И сказал командир партизанского отряда, сучанский шахтер товарищ Нечипоренко, еще одну речь, самую последнюю речь в своей жизни:
«Хлопцы, я остаюсь здесь, буду прикрывать вас… Спускайтесь по ремням на припай, идите на север, к Амуру, там живут нивхи, они вам помогут. Они тоже за всемирную революцию. Но нужен мне доброволец, чтоб сложить вместе со мной лихую голову на этом берегу…»
И ответили партизаны как один:
«Не пойдем мы без тебя, наш любимый командир, товарищ Нечипоренко! Все тогда головы сложим на этом берегу!»
И тогда вышел вперед пулеметчик Ди-ма, настоящее имя которого было Дин Фу-тан. Он сказал так:
«Товалиса, моя еси пулеметчика… Моя машинка бьет! Моя никуда не ходи! Ваша ходи нивха… Советская власть надо еси много палтизана! Нету палтизана — нету Советская власть».
И тогда сучанский шахтер, товарищ Нечипоренко, обнял красного героя-пулеметчика, товарища Ди-му, и сказал так:
«Хлопцы, он говорит правильно! Советской власти надо много бойцов, так лучше мы погибнем вдвоем, чем весь отряд сложит свои лихие головы. Идите, хлопцы, и не поминайте нас лихом! Отомстите за нас всем белякам, и Антанте тоже, и империалистам Соединенных Штатов, которые стоят за спиной белогвардейской сволочи. А у нас за спиной — Тихий океан и вся Россия. Прощайте, товарищи!»
Заплакали красные герои… Подходили по одному и целовали остающихся — сучанского шахтера, товарища Нечипоренко, и пулеметчика Ди-му — Дин Фу-тана.
А утром беляки пошли в атаку.
«Моя машинка бьет!» — кричал Ди-ма и бил, бил из пулемета по наступающим цепям белых черепах. Товарищ Нечипоренко тоже стрелял из винтовки. Он очень метко стрелял, и не один семеновский офицер сложил свою поганую голову на этом крутом берегу, который стал родным всем красным героям.
А потом, когда патроны кончились, сбросили Ди-ма и Нечипоренко пулемет с крутого берега, чтоб не достался он белогвардейским черепахам, Антанте и империалистам Соединенных Штатов, а сами пошли навстречу смерти…
Дальше дядя Ди-ма не помнил, что было. Очнулся он весь в крови, с переломанными ребрами. И пополз в сопки…
— Покажи, — просили мы.
Дядя Ди-ма задирал рубашку, мы щупали его шрамы. Дотрагивались до обрубков обмороженных пальцев.
Как мы завидовали бывшему партизанскому пулеметчику!
«Моя машинка бьет!» — это была любимая поговорка Лю-первого, Лю-второго, Лю-третьего, моя, Няо-маленькой, Няо — самой маленькой и корейца Кима.
Мы мечтали только об одном — найти тот легендарный берег, с которого сбросили пулемет дядя Ди-ма и товарищ Нечипоренко. Эх, нам бы тот пулемет! Мы бы всех буржуев постреляли и японцев выгнали бы из Китая, и установилась бы в Китае Советская власть. Как бы это было хорошо!
Как шло мое дальнейшее развитие? По мнению тетки, хуже некуда. Но анализируя прошлое, я пришел к твердому выводу, что шло оно диалектически, то есть было полно противоречий, которые боролись между собой.
К семи годам у меня стали проявляться философские наклонности: я пытался находить в спорах истину, о чем тетка сказала, что я научился отбрехиваться, как цуцыня.
К этому времени подошла пора собираться в школу, чего страшно не хотелось, пусть мне и обещали за это много интересных вещей: ранец, коробку перьев № 86, букварь, задачник и стопку тетрадей в косую линейку.
— Хочешь в школу, мальчик? — спрашивали меня знакомые бухгалтера Петра Николаевича, нашего соседа.
— Не, — чистосердечно признавался я.
— Не может быть? — не верили знакомые бухгалтера.
— Может.
— Как, не хочется идти в школу? — Знакомые Петра Николаевича просто не представляли, почему это я не хотел идти в школу.
— Да так…
— Ну, знаешь, мальчик, в таком случае из тебя ничего путного не получится. Ты можешь кончить очень и очень плохо.
— Ты слухай та на ус мотай, что тебе говорят добрые люди, — требовала тетя Маруся и скорбно подпирала красные щеки белою рукой.
Я просто не знал, чем утешить всех этих добрых людей, которым так хотелось, чтоб из меня вышло что-нибудь путное. Я пытался найти компромиссное решение:
— Можно, я пойду в китайскую школу на Первой речке? Там Лю-и, Лю-эр, Лю-сань, Няо-сяо и Ким…
Мои слова приводили знакомых Петра Николаевича в ужас, а тетку в ярость. Она вставала на дыбы.
— Я из тебя сделаю интеллигента! — кричала она. — Нехай я живой в гроб лягу, но заставлю тебя кончить четыре класса! А там — дело твое… Хватит грамотности— живи. Не хватит — пойдешь в семилетку!
— Не пойду в семилетку! — ужасался я. Ведь семь лет — это было ровно столько, сколько я прожил на земле. Я готов был реветь от отчаяния, что еще целую жизнь придется сидеть в каких-то классах, когда можно посвятить ее более нужным и более героическим делам, нежели изучение букваря.
— Тю, ему не нужна семилетка! — кричала тетка, клала руки на бедра и плевала на пол бухгалтерской половины дома. — Вы бачите? Ему не нужна семилетка!
Что было самое странное — тетя Маруся тоже не знала, зачем мне нужна семилетка, но тем не менее она просто переполнялась презрением ко мне за то, что я не хотел иметь неполное среднее образование.
— А может быть, ему действительно это не потребуется? — замечал Петр Николаевич и старался выпроводить нас на нашу половину, чтоб мы спорили у себя дома.
Спор кончал Конь, если он, конечно, был дома. Он сидел за столом, писал реестры, докладные, рапорты.
Он приводил свои доводы в пользу грамотности — и весьма убедительно.
— Венька, чуешь? — Конь показывал огромный, мозолистый кулачище. — Треба знати, що воно такое?
— Не треба, — отвечал я.
— Так ты чуешь?
— Чую.
— Чуй. А то можешь и помацать…
«Мацать» его кулак мне совсем не хотелось, и поэтому 1 сентября тетке удалось без особого скандала напялить на меня английский костюмчик, который отец купил в Шанхае, французский берет с помпоном, который купил отец на острове Окинава, и ботинки, которые купил Конь на толкучке. Она взяла меня за руку и повела в начальную школу на Второй речке.
Мой шикарный вид произвел совсем не то впечатление, которого ожидала тетка. И я узнал, что такое классовая ненависть. Весь класс — скопом и по отдельности — отказался сидеть со мной за одной партой. Вначале я никак не мог понять, что вызвало такую неприязнь у мальчишек и девчонок, но потом сообразил, что всему причина— французский берет с помпоном (уж очень он нравился девчонкам) и немецкий перочинный ножичек со множеством лезвий, который я по своему недомыслию старался показать всем, даже учительнице Клавдии Васильевне.
— Ребята, я прошу вас не приносить в школу холодного оружия и прочих посторонних вещей. Потому что с ножами ходят плохие люди…
Я подумал, что вот уже и начали сбываться пророчества знакомых Петра Николаевича: я угодил в разряд плохих людей. И поэтому быстро сменял ножичек на подзорную трубу. В дальнейшем подзорную трубу я обменял на сломанный бельгийский браунинг, вернее — на обломок браунинга…
А браунинг отобрал Конь. Он опять привел свои веские «доводы».
И хотя ножичка у меня уже не было, а берет с помпоном плавал в одном неприличном месте, отношения с классом у меня не налаживались. Я пытался драться. Вызывал «стукнуться» всех мальчишек подряд. После занятий мы выходили во двор, удалялись за сараи, а там… Там я оказывался в подавляющем меньшинстве: весь класс болел, если так можно выразиться, за моего противника, у меня не было моральной поддержки, и я проигрывал все поединки.
Наконец я сообразил, как выйти из создавшегося положения. Этот день я вспоминаю с теплотой… К концу последнего урока я выглянул в окно и увидел, что вокруг школы «дают круги» Лю-первый, Лю-второй, Лю-третий, Няо-маленькая, Няо — самая маленькая и кореец Ким.
Поэтому я не задумываясь пнул ногой сидящего впереди самого вредного в классе мальчишку — Левку Шлянкевича.
Левка дождался, когда Клавдия Васильевна начала писать на доске упражнения на дом (мы изучали букву «щ»), обернулся и трахнул меня книжкой по макушке…
Вызов был принят, я собирал тетради в ранец, а Левка шептался с соседями по партам…
Все в классе удивлялись, что я опять вдруг ни с того ни с сего осмелел — они ведь не знали, кого я увидел в окно.
Уроки кончились. Девчонки и мальчишки без особого шума окружили меня, чтоб я не удрал домой прежде чем не побываю за сараями, как это случилось два дня назад.
Но сегодня я не хотел удирать. Наоборот! Я очень хотел скорее попасть за сараи.
Мы пошли туда. И тут все увидели, почему я не пытался убежать домой. Теперь у меня тоже была моральная поддержка: Лю-первый учится в пятом классе, Лю-второй— в четвертом, Няо-маленькая — в третьем, кореец Ким — во втором, Лю-третий — в первом классе, и Няо — самая маленькая… Она еще нигде не училась. Но зато у нее в руках была палка.
