В переднем углу свалена зимняя одежда, пахнет от нее нафталином. Кристалликами нафталина, словно зернистой солью, посыпаны и свернуты в трубку ковры.
Бесшумно летает моль. Под потолком в углах висит гамаками паутина, и в ней качаются засохшие останки мух. От стен тянет нежилым холодом.
Так бывает каждой осенью, когда они возвращаются домой.
Тишина, сумрак, мертвые запахи нафталина и пыли оглушают со страшной силой. Подавленные, они с минуту немо стоят посреди комнаты, потом бросаются в кухню за ведрами и тряпками. Скорее, скорее! — спешат, торопятся, словно спасают свою жизнь…
В последний раз Машины нервы не выдержали. Она покачнулась, пала на рюкзак:
— Господи! Как все надоело! Сил моих нет! Надоели сапоги, надоела мошкара! Камни таскать надоело! Хочу быть обыкновенной бабой. Сидеть дома и ждать мужа. Ждать писем от него… Разве это так уж много?
Тонкое Машино лицо, покрытое густым загаром, сразу же распухло от слез и стало некрасивым, старым, верхняя губа завернулась к носу.
Коркин потрясенно молчал, ждал с ужасом, что сейчас Маша назовет то, что было истинной причиной ее слез, что глодало и мучило обоих вот уже много лет. Но она вдруг замолкла, словно сама испугалась тех слов, какие в отчаянии могли сорваться с губ.
…Дня через три Маша привела с собой маленького мальчика.
— Посмотри, Коля, какой мужичок с ноготок пришел к нам в гости, — весело выговаривала она, снимая с мальчика пальтишко и пряча от Коркина смущенный взгляд. — Это удивительно, как он на тебя похож! Присмотрись-ка. Такой же скуластенький. И глаза голубые. И волосы светлые, такие же непослушные, растут только вперед, назад не зачешешь…
Маша исподлобья взглянула на мужа. У Коркина заныло сердце. «Больше надеяться не на что, — безнадежно подумал он. — Если бы оставалась какая-то надежда, не привела бы чужого!»
Маша раздела мальчика и провела в комнату. Ему было года три-четыре, не больше.
— Ну, знакомьтесь, мужчины! — приказала Маша. — Это дядя Коля. А ты представься сам.
Мальчик протянул Коркину ручонку и произнес серьезно:
— Вова.
— Вот какой самостоятельный мужичок с ноготок! — умилилась Маша. — Вы поиграйте без меня. Я обед приготовлю.
Она ушла в кухню. Коркин остался с глазу на глаз с маленьким человечком и никак не мог перебороть в себе горестное смятение.
У мальчика было широкоскулое бледное личико, тонка и шея и комариные ножки. Голубые глаза смотрели диковато, настороженно. Нет, не таким представлял себе Коркин сына — представлял розовощеким бутузом с крепкими ножками и веселыми доверчивыми глазами.
— Дядя Коля, почему ты со мной не играешь? — строго спросил Вова.
Коркин поспешно взял его за руку и повел по комнате.
— Это книги, — принужденно говорил он, показывая на книжные полки. — Это приемник. Нажмешь белую клавишу, и заиграет музыка. Это диван. Если устанешь, можешь отдохнуть на нем.
Коркин машинально называл все, что попадалось на глаза, а сам думал о теплой маленькой ручонке, которую держал в своей ладони. Ручонка шевелилась и трепетала, как птенец, казалось, сожми ее посильнее, и она задохнется. Коркину вдруг захотелось по-настоящему развлечь неожиданного гостя, и он сказал ему:
— Впрочем, все это ерунда: приемник, диван, табуретки. Сейчас я покажу тебе кое-что поинтереснее. — И он распахнул шкаф и стал выкладывать с желтых тесовых полок камни — зеленые, красные, голубые, черные, совсем прозрачные, полосатые…
— Это малахит, — воодушевляясь при виде своих сокровищ, перечислял он. — А это друза хрусталя… Яшма, аметист, опал, лазурит. Вот эта волокнистая прожилка в камне — асбест.
В глазах мальчика зажглись любопытные огоньки. Он опустился на ковер и стал перебирать камни. А Коркин вываливал к его ногам все новые и новые сокровища.
В дверях с подносом в руке появилась Маша, остановилась на пороге и, склонив набок голову, долго смотрела, прищурившись, точно примеривалась, точно собиралась их срисовать.
Потом сели за стол, Вова рядом с Машей, Коркин — напротив.
— А у нас и вино кстати оказалось, — весело произнесла Маша. — И лимонад. Вове мы лимонаду нальем, а сами вина выпьем.
— Не помню, чтоб сегодня праздник был, — усмехнулся Коркин и сразу же пожалел об этом, потому что верхняя губа Маши стала заворачиваться и подниматься к носу — вот-вот хлынет поток, как третьего дня. — Конечно, праздник, — виновато заторопился он. — Каждый гость праздник! А такой славный — вдвойне. Ух и напьемся мы сейчас!
Маша взяла себя в руки, принужденно улыбнулась. Коркин наполнил рюмки, выпили.
Вова отхлебнул лимонаду, сладко сощурился и признался:
— Вкусно.
— Приходи к нам почаще, я тебя всегда буду угощать лимонадом.
— А еще я люблю мороженое.
— И мороженое будет!
Вову они оставили ночевать у себя. Постель ему устроили на диване.
Коркин всю ночь лежал без сна. Прислушивался к дыханию мальчика, боялся поворотиться в постели, боялся пройти в кухню напиться из-под крана.
Маша тоже не спала. Стоило мальчику пошевелиться во сне, как она вскакивала и бежала в длинной ночной сорочке к дивану, поправляла одеяло, сбитую простынь.
В следующую субботу Вова их ждал. Он одиноко стоял посреди холодного каменного вестибюля, заставленного вдоль стен казенными деревянными скамейками, и с напряженным беспокойством смотрел на входную дверь. Потом он признал Машу, и в глазах его вспыхнули одновременно испуг, радость и сомнение. В следующий миг, будто поскользнувшись на льду, неловко взмахнул руками, поворотился и убежал на своих комариных ножках за перегородку, и оттуда донесся его взволнованный шепот: «Пришли, пришли! И мама Маша, и дядя Коля!..» Через минуту он воротился, неся в руках детдомовскую одежонку.
Пока Маша одевала мальчика, Коркин разыскал директора детского дома. Оказывается, он уже знал эту женщину, вернее, много раз встречал ее на улице и запомнил. Не запомнить ее было нельзя — такая она была огромная и к тому же стриглась по-мужски, носила под сарафаном с широкими проймами мужскую нейлоновую рубаху с галстуком, а на ногах — башмаки на низком каблуке сорок непомерного размера.
Директор привыкшим повелевать густым командирским голосом похвалила намерение Коркиных усыновить чужого мальчика и обстоятельно разъяснила, как это делается. Нужно заявление. А к нему — общественные характеристики обоих супругов. Справки о состоянии здоровья. Справки о зарплате. Справку из домоуправления о наличии жилплощади. А то как же? Дело серьезное! А директор, в свою очередь, подготовит Вовины документы. Потом пригласят представителя из загса, и в торжественной обстановке состоится акт усыновления.
Целую неделю Коркин бегал по учреждениям, добывая нужные справки.
Маша носилась по магазинам, притаскивая домой то детскую кроватку, то ночной горшок, то ящик игрушек — дух сына уже царствовал в квартире.
В назначенный день и час с кипой бумаг в руках, с цветами, разодетые, как под венец, стояли они перед директором детского дома, а та, такая большая, такая мужественная в своих башмаках сорок непомерного размера, отводила глаза, глотала воздух и не знала, куда девать огромные руки. Наконец она собралась с духом и призналась досадливо-хриплым голосом, не потерявшим, однако, командирской властности:
— У Вовы есть мать. Мы посылали к ней нарочного, чтобы получить согласие… Не дает. Ее тоже надо понять. Мать родная. Но вы не расстраивайтесь. У нас их много, мальчиков-то, выбирайте любого.
— Нет! — вскрикнула Маша.
— А почему? — обиделась директриса. — У нас есть мальчики и получше Вовы. И в таком же возрасте, в каком вам надо.
— Нет! — прошептала Маша и, вскочив со стула, выбежала из директорского кабинета.
— Может, это к лучшему, — провожая Коркина, успокаивала директор. — Может, у вас еще свой будет. Вы ведь молодые. Поди, только-только за тридцать. Я вот знаю случай…
И опять, как в прошлом году, как в позапрошлом, как все эти десять лет подряд, бредут они одной тропой: Коркин — впереди, Маша — где-то сзади.
Справа в молочном тумане журчит по камням река, изредка всплескивает просыпающаяся рыба, слева громоздятся мокрые от росы замшелые скалы, хлещет по ногам змеистая влажная трава… Проходит еще некоторое время, и за рекой над белым туманным валом меж угольно-черных стволов деревьев прорезается тонкой полоской нежно-зеленая заря. И в ту же секунду подает свой ликующий голос зарянка.
«Ах, как прекрасна была бы жизнь! — вздыхает Коркин. — И за что это несчастье?» А может, сами его выдумали? Существуют десятки, сотни семей, в которых нет детей, — и никто еще не сошел с ума по этой причине. «Откажись от неосуществимого желания — и ты будешь счастлив!» — вспомнил он восточную мудрость. Легко сказать: откажись. А Маша уже смеяться разучилась, и уходит от него все дальше и дальше. Скоро чужими станут друг другу. Что делать?
