Они долго спорили по поводу этого, пока Владимира не заинтересовал другой вопрос.
Просматривая книги в Колиной библиотеке, Владимир обнаружил схемы, сделанные рукой Круглова. Схемы изображали последовательность загрузки печи. Владимир спрашивал:
— Почему мы засыпаем слой руды, затем слой известняка, затем снова слой руды?.. А я видел — заваливали так: на под сыпали всю руду, а на нее весь известняк.
Коля, не скрывая ироничной улыбки, спросил:
— И какие же выходили у них результаты?
— Хуже, чем у нас, — ответил Владимир. — Но они не верили, что это зависело от последовательности завалки.
— Не верили! — Почти сердито воскликнул Коля. — Конечно, не только в этом дело. Но последовательность загрузки имеет большое значение. Ну, как тебе это объяснить проще? — Коля задумался, подошел к открытому окну, потом схватил Владимира за руку, показал на асфальтовую дорожку между тщательно подстриженными кустами желтой акации. — Видишь эту дорожку?
— Вижу, — ответил Сокол, бросив на Колю удивленный взгляд.
— А ты замечал, как наш дворник зимой посыпает ее солью? Знаешь, для чего он это делает?
— Ну, как же! — Обиделся Владимир. — Известная истина. Еще в седьмом классе учитель объяснял.
— Ну, ну! Говори, — улыбаясь, настаивал Коля.
Владимир покраснел.
— Это что, экзамен?.. Тогда ставь зачет, потому что знаю. Лед тает при температуре ноль градусов. А когда лед посыпать солью, он тает при значительно более низкой температуре — минус десять, минус пятнадцать градусов. Вот потому-то иногда перед подъездами домов... Ну, ясно, кажется, — недовольно оборвал Сокол. — Но какое это имеет отношение к завалке печи?
— Имеет! — Нетерпеливо воскликнул Коля. — Для чего нужен в мартене известняк? Он является составной частью шлака. А при помощи шлака мы освобождаем сталь от вредных веществ — от фосфора, серы... Я тебе это уже объяснял. Помнишь? — Владимир кивнул головой, а Коля продолжал: — Но известняк плавится при очень высокой температуре — две с половиной тысячи градусов. А вот руда с известняком образует такие соединения, которые плавятся при температуре тысяча двести... Это то, что нам надо. Понятно?.. Итак, если завалить руду и известняк в две большие кучи, реакция будет проходить медленно, а если их перемешать, то известняк очень быстро вступит в реакцию с рудой, быстро образуется жидкий шлак... Дворники ведь не насыпают соль кучами. Потому что тогда лед растаял бы только под кучей...
— Интересно, — удивлялся Владимир. — Так просто!.. Ты об этом также пишешь в своей книге?
— Нет, — улыбнулся Коля. — Об этом написал еще Макар Мазай...
В дорогу они взяли на целые сутки еды, солдатскую плащ-палатку и военный котелок, мечтая наварить ухи.
И Владимир, и Коля одинаково любили природу. Когда они прыгнули в лодку и оттолкнулись веслом от берега, уже начинало темнеть. Небо на западе багрово светилось в последнем свете солнца, которое как раскаленный медный шар, близкий и большой, наполовину скрылся за дубравой. Вода тоже отсвечивала горячим багрянцем. То тут, то там вскидывалась рыба, и тогда по воде расходились огненные круги.
— Как из расплавленного металла вскидывается, — тихо сказал Коля, бросив весла и зачарованно оглядываясь вокруг.
— Ты и здесь о металле не забываешь. Видно, что когда-то стихи писал.
Когда они проплыли километров пять, небо вдруг потемнело. На Днепр надвинулись тучи, словно на него кто-то издали набросил огромную лохматую бурку. А через минуту пустился густой, косой дождь. Ребята накрылись плащ-палаткой.
— Этого еще не хватало!.. Нам-то ничего, так воды же в лодку нальет, — невесело сказал Коля. — И спрятаться негде.
Но вот они увидели перед собой темные контуры баржи, стоящей на приколе почти у самого берега. Баржа, видно, была сделана из старого парохода, потому что, подъехав, парни заметили у нее по бокам большие площадки, под которыми когда-то крутились колеса.
Однако парни переоценили удобство этого укрытия. Волна качала лодку с такой силой, что они то и дело сталкивались лбами то друг о друга, то о железные кронштейны под палубой. Пришлось удерживать лодку от ударов о баржу, схватившись руками за железный крюк.
— Бр-р-р... Эх, Коля! Вот бы костер разжечь, — сказал Владимир. — Давай хоть споем, чтобы согреться. Давай?..
— Какой из меня певец?.. Еще с детства медведь на ухо наступил. А ты разве поешь? Я и не знал.
— Да немного.
И Владимир запел. Коля даже онемел от неожиданности. Сильный, глубокий баритон с мягкими, шелковистыми оттенками рокотал над волнами Днепра, придавая новые, яркие краски любимой, общеизвестной песне. Он будил воображение, словно дорисовывая в ней то, что Коля видел вокруг себя, но до сих пор это было не таким ярким и волнующим.
Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива.
А Днепр действительно бушевал, клокотал вокруг них, и ветер в темноте бил теплыми брызгами по взмокшим лицам. Реальность и песня сплетались между собой в единое целое, и уже казалось, что волны плещутся не вокруг них, а где-то глубоко в груди, омывая теплыми струйками Колино сердце. Коля был почти уверен, что такого голоса, такого пения он не слышал никогда. Возможно, на него повлияла также необычность обстановки, но Владимир действительно пел замечательно. Когда он закончил, Коля еще долго не мог произнести ни слова. Наконец тихо, едва слышно прошептал:
— Как же здорово! — И, схватив Владимира за плечи, крепко потряс его, выкрикивая: — Володька! Не буду учить тебя сталеварению. Ни за какую цену.
— Вот так! — Удивился Владимир. — Это почему же?..
— В консерваторию!.. Только в консерваторию!.. Слышишь?
— Да, придумаешь! — Отмахнулся Владимир. — Самому для себя спеть иногда хочется. А специально...
Было уже поздно. Дождь не утихал. Хотелось спать, но лодку, как и раньше, било волной о баржу, и поэтому о сне не могло быть и речи. Но вот дождь прекратился. Парни выплыли из-под баржи и причалили к берегу. Они даже толком не представляли себе, сколько проплыли и где остановились. Песок, трава, прибрежные деревья были мокрые, с ветвей падали на них большие, холодные капли. Туман стал еще гуще, и они натыкались то на дубовые пни, то на корни, тянущиеся до самой воды.
— Здесь и придется заночевать, — сказал Коля, скрестив весла и пытаясь закрепить на них плащ-палатку.
Владимир надел Колину майку и пиджак, а Коля остался в одной рубашке. Укрыться было нечем. Они убрали верхний шар мокрого песка, прижались друг к другу, засыпали себя сухим песком и вскоре задремали.
Виктор Сотник приехал в родной город поздно ночью. С час пришлось сидеть на чемодане в вестибюле гостиницы, пока освободился номер. Председатель комиссии и еще один работник министерства получили номера на полчаса раньше и сейчас, наверное, уже спали. И почему бы им не спать? Для них этот город был похож на десяток других промышленных центров, что они объехали за последние полтора месяца. Как жаль, что пароход прибыл ночью! Если бы это был день или даже вечер, Виктор сдал бы чемодан в хранение и пошел бы бродить по памятным с детства улицам. Узнает ли он их? Ведь город сгорел почти дотла, а сейчас, когда они проезжали на такси от речного порта до гостиницы, Виктор заметил, что на улицах не видно ни одного сгоревшего дома. Он узнавал улицы только по их расположению и направлению. На углу увидел почтамт, общий вид которого почти не изменился. Наверное, он сохранился после войны или был реставрирован.
Отель находился недалеко от вокзала. Внешний вид его также был близок к тому, каким Виктор его знал, но внутреннее оформление значительно отличалось — все было богаче, красивее, начиная от зеркал и ковров и заканчивая лепкой на стенах и потолке.
Дежурный администратор — черноволосая женщина — повела его в номер. Виктору не хотелось замыкаться одному в четырех стенах. Может, спуститься на первый этаж и хоть полчаса поговорить с администратором?.. Он так и сделал. Молодая черноволосая женщина дремала, склонившись на стол у телефонного аппарата. Когда он заговорил с нею, она подняла глаза и не совсем деликатно ответила:
— Пора спать. У нас режим.
Виктор сел в глубокое кресло, задумался. Администратору, наверное, было неудобно дремать в присутствии постороннего, и женщина, протерев глаза, недовольно взялась за телефонную трубку, набирая какой-то номер.
— Маша, который час?.. Четверть третьего? Спасибо. Конечно, не сплю. Не имею права. И здесь некоторые бессонницей страдают.
Виктор улыбнулся. Белокурый, тридцатипятилетний, он казался почти юношей.
— Скажите, пожалуйста, вы не футболист?..
— Почему вы так думаете?
Виктора удивил этот вопрос симпатичной женщины, которая так героически боролась со своей незаконной сонливостью.
— Просто так. Вы похожи на спортсмена.
— А разве все спортсмены — футболисты?
