— Вы упомянули, что с диссертацией не согласились…
Чударыч махнул рукой. Это бы еще ничего, если не согласились. Разнесли в пух — вот точное определение. Боже, как над ним поиздевались! Ему доказали, что он нового не придумал, все его мысли были уже высказаны другими. И что если осуществить их, школа начнет плодить невежд. Он сказал одному оппоненту: «Грамматику иностранных языков мы изучаем, а языками не владеем, зачем же нам грамматика того, чего мы не знаем?» Тот ответил: «Лучше грамматику знать, чем ничего не знать!» В общем, признали, что диссертация не заслуживает, чтобы ее автора допускали к защите. Все эти неприятности так на него подействовали, что пришлось бросить работу в школе и на старости отыскивать новый жизненный путь — забираться с молодежью в тайгу.
Лена знала, что людям, пробивающим новые пути, часто приходится несладко, она читала об этом в книгах. На таких людей ополчаются завистники, под них подкапываются сослуживцы. Чударычу после провала с диссертацией спокойно трудиться в школе не дали, его, конечно, стали прорабатывать.
Чударыч удивился.
— Что вы, Леночка, никто не прорабатывал! Наоборот, огорчились, что неладно кончилось. Сам я больше не мог. Трудно человеку что-либо делать, когда он теряет веру в результаты своего труда. Семьи у меня нет, единственный сын в войну погиб, значит, подняться с места просто. Ну, не враз отпустили, много было разговоров. И уволился я летом, чтоб ученики не знали, а то пойдут упрашивать остаться — может, и не устоял бы…
Воспоминания утомили его, он сидел на своем топчане, согнувшийся и задумчивый, рассеянно улыбался всегдашней доброй улыбкой. Лена вдруг увидела, что он очень стар и слаб. Она с тревогой подумала, что лететь почти пять тысяч километров — не стало бы ему плохо в воздухе! Чударыч замахал руками, узнав, что ее тревожит.
— Что вы, что вы! У меня сердце железное. Такое сердце палкой не разломать, что ему самолет!..
— В ваши годы всякие неожиданности…
— Вздор, Леночка. Не верю в неожиданности. Все идет, как оно должно идти.
Лена закончила последнюю надпись и поднялась. Было уже поздно. Чударыч вспомнил, что хотел обратиться к ней с просьбой. Она вопросительно посмотрела на него.
— Уважьте старика, — сказал он. — Останьтесь за меня в библиотеке, пока я буду отсутствовать. Книги-то надо выдавать!
Она молчала, не зная, что сказать. Когда Чударыч упомянул, что сидеть в библиотеке легче, чем трудиться на площадке и что перевод он оформит официально, Лена прервала его:
— Не сердитесь, но я должна отказать.
— Вас пугает, что не справитесь? Поверьте…
— Нет, я знаю, что справлюсь. Но я не хочу переходить сюда именно потому, что здесь тепло и легко. Что скажут обо мне подруги? Нет, нет, это исключено.
— Ну, хорошо — не хотите на легкую работу, не надо. Тогда возьмите на себя дополнительную нагрузку — три вечера в неделю посидеть здесь часок-другой.
— Вы так настойчивы, Иннокентий Парфеныч!
— Так ведь не на плохом настаиваю! Книги нужно выдавать и в мое отсутствие.
Лена подумала и согласилась. Вечера все равно некуда было девать.
Дни становились лучше, Вале становилось хуже. Светлана каждый день твердила, что не понимает девушек, которые вешаются на шею парням. Любовь придавливает, как мешок, перестанешь видеть горизонты. Любить надо там, где собираешься долго жить. Нелепо влюбляться в дикой тайге, здесь можно прожить год или два, для стажа, чтобы больше не придирались в институте, а потом — в город, продолжать образование. А как быть, когда у тебя парень или — это уже вовсе конец — ребенок? Нет, в ней заложено не одно умение рожать, она еще осуществит лучшее в себе! Семену она показала от ворот поворот, то же будет и с другими.
По утрам Валя с тревогой взглядывала в окно. Погода стояла путаная. Обложные дожди прошли, но к закату скоплялась хмарь, в воздухе сеялось что-то мокрое. В эти дни Валя спокойно укладывалась спать. Но наступила первая ясная ночь, в окно поблескивали крупные звезды. Валя долго ворочалась в постели.
А за тревожной ночью пришел тревожный день. Нарядная осень торжествовала в тайге. С безоблачного неба низвергалось нежаркое солнце. Лара казалась синей, а в лесу желтели лиственницы, краснели березы, бурела ольха. Лес пестрым сиянием пылал над рекой, от него трудно было оторвать глаза. А когда в хвою погрузилось солнце, вместе с лесом вспыхнуло и небо, во все стороны плеснули красные, синие и зеленые струи — пожар неистовствовал на западе. Валя поднимала голову — над миром нависал обширный кристально чистый вечер, он волновал ее.
Перед концом работ из конторы прибежал взбудораженный Вася. В перерыве очередного совещания Курганов включил приемник и оттуда повалили невероятные известия. В Венгрии — буза, Эйзенхауэр с Аденауэром нагло вмешиваются в польские дела, Кипр забит английскими и французскими войсками.
— В семь часов будет в местной передаче! — орал Вася на всю площадку. — Сразу после столовой к репродукторам!
После ужина Валя легла. Подруги слушали передачу. Валя закрыла глаза и отвернулась к стене. Мир клокотал, подземные толчки сотрясали земной шар. Валя старалась не думать об этом далеком, охваченном беспокойством мире. Она не могла ни задержать, ни ускорить его движение, он был слишком велик — не для ее рук.
Когда потушили свет, Валя открыла глаза и уставилась в окно. За стеклом, как и вчера, подмигивали звезды и шумел лес. Валя разглядывала стрелку ходиков, было не то одиннадцать, не то двенадцать, время позднее. Дмитрий, конечно, ушел, если и приходил. При встрече он упрекнет, что она не хозяин своему слову, ей отвечать будет нечего. Хватит о нем, его нет, он ушел! Ласковое лицо Дмитрия наклонялось к ней, Вале показалось, что он заглядывает в окошко. Она подбежала к окну — никого не было. Валя натянула платье, схватила пальто и, постояв у двери, чтобы успокоиться, вышла.
Улица была темна и пустынна. Недалеко от пристани прохаживался Дмитрий. Валя остановилась.
Он издали протянул ей руку.
— Я знал, что вы сегодня придете! — сказал он радостно. — Не могло быть, чтобы вы не пришли!
— Вы давно меня ждете, Митя? — спросила она.
— Третий час, может, и больше! И вчера ждал, и позавчера, и третьего дня — я уже неделю хожу.
Она стала оправдываться, что раньше не могла.
— Я и сам не очень верил, что в те вечера вы придете, ходил больше так… Но сегодня почему-то не сомневался.
— Митя, я больше получаса не смогу…
— Хоть полчаса… Погуляем по бережку.
На берегу, в каждом закрытом местечке, сидели парочки. Дмитрий предложил прогуляться в лес. Лес страшил Валю и днем.
— Да всех зверей распугал шум строительства, — убеждал Дмитрий. — Неужели вы боитесь деревьев?
Валя всего боялась — деревьев, темноты, змей, волков, Дмитрия, тишины и шума. Они примостились на дебаркадере. Внизу рокотала Лара, от нее тянуло свежестью. Ночь была безлунная, беспорядочно разбросанные звезды отражались в воде.
Плечо Дмитрия упиралось в Валино плечо, от него шла теплота. Потом Дмитрий обнял Валю.
— Не надо! — сказала Валя, отварачиваясь. — Это ни к чему.
Он поцеловал ее. Все горячее обнимал. На дебаркадере появилась новая парочка, и Валя вскочила. Она побежала в поселок, Дмитрий нагнал ее. Он схватил ее, она вырвалась.
— Нет! — твердила она. — Здесь люди! Мне стыдно!
Он взял ее под руку, они тихо разговаривали короткими, как восклицания, фразами. Недалеко от дома Валя остановилась.
— Дальше я сама. Не надо, чтоб тебя увидели наши.
Он стоял, пока она не подошла к бараку. Валя пропадала в темноте — сперва стерлась ее фигура, одна голова светилась яркими волосами. Потом и волосы стали тускнеть, впереди колебался золотистый клубочек, слабо мерцающая паутинка. Дмитрий пошел к себе.
Валя старалась, чтобы ключ не звякнул, вошла в комнату на цыпочках. Ее пригвоздил сухой голос Светланы:
— Зажги свет, в темноте раздеваться неудобно. Валя прошептала:
— Ты не спишь, Светочка?
— Я не сплю уже два часа! — враждебно ответила Светлана. — Как ты ушла к своему волосатику, я проснулась. Или ты вздумаешь лгать, что не ходила на свидание? Что же ты молчишь?
Валя повесила платье на спинку кровати.
— Да ничего не было… Просто погуляли…
Светлана презрительно засмеялась.
— Погуляли, поболтали! По-твоему, это ничего? Это начало всего.
— Не понимаю, Светочка… Ты вроде меня ревнуешь…
— Да как ты смеешь? — закричала Светлана. Испугавшись, что крик разбудит соседок, она заговорила злым шепотом: — Не ревную, а забочусь! Ты губишь себя, я хочу тебя спасти!
— Ну, знаешь, я не считаю, что гибну. И не нуждаюсь, чтобы меня спасали!
