– Нужно развязать вам руки, – продолжал Канунников. – Выделим мастерские на самостоятельный баланс и подчиним вам строительство. Ничего, ничего, беритесь смелее, поможем. Только вот что… вопрос этот нужно обосновать в деталях. Вам-то видней, что практически нужно. Поэтому изложите свои соображения в докладной записке и представьте ее мне. Никаких расчетов не надо, просто обоснуйте, почему необходимо провести это мероприятие.
– Что же я должен писать? – глядя в окно, хмуро спросил Горбенко.
– Напишите все как есть. Руководство базы рассматривает ремонт как дело второстепенное и поэтому мешает работе мастерских. Приведите отдельные факты, докажите, что мастерские необходимо отделить от автобазы. Пишите обо всем прямо, не стесняясь: вам с Поляковым все равно скоро разделяться, миндальничать нечего.
Горбенко по-прежнему молчал.
– Вы меня поняли? – спросил Канунников.
– Разрешите все это доложить директору автобазы?! – объявил Горбенко.
Канунников вытаращил глаза:
– Что доложить?!
– О вашем приказании написать докладную записку.
– Вы что, собственно говоря…
– А ничего! Я, знаете ли, так в армии привык: о полученном приказании докладывать своему непосредственному начальнику.
Канунников поморщился:
– При чем тут армия? Никто не лишает вас права обращаться к управляющему трестом.
– Но никто не лишил меня права обращаться к своему директору, – усмехнулся Горбенко.
«Вот как их всех Поляков прибрал к рукам, – думал Канунников, когда Горбенко ушел. – Да, на автобазовских рассчитывать нечего – круговая порука…»
Он поднял трубку и позвонил управляющему Стройтрестом Грифцову.
– Как дела, Грифцов? Ты когда мне мастерские отстроишь?
– Двигаем, Илья Порфирьевич. А что тебя никогда на стройке не видно?
– Занят, занят, дорогой мой, руки не доходят. Да ведь что ездить? Только мешать. И без меня есть кому с тобой ругаться. Поляков, наверно, в печенки залез?
– Да, уж твой Поляков!.. Все бы ничего, да деньги у него кончаются. Двадцатого не расплатится – приостановлю работу. То я у него в должниках ходил, а теперь он у меня.
– Вот видишь! – подхватил Канунников. – Я ему еще тогда говорил: «Не лезь ты с этими деньгами: начнется стройка – рассчитаемся с Грифцовым». Так ведь нет – полез. И тебя скомпрометировал и меня.
Грифцов засмеялся:
– Мы с тобой тогда неважно выглядели.
– Видишь, с какими людьми мне приходится работать. Свой же человек – и подводит. Будь у тебя прораб вроде моего Полякова, ты бы, наверно, с ним давно распрощался.
– Ну, ну… Я бы такого работника, как Поляков, с руками и ногами. Толковый человек, и люди хорошо подобраны.
– Ты так думаешь? – кисло протянул Канунников. – Значит, у тебя особых претензий нет?
– Особых нет. Насчет денег проследи. Теперь твоя очередь.
Канунников вздохнул:
– Деньги, деньги!.. Поляков так с деньгами напутал, что не знаю, как распутывать буду.
– А что такое?
– Да так, наши внутренние дела, – загадочно ответил Канунников, – как-нибудь при случае расскажу. Но ты с Полякова не слезай, деньги требуй.
Не вышло с Горбенко, не вышло с Грифцовым. Первый – грубиян, второй – размазня.
Канунников снова поднял трубку и позвонил управляющему Тракторсбытом Кудрявцеву:
– Привет, Кудрявцев!
– Здорово, здорово! – загудел в трубке мощный голос Кудрявцева. – Ты чего, опять что-нибудь клянчить? Сначала притворяетесь овечками, потом на облисполком вытаскиваете. Такой вы народ!
– Получилось так, Кудрявцев. Понимаю, что нехорошо, да так вышло. Подвел меня Поляков.
– А чего Поляков? На его месте любой бы так действовал. Тебе хорошо в кабинете сидеть, а у него хозяйство!
– Вот как?! А я тебя на исполкоме по-другому понял.
– Ты что же, хотел, чтобы я на исполком пришел – и лапки кверху? Так не бывает! Он защищает свое, а я – свое. Пиво пивом, дело делом.
– Ну, а запчасти для реставрации?
– Получил я приказ из Москвы: наладить здесь, в области, массовое восстановление. Ссылаются на опыт твоей автобазы. Придется обоим за это дело браться.
– Да, конечно, – промямлил Канунников, – вот получу указания из своего министерства.
– Ох, бюрократ! – загремел Кудрявцев. – Так вот, знай: мы с Поляковым уже договорились, а ты давай жди указании.
Приемщик осматривал «колдуна», изредка бросая короткие фразы: «Аккумулятор – проверить», «Двигатель – заменить кольца», «Сцепление – сменить подшипник»… Все это Нюра записывала в дефектную ведомость, не переставая ревнивым взглядом следить за каждым движением приемщика. Теперь, когда вопрос о замене кузова и кабины был решен, ей хотелось все сменить, все поставить новое. – Радиатор промыть и запаять, – сказал приемщик.
– Николай Кузьмич! – взмолилась Нюра. – Ведь он паяный-перепаянный.
Ответа не последовало. Нюра вздохнула и, посмотрев украдкой на приемщика, записала в ведомость: «Радиатор заменить».
Но когда слесари, отъединив болты и стремянки, сбросили на землю кузов, а затем сняли кабину, что-то дрогнуло в ее сердце. Машина оголилась и стояла, точно раненая птица, беспомощно растопырив широкие крылья. Хотя и старенькая машина, а жалко. По болтику все сама собирала.
На время ремонта своей машины Нюра была назначена в бригаду мотористов.
Как опытный врач выслушивает работу человеческого сердца, так и настоящий моторист выслушивает работу двигателя. Сходство это тем более полное, что они пользуются одинаковым прибором – стетоскопом. Но больной, жалуясь, помогает врачу установить диагноз, машина безгласна.
Никто на базе так не чувствовал мотор, как Пчелинцев, никто не обладал таким чутким ухом, как он.
Высокий толстяк с брюшком, которое смешно оттопыривало его и без того куцую, с короткими рукавами куртку, он носил длинные баки, так в детских книжках изображают капитанов дальнего плавания, и держал в зубах такую же, как у капитанов, трубку. Курчавые, окружавшие широкую лысину волосы придавали ему внушительный и даже грозный вид. На самом деле это был добродушный человек, балагур и зубоскал.
Все в Пчелинцеве не соответствовало его наружности. Только он умел особым артисти-ческим жестом отбросить на верстак ненужный ему инструмент, а особый, знакомый всем его помощникам стук молотка по мотору означал: «Готово, убрать!» Когда он вставлял поршень в цилиндр, вид его напоминал хирурга. Но если в операционной господствует тишина, то рот Пчелинцева не закрывался ни на секунду. Он сыпал поговорками и прибаутками, не совсем благозвучными, но всегда очень меткими.
Бригада мотористов была под стать своему руководителю. Это был самый веселый цех мастерской, к тому же самый чистый, просторный и солнечный. Но горе шоферу, впервые попавшему сюда и не знающему, что скрывается за этим весельем.
Водители участвуют в ремонте своей машины. Попав на несколько дней в мастерские, они чувствуют себя здесь этакими контролерами, считают вправе требовать, ругаться, скандалить, придираться ко всему, что, как им кажется, ущемляет их права хозяев машин. Но когда водители попадали в моторный цех, спесь их улетучивалась.
Водитель, знакомый с существующими здесь порядками, безотказно выполнял любое задание, почтительно называл по имени-отчеству всех, от бригадира до ученика. Такое поведение обеспечивало ему благосклонность Пчелинцева. Зато плохо приходилось строптивому шоферу, явившемуся сюда в качестве наблюдателя. Он получал самую унизительную для себя работу – промывку деталей; его именовали не иначе, как «лихачом и аварийщиком».
– Лихач, на промывку! – командовал такому «наблюдателю» Пчелинцев, указывая на ванну для промывки деталей.
– Получай, товарищ аварийщик! – пищал ученик Пашка Севастьянов, протягивая злополучному шоферу моток концов для обтирки.
«Наблюдатель» становился объектом неисчерпаемого зубоскальства мотористов, героем всех шоферских анекдотов. Это, оказывается, он, сдавая экзамены, на вопрос, что такое коленчатый вал, ответил: «Вал, изогнутый до невозможности»; это он заявил завгару, что у него «украли компрессию».
Жаловаться было смешно, огрызаться – только подливать масла в огонь. Виновник находил в себе достаточно благоразумия, чтобы отмалчиваться, и, получив свою машину, уезжал в твердом намерении в следующий раз вести себя умнее. Бригада именовалась «бригадой отличного качества»; ее можно было бы назвать «бригадой высокой точности»: в автомобильном ремонте качество – это прежде всего точность. Здесь никому не делали скидок. Здесь был только один авторитет – умение.
Нюра хорошо знала порядки в моторной бригаде. И все же не могла устоять на месте. Она ходила из цеха в цех, приставала к рабочим, действуя где криком, где лестью. То ей казалось, что на ее машину ставят плохие детали, то собирают небрежно.
