– Я бродячий фокусник-иллюзионист. Хотите, сейчас исчезну, и не найдете хоть до самого вечера?
– Хотим! – закричала компания, и только щербатый парень сказал:
– Это и я так могу. Уйду в горы – и ищи свищи.
– Нет, я по-честному. Закройте глаза, сосчитайте до шестидесяти и ищите.
– Давай не тяни резину! – Компании уже надоели карты и хотелось новых развлечений.
– На пять бутылок вина, – жестко сказал щербатый. Его девушка уже не сводила с Глорского влюбленных глаз.
– Нет! Пожалеем бедного студента! – Девушка щербатого захлопала в ладоши. – На поцелуй! Если мы его находим, он целует всех нас!
– Тоже мне нашли удовольствие, – проворчал щербатый. – Я, например, пошел купаться. – Он потерял к игре всякий интерес.
– Кто водит?
– Я! – крикнула девушка.
– Начинай! Закрыли все глаза. Ты, Кутищев, тоже, я тебе не доверяю!
– Раз, два, три, четыре, пять… шестьдесят!
Все вскочили на ноги. Глорского не было.
– Он не мог далеко уйти! – загалдела компания.
– Давайте оцепим весь пляж и двинемся к центру.
– Да он в воде! Вон его голова!
– Это не он! Это же рыжий.
– Проверить кабинки!
– Кафе!
– Туда он не успеет добежать!
Наконец после долгих споров компания разбрелась по пляжу.
Через полчаса все собрались снова. Глорского нигде не было.
– Удрал в горы. Знаю я его, – сказал щербатый. – Ну и пусть там сидит, а мы еще выпьем и закусим.
И только одна девушка щербатого продолжала бродить по пляжу.
Прошло несколько часов, а Глорского не было. Теперь уже забеспокоился Кутищев. Он сходил к палатке и стал спрашивать, не видел ли кто Глорского. Но в палаточном городке было не до Глорского. Там шел великий скандал. Какие-то нахалы на собственной «Волге» разбили становище как раз на главной тропе, ведущей к туалету, а обход был неудобный, по кустам.
– Вы игнорируете общественность! – кипятился толстяк в длинных черных трусах и золотых очках.
– Чихала я на вашу общественность, – спокойно отвечала дама в спортивных брюках. – Земля здесь ничейная. Где хотим, там и ставим.
Кутищев побрел опять на пляж. Народу там уже поубавилось. Компания из Краснодара собиралась уходить.
– Обманщик ваш друг, – сказала девушка щербатого парня. – Небось познакомился с кем-нибудь и любовь крутит, а мы его тут ищи.
Она была явно опечалена, что неудачно закончился так интересно начатый день.
Кутищев лег на матрац. Он уже начал серьезно беспокоиться. Мало ли что могло случиться… Ради того, чтобы хорошо спрятаться, Борис мог пойти на все. Например, нырнуть с трубкой и захлебнуться, тем более, что перед этим выпил. Или еще какой фокус выбросить…
Берег постепенно пустел. Солнце опускалось все ниже и ниже, окрашивая пляж в темно-розовый свет. От моря наступала прохлада. Наконец остался, как всегда, клочок пляжа, где еще было солнце. Там прыгали, делая упражнения, несколько спортсменов и лежала семья, накрывшись одеялом: он, она и мальчик.
Кутищев выпустил воздух из матраца, взял одежду Глорского и пошел к палатке. Если Борька не будет до ночи, придется заявить в милицию…
Проходя мимо семьи, Кутищев вдруг услышал знакомый голос:
– …только искусство способно изменить природу человека. Человек, любящий Баха и могущий просидеть часы перед «Поцелуем» Родена, не способен на убийство.
– Да, но я где-то читала, – отвечал мелодичный женский голос, – что Гитлер неплохо играл на скрипке, тем не менее, когда изобрели душегубку, он пришел в такой восторг, что прыгал на одной ножке, как ребенок.
– Возможно. Хотя я не уверен, играл ли он на скрипке. Тем не менее, согласитесь, что Гитлера нельзя взять за образец человека. Природа всегда делает уродливые отклонения от нормы. И человек не исключение.
– Допускаю. Но, видите ли, ваша концепция неверна прежде всего потому, что, как бы там ни говорили, искусство – удел избранных. То есть я хочу сказать, что, сколько ни пропагандируй искусство, определенная часть населения всегда будет глуха к нему… А потому…
– Боря…
– А… это ты, Игорь. Познакомьтесь. Мой друг. Я тебе о нем рассказывал. Таксист, писатель, путешественник, философ.
– Марина.
У нее оказалась узкая изящная ладонь. И вообще она была вся красивая. Кутищев видел таких лишь в кино. Из-под одеяла выглянул тихий курчавый мальчик.
– Здравствуйте, дядя, – сказал он вежливо.
– Здрасьте, – пробормотал Кутищев. Он был поражен донельзя.
– Давай сюда мою одежду, старик. Ну, ловко я вас провел? А?
– Мы обыскали все…
– Психология, старик, психология. Я не стал бегать сломя голову, прятаться в туалет или карабкаться в горы. Я просто сделал пятнадцать шагов, на это ушло пятнадцать секунд, двадцать на то, чтобы объяснить Мариночке суть дела, пять – чтобы укрыться одеялом и надеть черные очки. И вот я уже папаша этого симпатичного курчавого мальчика, я перегрелся на солнце, поэтому укрылся одеялом, я провел ночь в дороге, поэтому слегка похрапываю. Итак, сейчас, старик, мы все быстро переоденемся и катим в Новороссийск.
– Как… в Новороссийск?..
– Посидим в ресторанчике немного, старик. Тут всего полчаса езды. Все-таки мы сколько лезли по горам. Немного одичали. Надо кусочек откусить от цивилизации. Итак, в семь, Мариночка?
– Хорошо…
– До свиданья, дядя, – сказал мальчик.
– До свиданья…
Она ушла, держа послушного курчавого мальчика за руку. Кутищев невольно посмотрел ей вслед. Да, таких он видел только в кино.
– Что за женщина, старик! – говорил Борис по пути к палатке. – Образованна, развита, красива! Все-таки детская игра в прятки сослужила мне хорошую службу. Она москвичка, старик, актриса. Играет в театре, но интересуется и музыкой, и архитектурой, и живописью. А сколько она стихов знает, старик! Положила меня на обе лопатки. Пошли выпьем по стаканчику по такому случаю. Не хмурься, начальник охраны, твой подопечный не запил. Просто у него хорошее настроение. А знаешь, почему у него хорошее настроение? У него хорошее настроение потому, что он бредет, утопая в этом горячем песке, а не лежит в сырой земле, уставившись в доски, в которые уже скребется… И потому, что у нею начат роман, который потрясет весь мир. И потому, что ему нравится симпатичная, талантливая актриса. Пошли, старик, ибо жизнь прекрасна.
– Нет, я не хочу.
– Но почему, старик? Объясни. Из чувства протеста?
– Просто я уже выпил свою норму.
– Ах, ты выпил свою норму…
– Да.
– Старик! Ты просто прелесть! Ты невозможный, жуткий, античеловеческий мудрец. Таких, как ты, еще не было и, наверно, не будет. Хотя, конечно, человечество знало много самых экстравагантных личностей. Старик! Извини. Я сам не знаю, что со мной делается. Я словно заново родился. Ей-богу. Сегодня такой чудесный день! Как в юности! Честное слово! Как будто мне восемнадцать, первая любовь, черемуха в балке… Старик, у нас черемуха была во всем районе в одной только балке. И там дежурил объездчик. Туда ездили воровать со всех сел. Ночью на велосипедах. Представляешь? Оставишь велосипед в кустах и ползешь. А она белыми пятнами на дне, словно клочья тумана. А ночь тихая, тихая и соловей… Вдруг ба-бах! И топот. Это объездчик, гад, солью по кустам. Бежишь во все лопатки, сзади топот, крик. Как на войне, старик… Ты славный парень, старик. Не обижайся на меня. Ты не представляешь, как я рад, что наконец-то пришло настоящее, появился смысл твоего существования. У меня первый раз такое. Даже когда про камчатские вулканы писал, старик, такого не было. Горит все внутри, иду, а вокруг словно музыка. Что-то наподобие вальса «Сказки венского леса». Ты видел кино, старик? Как Штраус ехал в карете по лесу. Копыта стучат, солнечные зайчики дорогу перебегают, соловей щелкает, извозчик играет на дудочке… И все сплетается в чудеснейшую мелодию. Трам-трам-тарам-тарам…
Глорский попытался сделать несколько на вальса, но увяз в песке.
– Ах, старик… Я сейчас…
Оставляя глубокие следы, он побежал к полускрытому бугром стеклянному кафе.
Вернулся он минут через сорок.
Пожилой слесарь из Архангельска был так удивлен, увидев Глорского выпивши, что как высунулся наполовину из своей палатки-норы, так и забыл всунуться.
– Привет честному семейству! – приветствовал его Глорский.
– Привет…
– Все спим?
– Спим…
– Поехали с нами, папаша, в Новороссийск! Посидим в ресторанчике! А то так и проторчите весь отпуск в своей дыре. Я угощаю!
Но слесарь испуганно исчез в палатке. А может быть, его дернула за ноги жена.
В рюкзаке у Глорского, кроме всего прочего, была легкая немнущаяся нейлоновая куртка. Надев белую рубашку и галстук, он выглядел вполне прилично.
– Ну как?
– Ничего.
– Ты, конечно, не едешь?
– Нет.
– Ну и напрасно, старик. Ей-богу, напрасно. Сделай себе хоть раз разрядку. Забудь все: свой этот режим, всякие там неудачи… Вся прелесть режима, старик, в том, что его можно нарушить. Для этого его и придумали. Ей-богу! Поехали!
