— Оттого он и здоровый такой, что ему любое меню по плечу! — говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на разгрузочные дни, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.
От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.
— Чрево! — смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.
— И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.
Аникей что-то шептал Богатырю, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что геологу хотелось взвалить его тюки на себя.
— Надо проследить, чем он ходит…
— Жидким, — ответил дед.
— Может, отравился?
— Чем?
— Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, — вспомнил Аникей, — однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Специалисты нашли, что это свинцовое отравление. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось — обыкновенная пущица, от которой никогда олени не травятся… Так и остался тот случай загадкой.
Дважды в течение дня. Богатырь падал. Снимали вьюки, давали коню отлежаться, подсовывали овес, уговаривали, но он не ел.
После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря — пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.
«Эх ты, сивка-бурка, вещая каурка, — думал Аникей, — где ж тебя сглазили?»
Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.
— Все, сказал Марков, — дальше не пойдем. Тут станем.
Место было неудобное, сырое, и до реки далеко.
— Пусть он тут лежит, — сказал Афанасьич. — Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.
Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, а потом люди, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, пошли устраиваться на маленькую сопочку.
— К утру оклемается? — спросил Аникей.
— Должон.
— Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.
Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.
— Да, кругом болота и кочкарник. Почти весь день. Зато потом день хорошего пути… примерно день… ночевка… — бормотал Аникей. — Слышь! Афанасьич! Нам бы еще два дня хорошего ходу, а там и село недалеко!
— Устал, чай!
— А ты?
— Знамо дело… Кони и те устали.
— Лихачи наши… ахалтекинцы… дармоеды проклятые! — ругался Аникей.
— Ты чего серчаешь? — удивился Афанасьич;
— Я просто так, — спохватился Марков. — А ты зайца не трожь! Подожди меня, его на весу надо разделывать. Понял? На весу!
Он встал и пошел помогать деду.
Потом, пока готовился ужин, Марков сбегал к Богатырю, насыпал у морды овса. Но конь лежал и не пытался вставать.
— Смотри-ка, бочка, — постучал в темноте дед.
— Мало, что ли, их в тундре разбросано?
Марков подошел, посветил фонариком. Бочка была с днищем, вскрытым, как у консервной банки.
— Лабаз был, чтоб медведь не раскурочил. Наш брат работал. Смотри — в крышке дырки, затягивали проволокой. Погляди, не осталось ли чего, — засмеялся Аникей.
— Как же, оставят, — ответил дед, но на всякий случай полез рукой, пошарил, Марков ему посветил.
— Давно работали, совсем бочка ржавая…
— Болеет? — спросил дед.
— Лежит.
Было морозно, но лезть в палатку, отходить от костра не хотелось.
— Вот приедем в село, — размечтался Афанасьич, — дружок там у меня есть. Петро, механик на электростанции. Баба у него, Магда — во! — И он развел руки. — Кулачищи — что твой рюкзак! Берет двух мужиков, сталкивает лбами и отпускает, — засмеялся дед. — Продавщицей работает. Вот уж попьем!
— Так навигация только закончилась. Когда к ним завезут? Нет, пожалуй, ничего.
— У Магды всегда есть. Какой это продавец, если у ней выпить не найдется!
— Сначала дойти надо.
Глава четвертая
Утром выпал туман. Марков проснулся очень рано — с мыслью о Богатыре. Он не торопился. Осторожно, чтобы не разбудить каюра, вылез из палатки, не спеша обулся, натянул куртку и пошел вниз, туда, где в тумане звенели колокольчиками невидимые лошади.
Вернулся он быстро, Афанасьич уже одевался.
— Ну что?
— Мертв.
Аникей пошел собирать сушняк для костра. Позавтракали остатками зайца и чаем.
Странно, но смерть Богатыря не потрясла Аникея. Не потому, что из памяти не выходил трагический случай с Матросом. Аникей был готов к неотвратимости происшедшего. Почему, он не знал. Или верил в парность случаев, или поверил в полосу невезения, которая для него неожиданно наступила тут, в местах, которые он почитал своим домом. Вот это его больше всего угнетало, но была удивительно ясной голова, и он чувствовал себя удивительно спокойным, и его спокойствие передалось Афанасьичу.
Ничего не говорили о коне, ни словом о нем не обмолвились и за завтраком. Аникей думал. Он должен принять решение. С этими лошадьми и с таким грузом они далеко не уйдут — это было ясно обоим.
— Колокольчик сними, — напомнил вдруг Аникей.
Каюр встал и молча пошел к Богатырю.
Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, он таял, и день обещал быть хорошим.
Аникей молчал. Он смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.
— Афанасьич! Афанасьич! — вдруг закричал он.
— Чего ты? Здесь я.
— Бочка, — сказал Аникей.
— Что?
— Бочка, — повторил он.
Старик молчал. Ждал.
— Все наши образцы, все камни, сколько войдет, мы сложим в бочку, А место закоординируем. Вертолет всегда может тут подсесть. Только бочку надо поднять вот на эту сопку: нашу-то горку зимой снег засыплет.
— Ого куда тащить!
Аникей развернул карту, начал считать горизонтали:
— Великовата. Шестьсот метров… ничего… ничего не поделаешь. Затащим. Такое наше дело.
— Уж точно. Каждый зайчик ест свою капустку, — согласился дед.
— Сначала мы ее закатим на вершину, а потом будем рюкзаками таскать камни.
— Может, еще что там оставим?
— Давай думать… Две большие палатки уложим на дно…
— Резиновую лодку?
— Нет, лодка, нам пригодится. А вот если все образцы не войдут, можно оставить их рядом с бочкой в мешках. Бочка вообще как ориентир, никто там ничего не тронет.
— Хорошо-то! Вот коням облегчение, — обрадовался каюр.
— Топоры, кроме одного. Оба седла — вон они какие тяжеленные, ремни… нет, ремни пригодятся. Думай, что еще?..
— Да можно насобирать по мелочи, давай развязывать вьюки. Веревки пригодятся — капроновые, крепкие… их возьмем…
Они начали складывать в отдельную кучу все, что решили оставить на сопке.
— Никей! А ежели тут с оленями чукчи будут проходить?! Они же заберутся на сопку…
— Афанасьич, за весь сезон мы встретили две их оставленные стоянки. Ты что-нибудь брал из их вещей? Шарил в брезенте, под шкурами?
— Упаси бог!
— Ну вот и за них не беспокойся. Никто ничего не тронет.
— Дак я это просто так, мало ли чего…
— Вот и ничего… Совсем костер погас. Поставь-ка чайку лучше.
Больше половины дня ушло у них на работу. Аникей подумал, что можно, конечно, загрузить двух лошадей и, ведя их зигзагами, поднять груз по крутизне наверх, но не хотелось мучить животных перед трудным переходом по болотам. Зато сами они вымотались до предела.
Уставшие, вспотевшие, как загнанные кони, сидели у палатки.
— Вот и солнце покатилось за горизонт, — сказал Аникей.
— День пропал…
— Пропал, да не совсем… Километров десять — пятнадцать до ночи пройти еще успеем. Давай, Афанасьич, второго зайца. Один чёрт, ужинать не придется.
…И потом, когда они покончили с этим то ли обедом, то ли ужином, Марков сказал:
— Идти сегодня нет никакого смысла.
Глава пятая
Огромная заболоченная равнина до самых сопок у горизонта была покрыта чахлыми тонкими лиственницами. Болото держалось на вечной мерзлоте, было неглубоким, люди и лошади проваливались по колено.
Болотные сапоги подняты доверху, но все равно люди вымокли с головы до ног, будто находились под проливным дождем.
Несколько раз валился Орлик. С него снимали вьюки, поднимали, снова нагружали, и он медленно шел, понурив голову.
Падала Тайга. Ее разгружали, уже не заботясь, что вьюки в воде, и все повторялось, как с Орликом.
