— Ноги перебило, — хриплым басом ответил юнга. — Да поморозило, — после паузы добавил он.
И больше никто не стал задавать ему вопросов, потому что за внешним спокойствием лица и за неторопливостью речи чувствовалось напряжение всех сил, которым он перебарывал боль в обмороженных ногах.
Позже я узнал, что ранение юнги — перелом обеих малых берцовых костей — произошло, когда перегружали мотопомпу с нашего спасательного судна на аварийный немецкий лесовоз при оказании ему помощи в море.
Сам Вася — так звали юнгу — ничего нам о себе не рассказывал. Первые дни он вообще все время молчал. Стонать и разговаривать начинал только во сне: то терзался оттого, что помпа сорвалась за борт по его вине — он не успел закрепить оттяжку от стрелы, на которой поднимали эту помпу; то детское, давнее воспоминание мучило его. Оно было связано с войной и оккупацией, а ожило в его памяти теперь. Юнга все просил какую-то бабку Стешу крепче завязать рот козе: если коза заблеет, подвал найдут немцы. Эти две темы упрямо сменяли друг друга каждый раз, когда юнга забывался во сне.
Слушая бред Васи, подводник переставал подшучивать над майором, а майор тайком от медиков закуривал папиросу и, пуская дым под койку и кашляя, снова и снова рассказывал нам о самом сильном своем военном впечатлении. Он рассказывал о разорванной трассами темноте, о свисте и грохоте снарядов и о людях первого броска десанта, уходящих в эту темноту, огонь и грохот. Он вспоминал десант под Расином в Корее в сорок пятом году. Десант, в котором майор был тяжело ранен и чуть не умер, оставшись один в осклизших прибрежных камнях.
Дня через три после появления в нашей палате юнги произошло другое событие — сменилась сестра. Та самая Валерия Львовна, которая великолепным по точности движением всаживала в майора иглу и которую майор уважал. Новая сестричка была молоденькая. Лет восемнадцати. Звали ее Машей. Небольшого роста, стройная, в блестящем от старательной глажки халате, она, первый раз появившись в нашей палате, покраснела, сказала «здравствуйте, больные» и сразу нахмурилась — верно, рассердилась на себя за то, что покраснела.
Однако ни эти серьезно сведенные брови, ни деловой, строгий взгляд Машиных глаз не могли скрыть ее радости и гордости от сознания первой полной самостоятельности. Маша только что окончила школу медсестер, и наша палата была первой, в которую она вошла не практиканткой, а хозяйкой и даже чем-то вроде начальника. Первый день самостоятельной работы запоминается на всю жизнь. Я, например, хорошо помню, как впервые штурманом поднялся на мостик, как первая линия рассчитанного мною курса легла на карту и как чересчур отрывисто и чересчур строго я скомандовал этот курс рулевому. Машенька тоже прокладывала сейчас по жизни свой первый курс.
— Продуть носовую, — сам себе скомандовал подводник при ее появлении и сел на койке. — О, небеснорожденная, — с веселым умилением глядя на Машеньку, начал он. — О, небеснорожденная девочка, давно ли Эскулап соблазнил вас служить ему?
— Чего, чего? — широко, совсем по-детски открыв глаза, переспросила новая сестричка и покраснела еще больше.
— Она вообще незнакома с Эскулапом, — трагическим шепотом сказал подводник артиллеристу. — И в этом ваше, майор, крупное несчастье.
— Так же, как и твое, — отпарировал тот.
— Вы все какие-то непонятные вещи разговариваете. — Машенька потупилась и ушла.
Подводник принял балласт в носовую, то есть опять лег на подушку, и долго, с глубоким сочувствием разглядывал артиллериста.
— Мой дорогой сосед, — наконец вымолвил он. — Она, эта маленькая эскулапка, по неопытности обязательно обломает о вас иглу. Поток вашей крови подхватит обломанный игольный кончик, и…
Майор нервно завозился на койке и перевернулся лицом вниз.
— Ты прав. Эти медики ходячий человек сделают совсем не ходячий, — пробормотал он в подушку.
Мы с подводником засмеялись, а Вася улыбнулся. Судя по этому, юнга сегодня чувствовал себя лучше. Раньше он не замечал наших шуток, а здесь даже заговорил.
— У вас, товарищ майор, полотенце на пол упало. — Вася показал на полотенце пальцем.
— Ничего, пусть полежит, отдохнет немножко, — расстроенно ответил артиллерист.
До обеда, перед которым всем нам без исключения, по заполярному госпитальному правилу, делали вливание глюкозы с аскорбиновой кислотой, майора кололи уже дважды. Маша делала укол сердитому и нетерпеливому больному не без смущения и трепета. Тот, конечно, сразу же почувствовал это.
— Чего копаешься? — спрашивал он Машу. — Дергай скорей назад, слышишь?
— Да вы не волнуйтесь, — говорила Маша, часто моргая. — Все будет хорошо. Вот. Вот и все. Сейчас йод только. — Пузырек с йодом дрожал в ее левой руке.
— Плохо делаешь. Дрожишь вся. Не хочу, — злился майор. — Доктору пожалуюсь.
После такой подготовки Маша в двенадцать часов пришла к нам уже не красная от смущения, а бледная от волнения. Эмалированный подносик со шприцем и ампулами она никак не могла установить на тумбочке около койки артиллериста, потому что место было занято графином, и подносик чуть было не упал.
— Глюкозу внутривенно, — сказала Маша, боязливо глядя на майора, и облизала губы.
— Майор, смотри, она уже облизывается, — сказал подводник и с шутливым ужасом закрылся одеялом.
— Не мешайте, пожалуйста, товарищи. — Машенька умоляюще посмотрела на всех нас. — Они и так очень волнуются, — сказала она, беря майора за руку.
— С вами поволнуешься, — буркнул тот сердито. Маша затянула ему выше локтя жгут, попросила несколько раз сжать и разжать пальцы, взялась за шприц.
— Покажи иголку, сестра, — вдруг попросил майор.
— Да что вам смотреть на нее. Иголка как иголка, — робко сказала Маша.
— Покажи, покажи ему, сестрица, иголку. Он с ней поздороваться хочет, — шепнул подводник, подмигивая Маше.
Маша встряхнула головой и поднесла шприц к руке майора. Тот, скосив глаза и мучительно морщась, ожидал укола. И здесь рука у Маши дрогнула. Игла царапнула кожу на вене. Майор чертыхнулся и сорвал жгут.
— Не можешь работать — не работай, — закричал он. — Зови старшую медсестру, зови процедурную. Всех зови. Я тебе больше колоться не дам.
Маша медленно положила шприц и — расплакалась. Слезы покатились из покрасневших глаз сплошным потоком.
— Я тысячу раз колола, — говорила она, прижимая к глазам полотенце. — Тысячу, и лучше всех в группе. Даже… даже Валя Голубева хуже внутривенно колола, а я, а я… — Маша глубоко вздохнула и подошла к подводнику. — Давайте вам.
— О, небожительница, — заговорил тот, растерянно почесывая между бровей. — Может, лучше подождем немножко, потренируешься, а? Успокоишься…
Маша закрыла лицо руками.
Стало тихо.
— Сестра, иди сюда, что ли, — раздался хриплый басок. — Иди, иди, не бойся, — повторил юнга, приподнимаясь на локте. — Мне тоже глюкозу эту нужно.
Машенька подхватила с тумбочки майора эмалированный подносик и перешла к койке юнги.
— Ты не плачь, — говорил он. — Все поначалу попинаются. И я тоже попинался. Это не страшно. Давай, давай коли, — совал он ей руку.
— А ты-то не боишься? — Машенька всхлипывала и кончиком языка подбирала слезы.
— Да чего бояться. Действуй. — Вася откинулся на подушку. Движение получилось резким и вызвало боль в ногах — он покривился. Маша сменила иглу на шприце и наложила жгут на руку юнги. Тот лежал, уставившись в потолок.
— Скажешь, если больно будет, ладно?
— Скажу, скажу. Ничего, — ответил юнга. — Коли.
Маша снова глубоко вздохнула, нахмурила брови и ввела иглу в вену.
— Только скажи, если больно. Только скажи, если больно, — повторяла она.
— Ничего, ничего. Все попинаются. Давай.
И опять что-то не получилось у сестры.
— Что же вы, что же вы молчите! — ужаснулась она. — Ведь вам больно очень. Я вам… Я вам в мышцу впрыскиваю. Вон как вспухло.
— Да, больно, — согласился юнга и медленно перевел дыхание. — Делай в другую руку. Делай, я говорю! — грубо крикнул он, видя, что Маша опять готова расплакаться.
— Милый ты мой, — сказала Маша и во второй раз наложила жгут. Теперь ее движения стали решительнее и быстрее. Ловким, привычным жестом она встряхнула и разбила ампулы, набрала шприц, точно и без колебаний ввела иглу в вену.
— Во, видишь, как здорово, — восхищенно произнес юнга. — Я и не почувствовал ничего.
— Давайте, сестричка, меня, — виновато покачивая головой, сказал подводник и стал закатывать рукав.
— Нет, ты лежи, подводная душа, — майор в возбуждении спустил ноги на пол. — Слушай, сестра! Не сердись, иди коли и не сердись на меня, балду, пожалуйста.
— Это вы на меня не сердитесь, и ноги поднимите. Нельзя вам так. Дует по полу, — тихо сказала Маша.
