— Это все потому, что вы пустой едете, — сказала она. — Нужно, чтобы кто-нибудь сидел в санях. Вот и они, — Надя показала вниз, — всегда вдвоем отсюда ездят.
Надя уселась на сани и вцепилась в сиденье.
— Пожалуй, угроблю вас, — мрачно сказал Алексей. И это была не пустая фраза. Надя зажмурилась и тряхнула головой.
— Ничего, Леша, поезжайте.
Ударил ветер в лицо, замелькал снег под полозьями. С гулом пронеслись мимо сосны. Алексей изо всех сил рванул сани вправо, в обход пня. Левый полоз приподнялся, сани накренились. Алексей и Надя свалились в снег.
— Хватит. Это уже глупо, — сказал Алексей, когда все трое — он, Надя и сани — опять собрались вместе.
— Наверно, глупо, — согласилась Надя и, не оборачиваясь, полезла в гору. Она прихрамывала. Наверху Алексей спросил, что случилось с ногой. Оказалось, что выше колена толстая шерстяная гамаша у Нади разорвана и уже взмокла от крови.
— Зацепила за что-то, — объяснила Надя, будто Алексей сам не понимал, что она зацепилась за что-то.
Они все-таки скатились тогда с горы. Мимо сосен, мимо пней, мимо столба у дороги, мимо спортсменов — Надиных приятелей. И долго, долго еще ехали они по обледенелому шоссе. А когда остановились, Надя встала и поцеловала его. Поцеловала прямо в губы.
С заиндевевших проводов слетал иней и сухой белой пылью сыпался на ее волосы…
Потом было все то, что бывает обычно: расставания и встречи, звонки из дальних городов, письма.
И вот осенний вечер. Невский. Дождь. Спор из-за зонтика — открывать или не открывать. Алексею казалось неудобным, что он, моряк, и вдруг спрячется под зонтик. Надя все-таки открыла.
— Я не могу мокнуть. Ведь мы в гости идем. Если не хочешь, не иди со мною рядом.
Он обозлился. На вечеринке, куда шли, стал ухаживать за другой — незнакомой, красивой. Кольца тяжелых кос лежали на голове незнакомки. Она держалась гордо, даже надменно. Алексей — смело и нахально.
Сказал, что не успокоится, пока не сорвет две гвоздики, приколотые к вырезу платья на ее груди, и, видно, этим, совсем неожиданно для самого себя, покорил. А когда понял, что покорил, уже не смог удержаться. Потихоньку ушел с ней. Потом что-то налгал Наде. Она поверила, потому что верила в него. Опять встречался с той, другой. Без всяких чувств, так — красивая… Хотя и знал уже, что эта красивая на ночь вешает косы на спинку стула, а гордости у нее нет ни на грош.
Ушел в море. Писал Наде из плавания по-прежнему хорошие письма. Она вдруг перестала отвечать. Через год вернулся, позвонил. Сказала, что им не нужно больше встречаться. Поехал в институт. Нашел. Думал, будут слезы. Была одна фраза: «Как ты мог». И сказала она эти слова без восклицания и без вопроса, но Алексей понял: никакого прощения сейчас ждать нельзя. Вскоре его перевели на Восток. Четыре года отплавал он и в океане и в морях. Повидал моржей, выяснил, что музыка им безразлична, а вот нерпа — да, та любит музыку…
Алексей дотемна бродил по городу. Наконец решился и позвонил, но Нади в Ленинграде не оказалось. После института она учительствовала где-то на Севере, на Кольском полуострове. Алексей узнал ее адрес. Послал телеграмму с просьбой разрешить приехать.
Двое суток провалялся в номере, ожидая ответа, а на третьи сдал чемодан в камеру хранения и поехал. Поехал без разрешения.
Было около десяти часов утра, когда поезд остановился у маленького желтого здания станции Шум-озеро.
Едва Алексей вышел, как сцепы лязгнули, и поезд снова тронулся. Алексей подождал, пока перестали мелькать перед ним колеса, и огляделся. Поселка не было видно. Ели вплотную подступали к насыпи. Лишь у самой станции белела поляна. Огороженные жердями, стояли на поляне заледенелые стога.
Сонная дежурная, поеживаясь, вышла на крыльцо. Алексей спросил, как пройти в Шум-озерский леспромхоз.
— Вон за стрелкой переезд, видишь? Оттуда вниз, через лесок…
Узкая и извилистая дорога спускалась к озеру. Голубые тени от деревьев лежали поперек дороги. В розовой дымке поднималось над дальними лесами солнце, и розовые искры вспыхивали в отполированных полозьями колеях. Было морозно и тихо. Тяжелая темная хвоя старых елей не шевелилась. Зализанные ветрами гладкие сугробы кутали стволы деревьев и почти совсем скрывали придорожный кустарник.
Алексей шел и удивлялся тому, как тишина спящих вокруг лесов и чистые краски солнечного морозного утра смиряют его волнение и беспокойство от ожидания встречи с Надей. Сейчас ему казалось, что все должно быть и будет очень просто и как-то хорошо и чисто — чем бы эта встреча ни кончилась. Ведь душой он не изменил Наде тогда, четыре года назад. Все это произошло случайно, по глупости, по молодости, черт возьми!
Дорога вышла к озеру. Лес поредел и помельчал. Открылся поселок — несколько улиц и труба лесопилки. Сизые, коричневатые, серые дымки поднимались над крышами и без остатка растворялись в бледно-голубом небе. Было воскресенье. Людей не встречалось.
Алексей все же нашел какого-то мальчишку, который развлекался тем, что лазал по сугробам с лыжными палками в руках, но без лыж. Мальчишка привел его к дому, где жили учителя. Несколько берез — в розовом от солнца кружеве заиндевевших тонких ветвей — стояли у крыльца.
— Красиво тут у вас, — сказал Алексей мальчишке.
— А вы, дядя, моряк? — спросил тот.
Алексей надвинул ему шапку на глаза и пошел к дому. Поднялся по скользким ступенькам, отдышался, решительно постучал.
— Да там открыто, — хихикнул мальчишка. — Внизу учителя живут, а наверху наши классы: первые и вторые. А средние вон там, — он показал палками на другой, нового дерева дом. Дверь действительно оказалась открытой. В длинном коридоре было сумрачно и казалось холоднее, чем на улице. Уже менее решительно Алексей постучал в ближайшую дверь. Долго не открывали. Потом в коридор выскочила девушка в накинутом поверх халатика пальто.
— Ой, — сказала она, наткнувшись на Алексея. — А я думала, что молоко принесли.
— Нет, не молоко, — Алексей улыбнулся замерзшими губами.
— Где тут Кузьмичева живет?
— А, вы это к Наде. — Девушка посмотрела на него с любопытством. — Ее нет. Она в Лавду повезла драмкружок на смотр и вернется только к вечеру.
— Как же быть? Я с поезда, в ботинках, и замерз здорово.
— Чего быть? Посидите у нее, и все. К себе я пока не приглашаю: бедлам потрясающий. По воскресеньям я всегда отсыпаюсь. Вот ее комната, — показала она на дверь рядом.
Говорить, что это неудобно и прочее, было глупо, потому что Алексей сильно продрог и где-то надо было дожидаться вечера.
Маленькая, похожая на каюту, комната Нади была переполнена светом. Солнечные лучи, ломаясь в ледяных наростах на стеклах окна, падали на беленые стены, крашеные доски пола и, рассеиваясь, проникали во все закоулки. Правда, особых закоулков и не было. Железная кровать, стол, полка с книгами, большая печь с маленькой плитой; за марлевой занавеской перевернутый ящик, на нем ведро с водой и кастрюльки — вот и все. Из мелочей: два каких-то цветка в глиняных горшках на подоконнике, по-видимому, безнадежно завядшие; большая литография «Сиверко» Остроухова над кроватью и открытка, всунутая в уголок рамки у зеркала: поздняя осень, уже совсем голые деревья на берегу моря и дымок парохода.
Открытка была знакома Алексею. Он помнил, как они с Надей смотрели выставку в Академии художеств, а когда уходили, она попросила его купить в ларьке открытку, чтобы с ее помощью надеть боты — у гардеробщика не оказалось рожка. Алексей купил эту — с морем и голыми деревьями. Наде открытка понравилась. Она решила, что это кощунство — мять ее. И потом там, где дымок, конечно, плывет он, Алексей. Пришлось купить для бот другую открытку, похуже и без дымка.
Весь день Алексей топил печку и то читал томик Маяковского, который взял с полки, то по моряцкой привычке шагал из угла в угол и все курил и курил. Несколько раз приходила Валя — так звали соседку — и приглашала его к себе. Он отказывался и все расспрашивал о Наде. Но Валя рассказывала только всякую чепуху: у них под окнами прошлый вторник ночью волки съели собаку, а все думали, что это дерутся пьяные. Наде попадет от завуча, потому что у нее замерзли цветы, а они школьные. Вообще Надька дура, потому что после института ее посылали в три разных сельских места и везде то предлагали преподавать анатомию вместо литературы, то оказывался полный комплект учителей. А она, вместо того чтобы взять свободный диплом и устроиться в Ленинграде, поехала еще в четвертое место — сюда. Ну и, конечно, сперва ревела ужас как. И от тоски, и потом ребята в младших классах плохо понимали ее — очень сложно материал давала. Теперь ничего, привыкла и научилась, но плохо с дровами. Летом завхоз не завез — не было машины. Теперь есть машина, а там, где лежат дрова, — дороги занесло и не проехать. Приходится самим колоть горбыли от бревен, а когда очень уж не хочется — у директора колотые дрова воруют. У него много дров, так они, как горьковский Пепе у инженера, — от многого немножечко.
