бай-бобо. Если ее не мы возьмем, возьмут гяуры!
В это время к ним подошел мужчина средних лет, худой, как саксаул. На нем был грязный халат с тысячью заплат, так что нельзя было и понять, из какого материала он пошит. За спиной висела котомка, в руках — посох. Вид смиренный, как у отшельника. Он остановился на некотором отдалении от беседующих и, опершись на палку, спросил у бая:
— Не виновен спросивший, таксыр, не вы ли будете уважаемым Сиддык-баем?
— Я.
— Удачу ниспослал мне аллах, хорошо, что я вас сразу нашел, — сказал незнакомец. — Мне надо поговорить с вами наедине.
— Говорите, брат, — сказал бай и, кивнув в сторону Хайиткаля, добавил: — он юзбаши, мой помощник!
— Велено с глазу на глаз, бай-бобо.
— Кем?
— Его сиятельством.
— Я проеду вниз, бай-бобо, — сказал плешивый и поднялся. Он понял, что этот странник-дервиш при нем ничего не скажет, но любопытство, понятно, распирало его. Поэтому он и произнес свою фразу таким тоном, от которого другой на месте бая решительно предложил бы ему остаться. Но тот только кивнул в знак согласия.
— Слушаю вас, — сказал бай, когда каль уехал.
Тот подошел к нему, полез за пазуху, достал письмо и подал его:
— Личное послание паши, курбаши. Ответ на письмо я должен получить немедленно!
Дервиш присел на камень неподалеку от бая, снял котомку и, развязав ее, достал кусок жесткой лепешки. Начал грызть ее, хрустя, словно ел жареную кукурузу. Причем, он делал это с такой деловитостью, будто ничего на земле кроме этого для него не существовало.
Сиддык-бай читал письмо долго. Суть его сводилась к тому, чтобы он со своим отрядом, двигаясь по тропам предгорья, шел на соединение с главными силами паши, собиравшегося идти походом на Байсун. Ему предлагалось громить мелкие красноармейские части, команды, которые собирают провизию в кишлаках. Паша просил бая остерегаться предателей, держать свои планы в тайне.
— Что передать его сиятельству, бай-бобо? — спросил дервиш, видя, что он закончил читать.
— Я выполню приказ. Когда выступать?
— Чем раньше, тем лучше, — ответил дервиш. — Гяуры подтягивают сюда свежие силы. Спешите уйти за перевал.
— Но мне предлагается идти вдоль предгорья!
— Военное искусство, бай-бобо, сложное. Когда Энвер-паша, да благослови аллах его великую миссию, писал вам письмо, то не знал об обстановке у вас. Я пошел. Помните о предателях, бай-бобо.
— Не забуду, — ответил бай и, спрятав письмо в карман, поднялся, — доброго пути вам, служитель бога!
— Спасибо. Надеюсь с его помощью добраться до ставки живым и невредимым.
Предупреждение об изменниках угнетало бая. Признаться, до сих пор он и мысли не допускал, что кто-либо из его джигитов способен на это. Но люди есть люди. Разве он, бай, может знать, что в душе у каждого? В особенности у вновь прибывших? Нет. Может, именно среди них и находятся глаза и уши гяуров, может, по их наущению и стали безобразничать джигиты? В таком случае, цель ясна — натравить местных жителей на его отряд, лишить крова и хлеба, то есть заиметь союзников в тылу! Ох, как хитро действуют гяуры…
Дервиш исчез так же незаметно, как и появился. Когда, прервав свои мысли, бай глянул вниз, на дорогу, там кроме джигитов, едущих к нему, никого не было. «Нужно кайнарбулакцев все время держать возле себя, — решил он, вспомнив напоминание дервиша и паши, — эти не предадут меня».
— Ота, — сообщил подъехавший Пулат, — все гяуры разбежались, даже мертвых забрали. Там никого нет.
Но тут же рядом с баем оказался и Хайиткаль.
— Плохи наши дела, бай-бобо, — сказал он. — Гяуры пошли в обход. Если мы сейчас же не уйдем отсюда на джайляу и не успеем до вечера захватить перевал, они опередят нас.
— Раз они ушли туда, — высказал вслух мысль бай, — может, мы спустимся ниже и нападем на Дашнабад?
— Ничего не выйдет, бай-бобо, — сказал каль. — По моим сведениям, все дороги вниз перекрыты.
— Ну, что ж, — невесело сказал бай, — не станем медлить. В путь!
Он встал на взгорке, где только что был пулемет, и перед ним проходили его джигиты, все на конях, с заброшенными за спину винтовками, хмурые и веселые, молодые и пожилые. Отослав Хайиткаля в голову колонны, бай обратился к сыну:
— Предупреди всех кайнарбулакцев, сын, чтобы они по возможности находились вместе и недалеко от меня, понял?
— Да, отец. Будет исполнено…
Отряд бая двигался с довольно большой скоростью. Впереди лежала долина, кое-где еще покрытая снегом, из-под которого пробивались иголочки будущего буйного травостоя, что уже через три недели начнет здесь переливаться всеми цветами радуги и пьянить ароматом запахов. Подумав об этом, бай улыбнулся, но на душе было противно. Он не мог точно сказать от чего это, — то ли от предупреждения о предателях, то ли от тоски по старшему сыну и родному дому, а то ли от того, что приходится бежать из кишлака, как побитому псу, поджав хвост.
Расстояния в горах обманчивы. Дороги там напоминают сжатую пружину — все кажется таким близким, что, протяни руку — и достанешь. Но стоит только ступить на витки ее, петляющие в саях, между скалами и адырами, как она становится бесконечной. С высоты джайляу казалось неширокой долиной и перевал был виден простым глазом, он маячил совсем невдалеке. Но когда отряд спустился в эту долину, узнал, что она пересечена множеством мелких оврагов и высохших каменистых русел. Перед всадниками вставали курганы и возвышенности, тропа резко уходила в сторону, чтобы снова вернуться почти к исходному пункту. И потому даже через три часа пути отряд находился от перевала ничуть не ближе, чем в самом начале его.
Это тревожило Сиддык-бая. Здешние места он не знал и не был уверен в том, что тут нет других, более близких дорог до перевала. «А если они есть? Если их успели захватить гяуры? Ведь не зря же они ушли из Сассык-куля внезапно, ночью?!»
— Надо сделать привал, бай-бобо, — сказал Хайиткаль, подъехав к нему с хвоста колонны. — Кони посбивали копыта, да и поговорить бы… Джигиты ропщут.
— По какой причине? — спросил бай, не оборачиваясь.
