Избы в здешних деревнях беднее, чем в приозерных, ни железа, ни драни почти не видать, только солома, да и то почерневшая, кое-где в дырах, и пятистенок нет, и кирпичных фундаментов, да и валятся избенки то в одну, то в другую сторону. Правда, многие строятся или ремонтируются: постукивают топоры, белеют стропила, из пазов между бревен свисают на восковую их желтизну рыжие махры моха.
Возле многих изб женщины молотят сжатую на усадьбах рожь. Молотят первобытным способом, который, как говорили мне потом, принят здесь издревле, должно быть — со времен князей Янов и Долгоруких, так как более примитивного способа, я думаю, нет. Я до сих пор считал, что самая примитивная молотьба — цепами, или, как в здешних местах говорят, молотилом. Но тут, в этом нагорном Заозерье, рожь охлестывают. Женщина держит в руках сноп и хлещет им изо всех сил по маленькому деревянному скату, наклонная часть которого составлена из отстоящих друг от друга на правильном расстоянии планок. Зерно из колоса сыплется сквозь отверстия между планками на выбитую землю.
В Козищеве, возле правления колхоза, множество велосипедов. В правлении за тремя столами две девушки и парень разносят по трудовым книжкам июльские трудодни: через день-другой будут выдавать колхозникам аванс хлебом за уборку. На лавках вдоль стен сидят начальственного вида мужчины: какие-то агенты, заготовители… Председатель здесь же. Он молод, невысок ростом, розоволиц и светловолос, в серой бумажной курточке, из кармана которой торчит новая еще записная книжка. Он бывший учитель, до недавнего времени заведовал промышленным отделом райкома. Председателем здешние колхозники выбрали его только девятого августа, то есть тринадцать дней назад. До него в течение восьми лет председателем был местный колхозник, говорят, неглупый мужик, не вор, не пьяница, Понимающий сельское хозяйство, однако разваливший колхоз. Колхозный счет в банке арестован. Колхоз должен различным организациям триста с лишним тысяч рублей, из которых сто сорок пять тысяч неотложного долгу. В кассе нет ни копейки. Торгуют только капустой, но ее продать очень трудно, так как и рынок и магазины завалены ею, — это ранняя капуста, в зиму она не идет, да и цена ей рыночная полтинник за килограмм.
Председатель рассказывает Алексею Петровичу, что из трехсот с лишним тысяч долгу сто пятьдесят тысяч причитается за строительство межколхозной ГЭС. В пору увлечения сплошной, во что бы то ни стало, электрификацией села соседний колхоз предложил здешнему строить в Рыбном межколхозную ГЭС. Строили, вероятно, в спешке, под нажимом сверху, дабы поскорее послать победный рапорт, поэтому допущены были какие-то просчеты в проекте, и в первый же паводок плотину снесло. Но станция уже числилась построенной, и «Сельэлектро» больше к ней не возвращалось. Потом «мода» прошла, и маломощный колхоз остался должен сто пятьдесят тысяч. Алексей Петрович говорит председателю, чтобы тот от имени правления составил заявление в облисполком с просьбой списать долг, так как колхоз энергией станции не пользовался. Он обещает, что райком эту просьбу поддержит.
Из разговоров выясняется, что колхоз уже убрал всю озимую рожь: работал один комбайн, большинство же убрано было серпами. Теперь, поскольку колхоз уже обеспечен семенами, комбайн забрали, хотя поспел овес и его надо бы убирать, иначе он начнет осыпаться. Из скошенной серпами ржи успели намолотить только на семена, молотилку же, пока председатель ездил в город, где продолжает жить его жена, забрали в соседний колхоз — вероятно, там сеять нечем. А намолоченное зерно сейчас очищают триером. Мы отправляемся к амбару, где веют зерно.
Солнце. На бугре за деревней, возле амбара, небольшой ток, где стоит зерноочистительная машина с подвешенными к ней пустыми мешками. Два парня — машинист с трактористом — сшивают приводной ремень. В ослепительном и рыхлом ворохе соломы лежат девчата, приехавшие из города помогать колхозу. Откуда-то из-под бугра то и дело приходят утки, клюют разбросанное всюду зерно. Алексей Петрович говорит, чтобы уток прогнали, и их гонят, но они снова возвращаются. Алексей Петрович советует председателю убрать мякину и прочие отходы подальше: осенью, мол, все это пригодится или зимой.
Входим в полутемный амбар, куда сквозь щели в стенах пробивается солнечный свет. В амбаре прохладно, пахнет теплым и пыльным хлебным духом. Всюду на деревянном полу кучи зерна, желтовато-серые, с торчащими из них сухими безлистными ветвями. Алексей Петрович вытаскивает то одну, то другую ветку, проводит ладонью по той ее части, которая находилась в зерне, — не влажная ли она? Немолодая уже женщина, что-то делавшая в темном углу амбара, — как выясняется, бригадир, — говорит, что за зерном она следит, все время лопатит его, да и кладовщик то же самое. Она спрашивает, скоро ли начнут выдавать хлеб на трудодни, заработанные на уборке. Когда мы выходим из амбара, Алексей Петрович советует председателю, как только расплатятся они с государством, начать выдачу авансов.
Предстоящей выдачей хлеба все интересуются. Здесь не то что в приозерных колхозах, где народ благодаря луку, вишням, овощам имеет порядочно денег и предпочитает покупать печеный хлеб. Здесь земли бедные, основное достояние — хлеб да картошка. Кстати, в прошлом году на трудодень здесь выдали всего по триста граммов зерна.
Председатель отвечает Алексею Петрович, что в ближайшие дни рассчитается с государством и начнет выдачу хлеба на трудодни. Он напоминает нам, что, как мы видели в конторе, идет уже подсчет трудодней.
Алексей Петрович советует ему подсчитать с правлением свои возможности и сдать государству и в счет будущего года: на будущий год легче будет, тем бодее что неизвестно, каков будет урожай зерновых, а нынче неплохой — на круг девять центнеров. И еще он рекомендует, посоветовавшись с правлением, недодать колхозникам граммов по двести на трудодень, но засыпать семена на будущий год: никуда это не годится сеять новыми семенами… в прежнее время самый бедный крестьянин от детей урвет, а семенами себя обеспечит. Все это Алексей Петрович говорит мягко, не поучая, и мне все больше и больше начинает нравиться этот спокойный, очень обыкновенный партийный человек.
Мы стоим возле зерноочистительной машины, ожидаем, когда наладят ремень, хотим посмотреть, как она работает. Подходят колхозники. Один из них невысок ростом, горбонос, черняв и сухощав, одет в красную, выгоревшую на солнце рубаху распояской; другой — бригадир — человек плотный, что называется в теле, с крупными и добрыми чертами лица. Чернявый спрашивает у председателя, нет ли покурить, говорит, что табаком мучаются, а для мужика и еда-то не так нужна — был бы табак. Табаку же или дешевых папирос ни в лавочке нет, ни в городе. В лавочке, надо думать, бывает табак, да по своим расходится. Алексей Петрович советует председателю держать в кладовой ящик-другой табаку. Он говорит: «Будешь давать тем, кто хорошо работает».
Разговор снова возвращается к тому, что рожь уже сжата, надо молотить ее, а молотилку забрали. Алексей Петрович настоятельно советует заскирдовать рожь как следует, тогда ей ничего не сделается, никакой дождь не страшен, а потом можно будет спокойно молотить. Скирдовать нужно потому, во-первых, что поля, где стоят суслоны, надо пахать, и потому, во-вторых, что если пойдут дожди, то рожь намокнет и прорастет. Но для того, чтобы скирдовать, надо свезти снопы в одно место, с транспортом же в колхозе плохо. Чернявый колхозник говорит: «Есть у нас семь лошадей да два с половиной полка, ни сбруи порядочной нет, ни хомутов». Алексей Петрович обращается к председателю: «Лошадей-то одень, обуй… — Потом спрашивает — А машина что делает? У вас же есть машина». Председатель отвечает, что машина лес возит. Алексей Петрович укоризненно замечает: «Что же вы, мужики, зимой надо было возить лес, как раньше хозяева делали, а вы в жнивье возите, совсем разучились крестьянствовать». Тогда чернявый не без обиды возражает: «Мы-то не разучились, мы вон с ним, — кивает он на бригадира, — мы с ним с осени делянку нарубили да напилили… Деловая древесина… Думали, зимой вывезут, а ее не вывезли, и неизвестно, куда она подевалась. Выходит, — продолжает он с горечью, — не мы крестьянствовать, а вы руководить нами разучились». И говорит, что они все требовали убрать прежнего председателя, а районное начальство возражало. Алексей Петрович мрачнеет и молчит.
Мне вдруг приходит в голову, что для этого колхоза те два года, что минули уже с сентябрьского Пленума, прошли впустую, — хуже того, он продолжал опускаться все ниже и ниже, хотя для подъема сельского хозяйства всего-то дано было Пленумом два-три года. И еще я думаю: почему же не снимали все-таки председателя? Должно быть, потому, что он не вор, не пьяница, Устава не нарушал, с колхозниками был вежлив и, говорят, даже в хозяйстве разбирался. Но никого не смущало в течение почти двух лет после Пленума, что у председателя этого нет одного — таланта организатора, что при всех добрых намерениях его колхоз нищает и нищает. Вероятно, он и планы полевых работ кое-как выполнял, и государству, не выдавая ничего колхозникам, кое-что сдавал…
