«Чего тебе?» — спросила она с явственным и даже грубоватым акцентом.
Я заговорил было с ней по-осетински, но она ухмыльнулась как-то оскорбительно, замотала головой, отчего платок ее сбился набок еще больше, и проговорила со смаком:
«Наша ваша не понимай».
«Разве вы не осетинка?» — удивился я.
«Русская, — произнесла она с торжеством и показала длинные желтые зубы: — Так-то, милок».
В тоне ее слышалось пренебрежение, и я собрался было высказать тете Паше свое мнение об этом и о ней самой, но передумал, поняв, что разом ее не перевоспитаешь, а с надеждой на квартиру придется попрощаться, и, взвесив в уме то и другое, решил пойти на
КОМПРОМИСС,
то есть сделать вид, что не слышу того, что слышу.
«Хочу комнату снять», — промолвил я чуть ли не задушевно.
«А я тут при чем?» — поинтересовалась она.
«Меня к вам послали», — объяснил я.
«Кто?»
«Канфет».
«Нашел, кому верить, — засмеялась, закашлялась она, — он же дурак, чокнутый!»
«Простите», — сказал я, повернулся и пошел к воротам, ярясь запоздало и ругая себя за чрезмерную гибкость.
«Стой! — крикнула вдруг тетя Паша. — Иди сюда!»
Я вернулся.
«Значит, так, — сказала она уже другим, деловым тоном, — придешь послезавтра. Говорят, освобождается тут одна комната. Разузнаю».
«Приду, — обрадовался я. — Спасибо! До свидания», — откланялся я и заторопился к воротам.
«Стой! — снова крикнула она, и снова я вернулся. — С тебя пятерка, — сказала она и ухмыльнулась: — Знаю я вашего брата, хрен чего выколотишь с вас потом!»
Через два дня она дала мне адресок, и я снял по сходной цене вполне приличную комнатку и благополучно прожил в ней до возвращения из армии хозяйского сына. Предупрежденный заранее, я сразу же отправился к тете Паше, внес пятерку и без лишних хлопот, минуя вокзал и переговорный пункт, перебрался на другую квартиру. Мне и потом приходилось обращаться к ней, и со временем я привык к странноватой манере ее держаться и говорить, и единственное, что поражало меня по-прежнему — это осетинский акцент ее при незнании языка и то, что она, русская, была так похожа на осетинку. Поразмыслив, я решил, что тетя Паша как особь видоизменилась под влиянием
ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ,
решил и успокоился на том.
Через четыре с половиной года, если вести отсчет от начала моей трудовой деятельности, или через 576 дней, если вести его от знакомства с тетей Пашей, я обрел наконец с о б с т в е н н у ю крышу над головой. Правда, крышей в буквальном смысле этого слова она не была, поскольку служила еще и полом для шумной семейки, жившей, надо мной, но тем не менее являлась верхней плоскостью железобетонного параллелепипеда, означенного в ордере как однокомнатная квартира 17,8 кв. м. — кухня — 4,8 кв. м. — санузел совмещенный, встроенных шкафов и подсобных помещений не имеется, и, таким образом, если не полностью, то хотя бы частично соответствовала своему назначению.
При распределении квартир, выделенных для отдела, а оно происходило гласно, на общем собрании, от этих 17,8 кв. м. категорически отказались трое, стоявшие в списке нуждающихся до меня — первый этаж, окна на север, а планировка такая, будто проектировщики только что выучились проводить прямые линии и только их и чертили на радостях — одна, вторая, третья, четвертая, две поперек, и дело сделано; отказались эти трое еще и потому, что были женаты, имели детей, и однокомнатная квартира, естественно, не могла удовлетворить их растущих потребностей. Призадумавшись чуть, наш профорг, минуя меня, предложил ее следующему по списку, но и тот отказался, и следующий за ним тоже, и объяснить это можно было еще одной причиной: согласившись на малое, они бы признали тем самым, что потребности их удовлетворены и долго еще — кто знает сколько? — не могли бы претендовать на большее. Растерявшись несколько, профорг вопросительно взглянул на З. В., тот недовольно посмотрел на него, и, пока они играли в гляделки, с места поднялся Эрнст, протер очки и произнес сердито:
«А почему, собственно, вы маневрируете, вместо того чтобы читать список подряд?»
«Разве я кого-нибудь пропустил? — забеспокоился было профорг, но тут же улыбнулся облегченно: — Ты Алана, что ли, имеешь в виду?»
«Да, — хмуро подтвердил Эрнст, — Алана Бесагуровича».
Зал оживился в предвкушении скандала, но затих тут же: в президиуме поднялся З. В., а Эрнст не сел еще и, судя по всему, не собирался садиться, и они стояли молча, будто примериваясь друг к другу — грудь в грудь, очки в очки, — и, дотянув паузу до возможного предела, З. В. начал наконец, заговорил подчеркнуто вежливым тоном:
«Вопрос, поставленный вами, носит явно провокационный характер, но я все же отвечу на него, — сказал и, выдержав еще одну паузу, продолжил: — Вы прекрасно знаете, Эрнст Урузмагович, что в первую очередь мы стараемся обеспечить жилплощадью наших семейных сотрудников. Это уже стало правилом и никогда ни в ком не вызывало сомнений. Если такой ответ вас не удовлетворяет, могу добавить еще, что в будущем году будет завершено строительство общежития для одиночек, и ваш вопрос, таким образом, будет снят с повестки дня».
Примерив к себе этот замечательный ярлык — о д и н о ч к а, я сморщился, словно от боли, и мне захотелось провалиться, или вознестись, или встать тихонечко и незаметно покинуть собрание.
«Правила без исключений хороши только для бюрократов, — сказал Эрнст, — для чинуш и держиморд. — Зал хихикнул понимающе. — Мы же в данном случае говорим не просто об одиночке, как изволил выразиться Заурбек Васильевич, а об одном из лучших наших конструкторов, если не о самом лучшем, то есть о работнике, имеющем право на исключительное к себе отношение».
Получалось, что мне как таковому, фамилия-имя-отчество, крыша над головой не полагалась, и, прямо или косвенно соглашаясь в этом с З. В., Эрнст требовал ее не для меня целиком, а только для той моей части, которая лучше других его знакомых умела вычерчивать различные механизмы-установки-аппараты.
«Мое мнение вам известно, — сказал З. В., которому не хотелось прослыть ни чинушей, ни держимордой, — а остальное пусть решает собрание. Но прошу помнить, что мы можем только предложить, а окончательное, конкретное решение будет принято на совместном заседании дирекции и профкома».
«Итак, — провозгласил профорг, — кто за предложение Эрнста Урузмаговича — прошу голосовать».
Покосившись по сторонам, я увидел, что за Эрнста, или, вернее, за меня, или, еще вернее, за одно из моих Я, голосует большинство, и удивился безразличию своему и равнодушию.
«Кто против? — вопросил профорг и, глянув на З. В., тоже поднял руку. Решив смягчить свой жест, он улыбнулся: — А ты, Алан, за или против?»
«Воздерживаюсь, — буркнул я затравленно, — что мне еще остается?»
Произведя несложные арифметические действия, он объявил:
«Большинством голосов проходит предложение Эрнста Урузмаговича! — и, желая потрафить З. В., добавил весело: — Наше дело предложить, а их дело, — он поднял палец вверх, хоть и дирекция и профком размещались внизу, под нами, — а их дело отказать!»
«Прошу записать в протоколе не «предложить», а х о д а т а й с т в о в а т ь, — поднялся Эрнст. — Кто за это исправление — поднимите руки».
Не надеясь, однако, что слово «ходатайствовать» может само по себе решить проблему, Эрнст на следующий же день отправился к директору — по производственному вопросу, как сам полагал и как сообщил секретарше, отправился, чтобы поговорить и настроить того на соответствующий лад.
«Знаю, слышал уже, — сказал директор, едва Эрнст произнес первую фразу. — Квартиру мне не жалко, только ты объясни сначала — он хороший парень, этот Алан?»
«Что значит — не жалко? — оскорбился Эрнст. — Речь идет не о вашей собственности, а о государственной».
«Ладно, сынок, — добродушно сказал директор, — считай, что государство — это я».
«Нет! — взбеленился Эрнст. — Государство — это мы!»
«Ну, как с тобой разговаривать? — развел руками директор. — Ты просить пришел или скандалить?»
«Я пришел сказать, — ответил Эрнст, — что предприятие может потерять хорошего конструктора. Уйдет, и поминай как звали».
«Не уйде-е-ет, — протянул директор, — я его не отпущу».
«А все из-за чего? — продолжал Эрнст. — Из-за элементарного головотяпства».
«Уж не мою ли голову ты имеешь в виду?» — поинтересовался директор.
«И вашу тоже», — ответил Эрнст.
«Вот и хорошо, — кивнул директор. — Если ты хочешь собачиться, то и я тебе отвечу в том же духе. Слушаешь? — спросил он и проговорил казенно: — Мы тут посоветуемся и решим ваш вопрос. А теперь иди и думай, что я тебе сказал — да или нет?»
Эрнст повернулся в сердцах и пошагал к двери.
«Подожди, — вздохнул директор. — С вами можно разучиться говорить по-человечески. Железные вы какие-то, железобетонные люди. — Вздохнув еще раз, он сказал: — Можешь передать своему другу, что квартиру я ему дам. Знаешь почему? — усмехнулся. — Потому что он мне нравится».
