдаты эти и матросы, а питаться-то должны.
— Да будет ему жевать-то! — возмутился Григорий Шлыков. — И так ясно, что всех, кто с ружьем, кто с шашкой, крестьянину кормить. Но штык-то — за нас, а шашка — против.
— Вот-вот, — подхватил кум Гаврюха, — с казака царь никаких податев не брал, а родится у его сын — сразу ему двадцать пять десятин пожалуйста! У их и покосы, и леса, и власть. А у мужика, хоть верблюда баба родит, все равно ему ничего. Землю требовать у их надоть, раз власть наша теперь.
— Надоть! — подтвердил Василий. — Но сперва вот об чем хотел я сказать. Создать бы нам общественный фонд пудов хоть на двести да пособить вон дяде Матвею Дуранову, деду Куличку с баушкой, деду Цапаю с Климкой, Тимофею вот, и другим таким же…
— Правильно! — послышалось несколько голосов. Другие промолчали.
Тимофей понимал, что проголосовать бы надо, но коли речь шла и о нем, не мог себя пересилить. Румянец на сухом лице выступил. Василий понял это.
— Ну, так пособим, что ль, мужики, бедным? — спросил он.
— Пособим! — опять отозвалось несколько голосов и — тишина.
— Голосовать будем? — добивался Василий.
— Да чего ж голосовать-то еще! — сказал Филипп Мослов. — Ежели Кестер не согласится, не видать его тут, дак на то у нас власть есть, Совет. Пущай посчитают они и раскинут по состоятельным дворам. Вот и все. Об земле давайте порешим, да и по домам. Стоять уж ноги устали, как в церкви.
Скребло на душе у Ивана Корниловича, у Чулка, но сказать против общества не посмел, хотя и знал, что его-то не обойдут. Даже Прошечка промолчал.
— Кого пошлем в Бродовскую? — спросил Тимофей, оправившись от неловкости.
— А ты вот и поезжай, коль председатель, — предложил кум Гаврюха. — Василия вон возьми с собой, он ведь советчик тоже. Ну, а Степка вон Миронов отвезет вас. Так я говорю, мужики?
— Так, верно! — отозвались голоса.
— Больше никого и не надо!
— Порешили? — спросил Тимофей.
— Порешили!
— Все. Собрание закрыто.
Расходились дружно. Морозные сумерки наступили уже. Но ушли не все — около десятка мужиков осталось. Придержал кое-кого Гаврюха умышленно, а иные сами задержались — поговорить. Расселись на полу возле стенок, поближе к столу: пол тут почище.
