Феня Алексеевна и при Лешеве считала себя первым лицом в цехе, но тогда вкладывалось в это понятие что-то совсем другое, о чем теперь не хотелось вспоминать. Иногда ей казалось, что она будто вновь объявилась в цехе, но уже не только личным секретарем начальника, а в какой-то иной роли, от которой тоже зависит план.
Когда Верховцев появился в кабинете, неся в охапке, как дрова, белые валики чертежей, Лобов, снимая пальто и небрежно кладя его на диван, встретил его словами:
— Ну, показывайте свою работу, главный конструктор.
Из большой кучи листов ватмана Бартенев сам вытянул то, что требовалось, и стал объяснять. Многие узлы предполагалось не только обновить, но изменить их конструкцию.
— А вы учли, что вам отводятся обычные сроки ремонта — десять дней? — спросил Лобов.
Бартенев разогнулся над столом, расстегнул ворот рубашки и расслабил галстук.
— Применим военную тактику — быстроту и натиск, — проговорил он, поворачивая голову к дверям, в которых показалась Кострова.
— Я не помешала? — проговорила она, подходя к столу и вопросительно глядя на всех.
— Конечно, нет, — Лобов протянул ей руку и уступил место рядом.
Ей не хотелось мешать им, и она отошла к окну. В своей обычной манере — медленно, точно выражая мысли, Бартенев пояснял принцип работы печи на высоком давлении. Раза два он выпрямлялся, взглядывая на директора, и, убедившись, что его понимают, продолжал рассказ. Кострова, слушая, снова поражалась его умению просто, предельно кратко излагать самые сложные технические понятия.
Верховцев с чуткой настороженностью следил за лицом директора. Если бы Лобову вздумалось отвергнуть хоть один чертеж, Верховцев немедленно вступил бы в бой за идею. Он выставил даже вперед ногу и подался всем туловищем к Лобову, как будто ему уже предстояло идти врукопашную. Но Лобов, склонив голову, серьезно слушал, стараясь составить себе определенное понятие о новом режиме печи. Когда Бартенев закончил, он с выражением озабоченности сказал:
— Нужна рекомендация. Скажу Негину, пусть собирает технический совет. Потом обратимся за разрешением в правительство.
— Как? — вырвалось у Костровой.
— Да, да, — проговорил Лобов. — Нужно разрешение Москвы. Руководим масштабами, но сами ничего не решаем, — он широко развел руками.
— Но министр… — начал Бартенев.
— А что министр? — Лобов слегка нахмурился. — Понимает, но тоже вот не решает. Правда, когда министр понимает, можно пробивать.
— Конечно, надо пробивать, — запальчиво проговорил Верховцев.
Лобов взглянул на инженера и ободряюще кивнул ему:
— Будем пробивать. Без драки не проживешь, это, между прочим, вот Ленин сказал.
Он быстро оделся, простился со всеми и ушел. Когда за ним закрылась дверь, Верховцев тревожно посмотрел на Бартенева:
— А если Москва не разрешит?
— Печь сама выдаст визу.
— Каким образом?
— Ремонта она все равно потребует.
Бартенев говорил спокойно, и, глядя на него, Кострома снова подивилась тому, как он умеет владеть собой. Вероятно, его не меньше, чем Верховцева, тревожил вопрос об отношении Москвы к идее высокого давления, но он говорил, не колеблясь:
— Печь не сбросит узды, она нас не подведет.
Облокотившись руками на спинку стула, чуть улыбаясь, он казался совершенно уверенным в исходе дела. Заметив, что Вера Михайловна испытующе смотрит на него, он подвинул к ней стул и шутливо сказал:
— При высоком начальстве можно и постоять, а сейчас садитесь и помогите составить нам график ремонта.
Все это Бартенев проговорил, не пряча улыбки, но когда отвернулся, лицо его вновь стало задумчивым. Составление графика заняло немного времени. У Костровой не было опыта и практики в этом, но Бартенев часто поднимал на нее взгляд, желая узнать ее мнение. Когда все было закончено, Верховцев, складывая в трубку чертежи, вдруг обратился к Бартеневу:
— Назначьте меня на ремонт прорабом.
— Нет, прорабом буду я, — усмехаясь возразил Бартенев, — а вы будете моим помощником.
Бартенев не часто был в таком добродушном настроении. Вера Михайловна приписала это удачно законченной подготовке по переводу печи на новый режим. Энтузиазмом горело и лицо Верховцева. Ведь эти полсотни чертежей почти все были выполнены его руками.
— А кем мне оформиться на ремонте? — в том же шутливом тоне спросила она.
— Кем? — переспросил Бартенев, глядя на нее долгим взглядом. — Огнестойкостью, — медленно и значительно проговорил он.
Что он имел в виду, когда говорил это? Призывал ее к мужеству? Предупреждал о драке, без которой, наверно, не проживешь?
В бледном, почти синем рассвете за окном вагона мелькнула у дороги оцепеневшая в дреме одинокая березка. Поезд умчался, окутав ее шлейфом сизого дыма. Невольно подумалось, что в дороге, как бы много километров ни прошел, ни проехал, запоминаешь не серое однообразное шоссе, а дерево у откоса, поле, засеянное горохом, крутой спуск, поворот к лесу.
На длинном житейском пути свои вешки: даты рождений и потерь близких, дни встреч и расставаний. Иногда время стирает их из памяти. Но если встретился человек, который что-то всколыхнул в тебе, сумел заставить радоваться, глубоко переживать, — он остается навсегда в каком-то уголочке мозга и души. И чем богаче такими встречами жизнь человека, тем больше незримых, но живых вешек в памяти.
Ей, Костровой, — повезло. Над ее юностью стояли люди, сошедшие со страниц книг о гражданской войне. Для них такие, как она, были не отдаленным «поколением будущего». Люди в гимнастерках и кожаных куртках ничем не подчеркивали разницу в годах, в положении. Они шестнадцатилетних ребят и девчат как равных впрягали в одну с собой упряжку, при этом большую тяжесть старались незаметно взвалить на свои плечи. Они были всюду рядом — на субботнике, на волейбольной площадке, в клубе на комсомольском вечере.
И как отрадно, что в зрелые годы, может быть, наиболее трудные, те же люди, но с поседевшими висками, оставляли след в ее судьбе. Это и Павел Иванович Буревой, и секретарь горкома Глазков, и директор завода Лобов. Не будем возводить их в степень культа, назовем их, коммунистов, ленинским словом — авторитеты.
«Рабочему классу, — говорил Владимир Ильич, — ведущему во всем мире трудную и упорную борьбу за полное освобождение, нужны авторитеты…»
Авторитет директора завода. Как он много значит для коллектива, для рабочего, инженера, начальника цеха! Институт всем выдает одинаковые дипломы инженеров, а диплом директора выдает жизнь. Удерживают его те, кто отмечен особым талантом руководить, кто умеет выбирать правильное направление, умеет заставить людей верить в это направление, вести их за собой. Такого директора уважают. Сидит он в президиуме, а люди думают: «Это их завод в президиуме». Избрали директора в ЦК — каждый думает: «Завод избрали». Во всяком случае она, Кострова, всегда испытывала такое чувство, когда выдвигали куда-нибудь Лобова.
Совсем иное отношение было к Негину. Его барственный вид, надменность отталкивали людей. В деятельности Негина не было вот этого главного направления. Можно было заранее предвидеть, как оценит новую идею Бартенева технический совет завода, возглавляемый Негиным. Все, что радовало Лобова в Бартеневе: стремление творить, познавать, проявлять самостоятельность, — это-то как раз и раздражало главного инженера.
Бартенев не сдавался. Он созывал ремонтников, проводил совещания, на которых вырабатывалась надежная и быстрая технология будущего ремонта. Однажды, отпустив людей, Бартенев задержался в кабинете и вдруг услышал за дверью голос Негина. Вероятно, главный инженер протянул руку, чтоб открыть дверь, но из-за стола вскочила Феня Алексеевна и, повернув торчавший в двери кабинета ключ, проговорила:
— Андрей Федорович уехал домой обедать.
Какая сила толкнула ее на это? Первым движением Бартенева было встать, постучать в дверь и отчитать ее за самоволие. Но его остановил голос Негина:
— А я наивно полагал, что в разгар рабочего дня они, то есть Андрей Федорович, изволят работать.
— Вы разве не обедаете? — не без лукавства спросила Феня Алексеевна.
Ответа не последовало, только гулко хлопнула входная дверь. В ту же минуту Феня Алексеевна вошла в кабинет с виноватым лицом.
— Что это вам вздумалось меня опекать? — строго спросил ее Бартенев.
— Сама не знаю, как это вышло, но я не пустила его. По-моему, секретарь должен не только создавать атмосферу, но и оберегать ее. Вы бы обязательно сказали ему что-нибудь такое, после чего опять жди комиссию, — оправдывалась Феня Алексеевна, сочувственно глядя на него.
— И все-таки не стоило этого делать, — проговорил Бартенев, не мало дивясь проницательности своего секретаря.
