class="p1">Федорко был очень доволен, что он может много нового рассказать Иванку. Но Иванко от его слов грустнел и испуганно смотрел на серые дома Киева и на глиняные горы, чувствуя, что город скрывает много страшных тайн.
— Входи в эту дверь, та забита! — И Федорко повел Иванка внутрь серого дома. За ними туда вошли Проць с узлом, Проциха, вбежали притихшие Петро и Гандзуня и вошла, качаясь, Ганка с Юлькой на руках.
— Пока поместитесь тут. Будет немножко тесновато, всякий люд сюда понабился, как комары. Завтра мы уходим, уступим вам наше место.
Проць подвинул свои пожитки, а на голые доски вскочили Петро и Гандзуня.
— Мы будем здесь спать?
Вокруг них были доски, теснота, но дети после всех мытарств, казалось, были довольны этим местом.
Они попробовали встать и выпрямиться и тут же ударились головами о полки, что были над ними. Весь большой зал серого дома был в нарах, словно в строительных лесах. Везде лежали узлы, спали дети, стонали больные. Здесь нашли беженцы счастье, о котором мечтали, и защиту от войны. Со всех полок, заваленных узлами и тряпьем, несло потом, карболкой, цвелью. Воздух был удушливый. Весь зал напоминал большой вагон третьего класса, только больше было смрада, мусора, кашля, плача и сетований.
Ударившись головами, дети сели.
— Видите, деточки, какие у нас славные дворцы. Никогда, наверно, не жили в таких? — Проциха не могла сдержать слез.
— Вот так, кума, день и ночь плачу. Как он хотел идти, то надо было мне сказать: «Убирайся хоть на край света и давись своей Россией, Сибирями и богатствами, а я останусь с детьми при хате и пусть делают со мной что хотят». Или надо было мне умереть в лесу. Да вы же еще не видели моего малого! — Проциха развернула кучку тряпья и показала Ганке. — Вы только посмотрите, живет в такой беде, да еще и смеется! — сквозь слезы причмокивала ребенку, и малыш отвечал ей нежной улыбкой.
Проць развязывал узлы Ганки, доставал одежду и стелил.
— Подождите, сейчас постелю и ложитесь. Отдохните, — может, будет вам легче. Если хуже станет, заберут в шпиталь, а дети останутся одни. А если завтра будет ходить доктор и спросит вас, скажите, что здоровы и отдыхаете.
Ганка легла и положила Юльку возле себя.
— Скоро уже обед. Надо послать Федорка и вашего малого, пусть возьмут. Федорко!..
Мальчиков не было.
— Убежали куда-то.
Проць искал на полке котелок.
— Придется идти мне. Василина, иди поищи Федорка.
Василина отправилась искать.
— Да подожди, постой! Федорко, наверно, туда побежал, котелка нет.
— Вот получим зупы, пообедаете чуть, и мир покажется лучшим. — Проць старался быть веселым, чтобы отогнать печаль, но Проциха не переставала плакать.
— Теперь он мне не покажется лучшим, даже если нас золотом обсыплют. Эта беда, как ржа, въелась в сердце, и ножом не отскребешь. — Проциха грубо выругалась по адресу мужа, но Проць сдержался, как теперь он частенько сдерживался. Глубоко чувствовал крах своих фантазий и правду жены.
— Подожди, жена, подожди! Вот пойду на завод, буду зарабатывать и заживем. Такое счастье, какое было у нас дома, можно везде найти. А лучшее?.. Лучшее бежит от бедного человека. Убегает сквозь пальцы, как вода.
Федорко и Иванко за это время успели обойти весь дом, рассмотрели людей, побывали на улице, выпросили там денег да еще сбегали по ступенькам наверх, где была канцелярия. Федорко получил свой пай, который состоял из нескольких кусков хлеба и пшенной похлебки, но Иванко возвращался с пустыми руками. Федорко важно поставил котелок с едой на полку и приказал Василине доставать ложки и миску.
— Сынку мой! — Проциха опять заплакала. — Была Маринця — она все мне помогала.
— А теперь я!
— Тату, Иванку обеда не дали, они еще не записаны. Сказали — прийти старшим, тогда выдадут номерок.
— Вы, Ганка, как-нибудь встаньте да пойдем сходим. Я бы записал, только мне не поверят. — Проць помог Ганке подняться и ушел с нею в канцелярию.
Иванко влез на полку и лег рядом с Гандзуней и Петром. Губы его тянуло книзу, язык высох. Лежал и отгонял чувство, которое настойчиво пробиралось в грудь. Чувство, напоминающее о Львове. Ему так хотелось, чтобы Киев был другим, лучшим, каким увидел его с парохода. Высокие серые стены сквозь щели в верхних полках смотрели враждебно, резкий запах томил его.
Петро, который спал около Иванка, теперь проснулся и начал плакать: он хочет домой. За ним захныкала и Гандзуня.
— А где же взять дом? Кто бы не хотел домой? — говорили люди, проходя мимо них. — Наш дом, сынку, давно сожгла война.
Но от этих слов дети еще больше разревелись. Какой-то дед, лежавший рядом, прикрикнул на детей:
— Чего ревете? Тут жандармы забирают тех, кто плачет.
— Война сожгла хату?.. — И дед махнул рукой и перевернулся на другой бок.
В иное время Иванко накричал бы на детей или надавал им тычков, заставил бы замолчать. Но теперь он лежал равнодушный. Он не обратил внимания на людей в белых халатах, которые прошли мимо. Они пронесли носилки, потом вернулись, а Василина пряталась за маму и кричала испуганно: «Мертвяк, мертвяк!»
Он даже не заметил, что Петро и Гандзуня перестали реветь и сидели теперь притихшие.
Проць с Ганкой возвращались. Ганка силилась идти прямее, чтоб не заметили ее болезнь.
А впереди бежал Федорко и кричал:
— Черная карета приехала. Уже сегодня шестой раз!
Как перебрались Породьки на квартиру, с того времени Проциха стала приходить каждый день с котелком на беженский пункт — за обедом. А однажды вместо нее пришел Федорко.
— Мама ослабли немного, и теперь уже ходить буду я, — похвалился перед Иванком.
А Иванко побежал к матери.
— Давай переберемся на Юрковскую! Там Породьки, Даниляки и еще есть такие горы, из которых делают каменные дома.
Но мать отвечала, что у них нет отца, который зарабатывал бы и платил за квартиру, и поэтому придется им жить здесь.
Ганка немного поправилась и начала сама ходить за обедом и еще на улицу просить денег, потому что пайка не хватало. Иванко теперь мог иногда отлучаться на некоторое время.
Один раз прибежал Федорко и сказал: «Пойдем на Юрковскую!» Иванко обрадовался. Вприскочку бежали по улицам, Иванко не мог надивиться и завидовал, что Федорко моложе его, а знает в Киеве столько дорог.
Эта улица точь-в-точь, как и та! Наверно, это она и есть?
— Э, нет, это Кирилловская, — усмехнулся Федорко, а Иванко больше не решался спрашивать. Как это Федорко их узнает?
— Скоро
