мной!
Бай погнал коня напрямик к краю долины, туда, где тянулась невысокая каменная гряда. Лошади то и дело спотыкались, и движение замедлилось. Увидев, что отряд бая изменил маршрут, часть красноармейцев пошла наперерез ему, а вторая уже ступила на перевал. Бай это снизу видел отчетливо.
— Эй, джигит, — крикнул бай тому, кто знал долину, — можно ли пройти под самой грядой в какую-нибудь сторону?
— Можно, бай-бобо. Если ехать все время влево, выйдем к ущелью Учбуран. Но это очень далеко.
Сиддык-бай поскакал к адыру. Он гнал своего коня изо всех сил, покрикивал на отставших джигитов. К подножию гряды он подъехал первым, но не обрадовался этому. Перед ним возвышалась отвесная каменная стена, на которую можно было только взлететь. У основания гряды лежал плотный снег.
— Здесь летом течет речка, — сказал джигит, указав на снег, — и если ехать по ее руслу в сторону заката, то и выйдешь к ущелью. А оттуда до Сангардака рукой подать.
— Поехали, — тронул коня бай и услышал издали шум боя. Гремели винтовочные выстрелы, тарахтел пулемет. «Хайитбек начал сражение, — подумал он, — это его пулемет стреляет. Он прорвется, потому что гяуры свой пулемет, конечно же, притащили на перевал…»
Снег, хотя и был плотным, но не выдерживал тяжести лошадей, они то и дело проваливались по самое брюхо, джигиты падали, нервничали, яростно пускали в ход камчи. «Пешком быстрее можно уйти, — усмехнулся бай. — Но тогда гяуры и вовсе опередят нас!»
— Гулямджан! — позвал он джигита из Юрчи. — Тот подъехал к нему. — С частью людей я останусь здесь, а вы с Пулатом берите остальных и уходите. Если вам удастся подняться на гряду, нападите на гяуров сзади. Другого выхода я не вижу. Да поможет вам аллах, езжайте!
— Я не поеду, ота, — сказал Пулат.
— Почему?
— Люди здесь разные. Не нужно давать повода для кривотолков, мол, шкуру своего сына спасает. Разделю с вами судьбу, отаджан!
Сиддык-бай удовлетворенно кивнул. Другого ответа он от сына и не ждал. Место, которое он выбрал для предстоящего боя, казалось, с его точки зрения, идеальным. У подножья стены была большая пещера, а перед ней рассыпаны валуны, из-за которых удобно было вести прицельный огонь. А подступы со стороны долины были свободны от естественных выступов, словно бы их искусственно снесли неизвестные люди, так что по фронту не могла к ним приблизиться незамеченной даже мышь, не говоря о человеке. Сверху вход в пещеру был прикрыт каменным козырьком.
С баем в основном остались кайнарбулакцы, а остальные ушли с Гулямом. Джигиты отвели коней в глубь пещеры, а сами залегли у входа. Вечерело. Багровый шар солнца, словно начищенный до блеска поднос, некоторое время торчал на гребне холма, за которым раскинулся Сассык-куль. Затем этот шар стал медленно врастать в гору, так, во всяком случае, чудилось баю, и небо сгущало синеву. Он лежит с карабином на левом фланге, у громадного валуна. Отсюда ему видна вся цепочка джигитов и пространство, откуда возможно появление красноармейцев. Тени в долине стали лиловыми, их было такое множество, что рябило в глазах.
Слева показался всадник. Но не успел бай предупредить, чтобы джигиты пока не выдавали себя, как грянул выстрел. Красноармеец упал с коня. Сиддык-бай видел, как невидимые руки его товарищей из укрытия подтягивали к себе труп.
— Поспешили, — в сердцах воскликнул бай, — выдали себя.
— Не огорчайтесь, отаджан, — успокоил его Пулат, — рано или поздно нам пришлось бы сделать это. — У него на душе было так спокойно, что он как-то и не думал об опасности. «Наверное, от того, что близится последний час», — решил он мысленно.
В ответ на выстрел засвистели пули красноармейцев. Они ударялись о камни и, срикошетив, улетали куда-то с резким, режущим слух, свистом. Казалось, на маслобойне — абджувазе — заснул погонщик и лошадь, продолжая свой путь по кругу, крутит тяжелое бревно в ступе. Жмых в ней уже выгорел, и потому бревно трется о стенки ступы. Вот такой звук издавали пули. Одна из них, ударившись о козырек, впилась в спину Рахматуллы, кайнарбулакца, одногодка Артыка. Он закричал так, будто его прокололи кинжалом. Джигиты бросились к нему на помощь, обступив со всех сторон, стали развязывать бельбог и снимать халат, чтобы перевязать рану. Но Рахматулла кричал неистово, посылая проклятья гяурам, и в это время раздался оглушительный взрыв. Красноармеец, привязанный к концу веревки, наблюдал за джигитами бая с кромки козырька и, воспользовавшись тем, что они сбились в кучу, метнул гранату. Раненого Рахматуллу разнесло в клочья, а ряды отряда уменьшились вдвое.
Это породило страх, оставшиеся, кажется, потеряли рассудок. Не слушая бая, они выскочили из-за своих укрытий и бросились на помощь раненым от взрыва, не обращая внимания на то, что стали мишенями для наступающих красноармейцев. И падали, сраженные один за другим. Когда и сам бай оправился от этого страха, увидел, что в живых осталось пять человек — Пулат и еще три джигита.
— Раненых убрать в пещеру, — приказал бай, а сам пристально всматривался вдаль, но уже ничего нельзя было разобрать, земля и небо слились в одно целое. В такую ночь хорошо тому, кто находится внизу. Поэтому он и предложил джигитам: — Нам и самим нужно туда перебраться, отсюда мы ничего не увидим.
Все вползли в пещеру. Где-то в глубине слабо стонали двое раненых, которые, по мнению бая, уже были не жильцами. Вход в пещеру находился чуточку повыше того места, где залегли джигиты и бай. Он был ясно очерчен густыми точками звездного неба, и любая тень, появившаяся в нем, могла быть противником.
— Друзья мои, — тихо сказал он, — нас всех ждет верная гибель. И если кто из вас боится смерти, пусть идет к гяурам в плен. Говорят, что они пленных не убивают. Я не держу вас!
Никто не пожелал уйти, а время тянулось медленно. Сиддык-бай никогда и не предполагал, что оно может быть таким бесконечным. Это мучило его, лишало рассудительности. «Страшно умирать в мышеловке, — подумал он в какое-то мгновенье. — И не потому, что небо не примет наши души, павший за веру — избранник аллаха. Страшно потому, что люди ничего не узнают о нас. Не узнает Артык, Гульсум и жена… Какой жизнью мы жили с тех пор, как поднялись на борьбу?
