Аня вздохнула с огромным облегчением: уехали!.. Дрожать она перестала, ей стало тепло, почти жарко. Но она постаралась скрыть от Тихона свою радость.
— А ты бы согласия не давал на кого попало. Ишь какие, рыбу жарят!.. Что это еще такое!
Можно было подумать, что она сама никогда не стирала белья и не жарила рыбы. Аня гладила Тихона по голове, по плечам и жалела. Ей показалось, что теперь дрожит он. Действительно, очень сильно дуло с пола. Наверное, распахнута была дверь в подъезде, и холодом доносило даже на второй этаж. А может быть, дом был очень уж ветхий, недаром доживал свои последние дни.
— Нечего нам тут с тобой сидеть, Тиша. Пойдем.
— Погоди.
— А чего годить? Холодно здесь. Ко мне не хочешь, так теперь и к тебе можно.
— А вот это уж не выйдет! — отрывисто сказал Тихон.
Аня опять не поняла, почему это не выйдет. А переспросить было страшно. Она попробовала снова приласкаться, притянула его к себе. Щеки у Тихона были небритые, рот какой-то горький.
— Ты не торопись, — сказал он. — Сегодня и мне торопиться некуда. Раньше, хотя «она» и не велела Тамарке моей в коридор выбегать, когда я приду, та все равно в щелку на меня посмотрит. Я в свою комнату нарочно дверь не затворял: девочка умыться побежит или в туалет, еще увижу ее. А вчера я на все задвижки заперся, чтобы чужого шума не слышать. Потом сюда ушел, один в потемках сидел.
— Да я ведь не знала, Тиша.
Ане было очень жаль его. У нее не отнимали ребенка, она его сама отдавала. Но она любила Тихона и не могла остаться равнодушной к его горю, у нее даже слезы показались. Он не догадался, что это все-таки были слезы радости, облегчения, ликования. И продолжал уже с большим доверием:
— Я хотел чертовину эту… хельга, что ли, называется, помочь им вниз снести. А она не дала. Подумала, что расколотить могу. Но я абсолютно трезвый был. А что руки у меня в данный момент дрожали, так это у любого…
— Конечно!
— Водитель с грузчиком смотрели… Поняли все. Один говорит: «Поди закури». Еще в комнату за мной зашел. «Брось, говорит, друг! Ну их всех!..»
И вдруг Аня почувствовала, что уже хватит. Не весь же вечер ей слушать про водителя да про грузчика. Она-то ведь у нега есть, сидит рядом. Инженерша небось новоселье справляет, а она тут с ним, в холодном углу. По первому слову пришла. Нет, нечего тут его рассказы выслушивать. Надо его уводить.
Аня встала, раскрыла свою сумочку, достала расческу, губную помаду. Заодно поставила на окошко «столичную».
— Я, Тихон, решила взять для праздника. Чтобы поздравил ты меня. А тут как ее пить-то? Ни посуды нет, ничего… Пойдем-ка, милый!
Он тоже поднялся с пола. В том, как он вставал, было что-то грозное.
— С праздником, говоришь? Значит, праздник у тебя?.. Аня попятилась от него, прикрыла грудь сумочкой.
— Поздравляю!.. Ты свою пользу понимаешь. Знаешь ты, кошка-лизунья, что я и любить-то тебя могу, только если выпью!.. Ну-ка, дай ее сюда!
Тихон взял бутылку. Аня еще попятилась, словно в руке у него была не бутылка, а топор или нож. Но тут же она услышала плеск, булькание. По полу растекалось темное, горько пахнущее пятно, ручейком потекло под брошенный кем-то в этой комнате старый письменный стол.
— На! — сказал Тихон и протянул ей три рубля. — И посуда тебе. Больше нет у меня.
— За что ты так меня, Тихон? — почти шепотом спросила Аня.
— За то, чтобы понимала что-нибудь. А не одни шкафы свои да халаты.
Это показалось Ане слишком уж несправедливым.
— Чего ты меня шкафами-то упрекаешь? — уже резко спросила она. — Я их честно заработала. Люди ко мне с доверием, с уважением, а я тут с тобой по грязному полу валяюсь. Нашел, понимаешь, дуру!..
Она говорила еще что-то. Но получалось, как тогда с Николаем Егоровичем: она то ругалась, то умоляла.
— Тиша, ты не сердись. Если бы я тебя не любила, разве бы я сюда пришла? Ну чем я тебя не устраиваю? Квартира у меня…
— Этаж не подходит, — сказал Тихон.
Аня всей глубины его иронии не поняла и продолжала что-то лепетать, но уже что-то более подходящее:
— Ведь мы с тобой, Тихон, с одного года. Можем друг другу жизнь составить…
Он стоял у окна. В темном небе проплыла сердцевидная лебедка подъемного крана с покачивающимися тросами. Они, как щупальца, опустились где-то за стопами серых блоков и что-то подхватили. На минуту кран прекратил свое скрипение и скрежет. Стало слышно, как где-то, совсем близко, празднуют застолье и поют песни. Кран опять заскрипел. Огонек, горящий на конце его стрелы, прочертил небо из стороны в сторону.
— Нет, — сказал Тихон. — С какого же мы с одного?.. Я только за эту неделю сто лет прожил.
Аня хотела ему сказать, что и она все это время не находила себе места и что у нее вся душа изныла, что она в эту минуту чувствует себя страшно старой и усталой. Но холод, который она испытывала полчаса назад, опять охватил ее, и она почувствовала, что может сейчас только рыдать, а не говорить.
— Ты прости, Анна Александровна, — уже чуть-чуть виновато сказал Тихон. — Может быть, я перед тобой виноват. Но с тобой я не поднимусь. Это уж точно.
Он взял с пола свой пиджак.
— Всё! Прощай, сладкая!..
…Аня долго не могла прийти в себя. Потом заспешила, словно дом, в котором она находилась, могли каждую минуту начать ломать, разрушать.
На лестничной площадке было страшно темно, очень холодно и голо. Еще там, в квартире, надевая пальто и еле попадая в рукава, Аня почувствовала, что ей плохо. Сейчас она попробовала поискать рукой звонок в соседнюю квартиру, слабо поскребла по двери. Потом опустилась на одну лестницу ниже.
Может быть, она споткнулась, может быть, что-то внутри у нее отказало, но она поняла, что падает.
Пожаловал апрель. Солнце просилось через стекла в комнату, но Аня еще боялась открывать окна. Боялась, что вернется тот, мартовский холод, что-то ворвется опять в ее комнату, напомнит, испугает. К тому же внизу, во дворе, копошились рабочие-ремонтники, а Аня не хотела слышать мужских голосов.
Лида Дядькина принесла ей деньги по больничному листу. По дороге купила два длинных зеленых огурца. Развернула их, и в комнате стало свежо. Огурцы блестели, как муляжи.
— Салатик сделаешь. Витамины!..
— Помнишь, Лида, как и я по соцстраху бегала? — с грустью спросила Аня. — На постановки вас водила, настроение вам создавала. А как давно-то было это, Лидка!..
Лида села на диван и опять попросила иголку с ниткой: положительно не везло ей с чулками!
— Знаешь, Аня! — вздохнув, сказала она. — Может, это пошло прозвучит, но я тебе скажу, что это тоже помогает. Это тоже средство — когда ближе к людям. Ты думаешь, у меня с Луковцом без визга обходится? Этот уроженец Пинских болот, как черт, упрямый! А уж про свекровь можешь меня не спрашивать. «Пятрусь, твоя биглая опять щи не сварыла!» Понять ее, конечно, можно: чуть что — ребят к ней. А ведь с ними с троими, Аня, человеческой головы мало — лошадиную надо, и то оторвут.
— Полно!.. — слабо улыбнулась Аня. — Ведь внуки они ей. И у нас с тобой будут.
Лида взглянула на нее пристально: смотри-ка, о внуках заговорила! Вот что значит крах в личной жизни!
— Перестань! Мы для себя что-нибудь поинтереснее придумаем. — Лида сунулась к зеркалу, подбила свои волосенки. — Поправляйся, выходи на работу, мы тебе без дела просидеть не дадим. Ты, Аня, не представляешь, как приятно, когда что-нибудь удается, когда бабы наши довольны! Я тебе свекровкиным здоровьем клянусь! А ты сама знаешь, как мне важно, чтобы она подольше на печку не залезала.
Ох, какая болтуха эта Лида: сто слов в секунду.
— Вообще-то ей до печки далеко. Если бы она с женихом своим не разругалась, я бы уже бледный вид имела. А теперь есть надежда, что посидит с Валеркой, пока я с защитой покончу. Специальность я, Аня, запросто сдам, а вот политэкономия — ой, ты не представляешь!.. Бабка наша очки надела, в учебник сунулась и говорит моему Луковцу: «Пятро, она ж у тебя скоро полной психой будет…» Как будто что разобрала!..
Аня между прочим знала, что Лида только тарахтит, а ладит со свекровью неплохо. Сколько словами ни перешвыриваются, а ложки друг без друга не съели. Лидка своих щей не успеет сварить, так свекровкиных наестся. А та у нее на дню пять раз чаю напьется. Так вот и живут вместе уже двенадцатый год, по очереди в кино ходят. А если какое-нибудь мероприятие на фабрике, Луковчиха разрядится в пух и прах и является вместе с невесткой.
— Хорошая ты женщина, Лида!.. — сказала Аня. — Очень хорошая!
Лида махнула рукой.
— Это ты свекрови моей скажи. Ну, Аня, я тебе желаю!…А вечером приехал Юра. С большим эмалированным чайником. И с цветами. Купил матери белых гвоздик и пучок первых фиалок.
— Здравствуй, мама!.. Вот тебе ленинградский чайник, болгарские гвоздики и фиалки местного сбора. Держи!
