Впервые в жизни у него появилась от Марины тайна. Благо, она ничего не замечала или же делала вид, что не замечает, — и это было так в ее духе. Они никогда друг от друга не таились. Но и прежде она никогда не расспрашивала его, не подстегивала рассказывать то, что ему еще надо было выносить в себе, пока он и сам не созревал для откровенности, — и тогда плод сам падал ей в руки. И теперь, когда они сходились вдвоем, она, как зная, что у него не будет другого времени уединиться, уходила в другую комнату и занималась там своим делом. Тем более что и особенного предлога ей не надо было искать. Она давно уже не помнила, когда у нее выпадал свободный вечер. Замучила одна отчетность. Кроме регистрационной книги, которую она прихватывала с медпункта домой, чтобы привести в порядок дневные записи, еще надо было ответить на запросы из райздравотдела о прививках у детей, у взрослых, у стариков, и иногда при виде всех этих бумажек, получаемых из района, ее охватывал ужас. Ей начинало казаться, что она никогда не успеет ответить на них.
Но и делать было нечего. И в то самое время, когда он в своей комнате за плотно прикрытой дверью шуршал Наташиным дневником, она, низко склонив голову под абажуром настольной лампы, шуршала этими отчетами, как мышь.
Так и в Дону иногда случалось с ним: идет по знакомому дну и вдруг там, где всегда было мелко, — обрыв. То ли глубинный ключ открылся и появилась в этом месте яма, коловерть, то ли верховой бурной струей сдвинуло с места и посунуло песчаную гряду. И там, где прежде нога уверенно нащупывала дно, надо плыть.
Но и плыть по-старому оказалось совсем непригодным. Сразу же и подхватил его, понес этот бурный поток — и не то чтобы выбраться из него, надо суметь не захлебнуться. Даже и предчувствуя, не мог представить он, какие открытия ожидают его в этой совершенно новой для него стране, куда все глубже и глубже уводила его тревога.
«17 мая
Не писала. Как-то не в себе я. Привыкла к одиночеству, хоть и скучаю, но не люблю, когда его ломают. Вообще люди странные. То, к чему я отношусь шутя и быстро забываю, они долго помнят.
Для того чтобы избавиться от своего прошлого, мне надо не видеть Дона, леса, не слышать музыки, птиц. Вернее, надо умереть.
19 мая
У меня какой-то непреодолимый интерес к русской литературе, музыке, искусству. Нет ничего милее и роднее русского! Наверное, теперь буду писать по вечерам, как бы обозревая свой дневной путь. Сколько раз уже я пыталась начать новую жизнь — и все никак. Завтра последняя попытка. Буду отчитываться перед тобой, мой дневник.
Страсть как болит зуб. Ветер шумит. Хорошо! Наверное, ночью будет дождь. Боже, и шум ветра и шелест листьев — все русское, родное. Какое счастье!
Все вокруг прекрасно потому, что я люблю его. Так буду же достойна его любви, иначе разуверюсь в своих силах.
20 мая
Я чувствую красоту 6-й симфонии Чайковского. Нет, это не то слово — всю глубину, величие, но не совсем душой. Для того чтобы почувствовать ее, надо многое пережить, перестрадать. Не только любовь.
25 мая
Все-таки я нисколько не жалею, что избрала английский язык. Когда я занимаюсь им, у меня появляется прекрасное настроение. Я полюбила язык из-за него, а теперь он мне будет утешением.
Сегодня почувствовала, что утратила всю прелесть детского восприятия мира. Раньше я воспринимала все окружающее, наслаждалась им без оглядки, а теперь думаю о том, какое я произвожу впечатление на фоне этого мира и т. д. Утратилось то чистое, непосредственное. Я сама виновата, что на меня смотрят не как на ребенка, а как на взрослую девушку. Но ведь это он разбудил дремавшее во мне чувство женственности. К детству нет и не будет возврата. А как бы хотелось раствориться в окружающей природе и ощущать сперва ее, а потом только себя.
26 мая
Сегодня такой чудный тоненький месяц и звездочки. Почему вдруг все так изменилось? Иногда не верю, что могла любить три года одного его. Я верю, что люблю его и сейчас. Но я не могу жить без него.
27 мая
Нет, любить все-таки тяжелее. Не могу так больше.
28 мая
Как бы ни многого достигла я, как бы ни стала выше во многих отношениях, но нет того, что было раньше. Я все время скорблю об этом. Да, в конце концов надо сознаться, я стремлюсь к своему идеалу, но этот мой идеал холодный и бесчувственный. Когда я не стремилась к нему, было лучше. Но все-таки что-то прежнее во мне осталось. Но я сама убиваю его. Почему опять каждый запах цветка, ветерок не говорят о нем? Это не сентиментальность, это боль раненого сердца. Я три года любила и люблю его по-своему, но еще сильнее, и никого не виню, а только благодарю судьбу, что все так случилось, что есть на свете он, хоть и далеко.
1 июня
Только что прочитала „Сильнее смерти“ Голсуорси. Меня это захватило, но вообще если для Джип основным в жизни была музыка, то ничто не смогло бы ее заставить покинуть Фьорсен. Жить для человека музыки! Быть может, я просто пристрастна.
Бывает страшное желание поцеловать отца, приласкать, сказать, что я ведь не такая, какой могу показаться. Но и он в жизни не такой, как в моей голове. Но я не требую другого, нет. Он чудный. Просто немножко не такой, как я хочу. Я не люблю открывать душу. Для меня иной раз молчание значит больше теплых излияний.
6 июня
Да, давно не писала, а потянуло. Как хорошо, просто здорово найти у другого такие же мысли, которые волнуют тебя. Олдингтон: „Нельзя открывать другим то, что для тебя очень важно и значительно, потому что это значит утратить самое для тебя дорогое“.
Да, то, что имеет для меня смысл, не имеет смысла для других. И не всегда все можно объяснить. Как я могу объяснить, чем является для меня 1-я часть 5-го концерта Бетховена или эта волнующая тема из 1-й части 2-го концерта Брамса? Я сама не знаю, что это для меня.
Ну почему, почему бы нам не найти друг друга? Почему такая любовь не может быть реальной?
8 июня
Хотелось бы описать, какое значение имеет для меня ночь, луна, серебряная дорожка Дона. Но это трудно. Я бы, наверное, смогла излить все это в звуках. Но, увы, не дано. Лунный свет — это 3-й концерт Рахманинова.
10 июня
В человеке есть какое-то чувство собственности, жажда обладания. Эта изумрудная (нет, это не выразишь словами), холодно-мраморная зелень акации, седеющие от ковыля склоны Володина кургана вызывают во мне жажду владеть ими. Но как? Музыку и природу я воспринимаю одними чувствами. Кажется, что музыку я вижу, а природу чувствую, слышу, ощущаю. И в одном и в другом восприятии желание слиться, раствориться, но, увы… не получается. И потому для меня все остается прекрасно.
12 июня
У меня сейчас такое чувство, будто это он сам играет сонату Листа, как будто он живой, тут, рядом, но так же недоступен, как всегда. Любка, милая, вчера, засыпая, хотелось целовать тебе руки, плакать от счастья, милая, дорогая, такая же, как и он.
Какое счастье ясно почувствовать улыбку того, кто только один и осознает, что он для тебя. Он улыбнулся мне в 5-м Бетховена! Все это было как наяву.
Для людей главным должна быть любовь друг к другу и самопожертвование. Почему некоторые люди не воспринимают жизнь так, как она есть? Почему для них ничто музыка, свежий ветер, пение птиц? К чему эта погоня за вещами? Ведь это видимость счастья. Вещи держат людей, делают их рабами, а человек должен быть свободен. Он создан и должен жить для любви, красоты, музыки. Когда меня обижают, я слушаю его, и кажется, будто он один жалеет, понимает меня и говорит: не грусти, все к тебе придет.
14 июня
Дорогой, ничего не получается. А мне так бы хотелось, чтобы когда-нибудь, через много-много лет, ты узнал, что была я, какая я и как я любила тебя и жила только этой любовью».
Вот и оправдались те смутные догадки, от которых он и сам отмахивался, считая их чистейшей бессмыслицей и не рискуя признаться в них даже Марине. Если бы посвятить в это кого-нибудь, Скворцова например, он бы, секунды не колеблясь, даже не дернув себя за ус, как шашкой отрубил: «Бред». Да еще и присовокупил бы, внимательно заглядывая в глаза: «Тебе бы, друг, надо к невропатологу сходить. Не с фронтовой ли контузией у тебя это связано? Помнишь, на Балатоне так и выхватило тебя из седла взрывной волной. Я тогда долго не мог тебе зубы разжать, чтобы из фляги спирта влить. Да ты не беспокойся, это и с другими бывает. Подлечишься, и тогда уже окончательно переходи на пенсию. Совхоз твой без тебя не зачахнет, а свято место, как ты знаешь, пусто не бывает. И нового главного агронома, тем более что связано это с Бахусом, сразу же пришлют».
Если не этими самыми, то примерно такими словами и скажет Скворцов, и притом руководствуясь самым искренним побуждением уберечь друга. Но… как же все это могло случиться? Каким образом это наваждение нахлынуло на нее? Не на одной же, в конце концов, хуторской улице жили они, как с тем же Пашкой Бакланенком или Федей Татарчуком, с которыми и вместе в станицу ходили в десятилетку и, пока по берегу пойдут, вываляются в снегу, десять раз поссорятся и помирятся, а то и подерутся, а чуть только теплее становилось, не однажды по дороге выкупаются в Дону и заявятся в класс к самому звонку, мокроголовые, с синими, как от ежевики, губами. Можно было бы и понять, если бы, скажем, это был Алеша Греков. Второе лето проводили вместе, объявили себя пиратами, а Вербный остров — островом пиратов и даже, приспособив к обыкновенной плоскодонке парус, заплывали на ней по Дону выше хутора Коныгина.
