Женька кивнул головой на раскиданные вещи:
— Таскать, что ли?
Трофим усмехнулся.
— Хозяева! — сказал он. — Ну, валяйте.
— Ага! — обрадовался Женька и, скинув телогреечку, принялся шуметь да командовать.
Парни, посмеиваясь над ним, стали наваливать на грузовик нехитрую мебель.
— Мальчишки! — крякнул Трофим. Он повернулся лицом туда, где трактор крушил в прах его милую Климовку, в которой он прожил семнадцать лет до войны, а после фронта и все остальные годы.
И колодец у магазина, и забор вокруг выгона — все это его дела, его заботы, не понять Бабкину, Женьке не оценить.
Трофима разбирала обида. Тут за его спиной раздался быстрый Женькин шепот:
— К ферме поехали! Сейчас грохнет!
Что-то и впрямь стукнуло, зазвенело. Трофим крутнулся на своей деревяшке. Аховые грузчики впопыхах стукнули хлипкое зеркало шкафа о крепкий борт грузовика и глядели теперь виновато.
— Кокнули, — пояснил ясное Женька, с улыбкой прибавя: — К счастью.
— Доколачивайте, чего там! — хмуро ответил управляющий.
Забыв про парней, он глядел, как завалилась горбатая, латаная ферма и трактор, седой от известки, принялся неторопливо растаскивать стропила.
— Триста лет, — бормотал Трофим, — триста... и никому не мешала...
Он вспомнил, как мирно стояла его Климовка на краю песчаного поля, в самой середке России. Покачивала себе тонкими шестами скворечников да поднимала над трубами на заре с десяток теплых розовых дымков.
«Выбирай любой этаж», — сказал вчера директор Трофиму. И тот сумрачно ответил: «Один для меня этаж остался — подземный!» Потом, слегка поостыв, попросил себе в бетонной коробке самую нижнюю квартиру, «чтобы траву было видно, а не ворон в небе».
Пока Трофим смотрел да вспоминал, грузчики взялись за его книжки. Он обернулся:
— Полегче уж.
Парней не учить: они-то знали, как трясется Трофим над книжками, поэтому уложили их ровно, на чистый брезент, а сверху прикрыли пленкой — на случай ливня. Потом еще раз обошли комнаты — не забыто ли что. Пустой дом гулко отзывался на шаги и голоса. По темным обоям на месте снятых фотографий светились ровные прямоугольники.
— Тоска! — сказал Женька и выскочил во двор.
Заглянув на минуту в сарай, он скоро выбежал оттуда с какой-то корзиной, которую наспех накрывал тряпицей и обвязывал обрывком веревки. Вид у Женьки был лукавый. Не доверив корзинку никому, вскарабкался в кузов и тут же зашумел сверху:
— Готово, Трофим Иваныч!
Парни шикнули на него и хотели было терпеливо дожидаться хозяина, но тот махнул кепкой. Машина поехала, Трофим остался. К его домику подползал бульдозер, выставив тяжелый нож...
Когда упало последнее бревно и Климовка перестала быть, он надел кепку и похромал к ласковой лошадке Варваре, которая тихо ждала его под облетевшей березой. Долго усаживался, наконец, выставив деревяшку, поехал.
— Ну и куда же? — бормотал он. — На пенсию?
Лошадка весело помахивала хвостом...
Пятиэтажный дом гудел и стонал. В нем было больше грома, чем в Климовке, и Женька встрепенулся. Муравьями лезли новоселы, трещала мебель, сердились жены, а взбудораженные дети бегали по лестницам, высовывались из окон, кричали с балконов. Такая кутерьма Женьке по сердцу.
— Вперед! — скомандовал он, выпрыгивая из кузова со своей корзиной и бросаясь в квартиру. Он побегал по комнате, повертел на кухне все краны, попил из горсти водицы, заглянул в туалет, потом стал давать указания, куда ставить мебель.
Когда приехал хозяин, его пожитки были свалены посреди комнаты, а грузчики отдыхали на полу. Яростней всех утирался и громче других сопел Лешачихин сын.
— Квартирка — во́! — поднял он большой палец, вскакивая навстречу Трофиму.
Тот стоял и оглядывался. Неизвестно, за какой стенкой и непонятно, на каком этаже, с визгом высверливала уши электродрель, и весь дом отзывался звенящей дробью.
Женька вертел головой, слушал с удовольствием.
— Давайте я буду вам дырки долбить!
— Потом, — рассеянно ответил новосел. — Спасибо.
Бабкин задержался на пороге:
— Если что — мы поможем.
И вот уже под окном зазвенел беззаботный Женькин голос, ему вторил Саныч. Пошли вольные разговоры, в которых не нашлось места для Трофима: молодежь забыла про него, едва выскочила из подъезда.
Трофим остался один среди гуда и топота. Он увидел корзину в углу и с недоумением приподнял тряпку. На свет вылезла его кошка.
— Совсем забыл про тебя, — виновато сказал он, поглаживая кошку у себя на груди.
Потом пустил ее на пол, и она, подрагивая хребтом, пошла обнюхивать старую мебель и новые бетонные углы. Дрель, затихшая было, взвизгнула опять — кошка опрометью кинулась к хозяину, прижалась к его живой ноге.
— Видишь, дом какой звонкий, — пробормотал Трофим, поднимая глаза к потолку. — Помереть не дадут.
И Трофиму вдруг очень поверилось, что он еще пригодится Бабкину, Павлуне и всем другим из молодежного звена. Он вспомнил лукавое лицо Женьки, непроницаемого Бабкина, его тощую тень — Павлуню. «Хорошие ребята, только без опыта». А опыт у него да у Громова — стариков в совхозе мало.
— Может, уживемся? — вслух спросил сам себя Трофим и со стуком зашагал по комнате с кошкой на руках.
Остановился перед осколком зеркала: сердитый, обгорелый за лето мужик смотрел на него. «Этак ребят распугаешь!» — отвернулся он от зеркала. Сбросил плащ, кепку, пригладил волосы, умылся. И только расставил свои четыре стула по углам, как пожаловало все молодежное звено да еще с комсоргом во главе, чернявеньким.
— Садитесь! — пригласил Трофим.
— Ничего, — сдержанно отозвался Боря Байбара. — Мы только уточнить.
— Правда, что вы у нас за старшего будете? — высунулся Женька, и парни придержали дыхание.
— Был такой разговор, — сказал Трофим, силясь заглянуть в душу к этим непонятным людям, которые минуту назад были веселы и беззаботны, а сейчас явились будто по государственному делу.
Разговор такой шел сегодня утром. В кабинете у Громова. Сильно шумел там главный агроном Василий Сергеевич Аверин. «Такое поле да пацанам отдать!» Трофим тоже понимал: поле славное. Проложены в нем трубы для полива, протянута дорога к самой борозде. Склад близко, ферма под рукой — навоз только вози. Поле и в плохие годы выручало совхоз, а в хорошее время на его морковке озолотишься. Но Аверин шумел, а Трофим тоже сильно сомневался про себя: а вдруг жара? Или дождь без продыху? Вдруг заморозки либо снег? Поможет ли тогда вся та мощная техника — прицепная, навесная, гусеничная и колесная, которую Громов так неразумно отдал мальчишкам?
И когда агроном ушел, Трофим поделился своими сомнениями с директором.
— Ладно, — ответил Ефим Борисович. — Я подумаю. Может, правда, взять тебе над ними шефство, приглядеть...
Вот и весь разговор. И сейчас Трофим смотрел на «зеленое» звено с интересом.
— А что случилось? — спросил он осторожно.
Боря Байбара оглянулся на своих и сказал тихо, с перерывами:
— Мы звено создали. Комсомольское. Мы надеялись, а нам, выходит, не доверяют! Няньку дают!
— Мы можем и разбежаться! Не больно хотелось! — подал звонкий голос Женька.
Трофим смотрел на парней и не различал их — все на одно лицо: глаза сердитые, губы сжатые, брови суровые. И в эту минуту он опять почувствовал долгую, щемящую боль где-то в глубине живота. Она приходила уже не раз, внезапная, пугающая. Словно завелся в живом теле холодный червячок и по временам оживает, впивается.
Прижав пятерней уязвленное место, Трофим глухо спросил:
— Я вам, значит, не пара? И мой опыт уж ни к чему?
Женька ухмыльнулся коротко и весело. Лешачихин сын вспомнил, как сиднем сидел Трофим в своей Климовке, ничем не удивил совхоз, не обрадовал, не обогатил.
Женька пробормотал смущенно:
— Почему же... мы ничего... — и оглянулся в поисках спасения.
А Боря Байбара сказал прямо, как по больному месту стукнул:
— Нам климовский опыт ни к чему.
Трофим долго молчал, все устали ждать ответа и подпирать стенки. А когда он заговорил, голос у него срывался:
— Ладно. Управляйтесь сами, хозяева.
Парни подождали, не добавит ли он еще что-нибудь, но Трофим молчал.
— Спасибо, — серьезно сказал Боря Байбара.
Все вышли неловкой толпой, застревая в дверях. Бабкин потоптался у порога.
— Простите.
Трофим отвернулся. Боль его не унималась, росла.
Загустели тени по углам, пора выгонять их, но Трофим не зажигал огня. Он сидел, прижав руки к животу, смотрел перед собой. На окошке — ни тряпицы, ни цветка, прет в него, в широкое, вся улица, с криками, с весельем, с непутевой пляской по черному необтоптанному асфальту.
Подала голос лошадка. Трофим очнулся, доковылял до подоконника. Заждалась Варварушка хозяина, не берет хлеба, не хочет леденцов — напрасно наперебой протягивают ей ладони мальчишки и девчонки. Хоть ребята они совхозные, а, словно городские, редко видят близко такую настоящую лошадь с грустными большими глазами и длинными ресницами. У их отцов и старших братьев все трактора, грузовики да мотоциклы. Хорошо проехаться в запыленной горячей кабине самосвала, славно пролететь в коляске мотоцикла, но почему-то очень хочется им сейчас погладить, потрогать теплую мягкую лошадку.
