Нюра хорошо знала порядки в моторной бригаде. И все же не могла устоять на месте. Она ходила из цеха в цех, приставала к рабочим, действуя где криком, где лестью. То ей казалось, что на ее машину ставят плохие детали, то собирают небрежно.
Особенно беспокоил ее кузовной цех, где вязали кабину и кузов. Она ощупывала рейки: не из сырого ли материала? Бегала к Смолкину – пусть выпишет дерматин первого сорта: на складе у Синельщикова запрятан кусочек: Нюра не обращала внимания на шуточки ремонтни-ков – пусть, лишь бы ей машину сделали как следует. В ее воображении возникал образ нового, отремонтированного, сияющего свежей краской автомобиля. Такая же машина, как все, никто не обращает на нее особенного внимания, она выполняет обычную работу, ездит в дальние рейсы. Нет больше «колдуна»! Только бы выправили как следует крылья! И Нюра бежала в жестяницкую и смотрела, как деревянными молотками выправляют крылья, и придиралась к жестянщику, почему не устраняет маленьких вмятин. На шпаклевку надеется, думает, что все это замажется? Нет, извините, делать так делать! Из жестяницкой она спешила в электротехнический цех и клянчила новые фары. В старых рефлектор никуда не годится.
Как раз в электротехническом и застал ее начальник мастерских Горбенко. Нюра хотела шмыгнуть в дверь, но было уже поздно.
– Вы почему разгуливаете по мастерской?
– Я на минуточку зашла, по делу.
– Отправляйтесь на свое место и работайте, – приказал Горбенко. – Здесь не городской сад, нечего разгуливать.
– Я и без вас знаю, что не городской сад – Нюра вскинула голову и вышла из цеха.
Однако в моторный не пошла, а, переждав, пока Горбенко ушел, вернулась и выклянчила новые фары.
В моторном цехе она держалась тихо, но независимо – здесь все зубоскалы, им только дай повод. Пчелинцев не нагружал ее особенно работой и не запрещал уходить из цеха. Только Пашка Севастьянов, с которым она протирала клапаны, сказал:
– Ты чего бегаешь взад-вперед! На тебя человеко-часы идут, а ты бегаешь!
Нюра вытаращила на него глаза.
– Тебя по четвертому разряду рассчитывают, как и других-прочих, – добавил Пашка главным образом для того, чтобы похвастаться своим разрядом: ему вчера присвоили четвертый.
Нюра рассмеялась. Рассуждения этого подростка забавляли ее.
– И ничего ты не знаешь, – сказала она, – все перепутал: в одно ухо вошло, в другое вышло.
Потом она опять отпросилась у Пчелинцева и бегала по цехам. Но беготня ее была бесполезна. Нюра никак не могла за всем усмотреть. Машину разобрали, развезли по цехам, а там уже выписаны наряды, подготовлены детали. Еще слесари увозили в цехи последние агрегаты, а кузнец уже переклепывал на раме кронштейны. К концу дня мотористы еще собирали двигатель, а монтажники уже ставили на место отремонтированные передний и задний мосты. Только успели на следующий день вставить и закрепить двигатель и кабину, как тут же появился слесарь с радиатором. Когда кузов повис в воздухе и медленно опустился на раму, у кузовщика были наготове болты и стремянки. И ведь, кажется, никто никого не звал, а каждый являлся точно, когда нужно. Нюре казалось, что все мастерские заняты ее «колдуном», а ведь тут было много и других машин.
Нюра открывала и закрывала двери кабины, пробовала подушки сиденья – хорошие ли поставлены пружины, ощупывала полик. Когда слесарь полез в кабину, чтобы закрепить ее изнутри, она сильной рукой схватила его: «Ты куда в грязном комбинезоне!» Сбросив свою синюю куртку, она сама поднялась в кабину, стараясь не поцарапать дерматин. Пришли электрики – за ними только смотри! Так напутают провода, что потом не распутаешь. Им ведь что? Есть контакт – и ладно! Но электрики ничего не путали, и провода – красные, желтые, зеленые – аккуратно ложились на свои места, прочно закреплялись, плотно затягиваясь в соединениях черной, блестящей, пахнущей резиной изоляционной лентой.
Подошел Смолкин. Посмотрел на кабину, от удовольствия причмокнув губами, и ласково взял Нюру за локоть:
– Ну как, хороша кабиночка?
Она отстранилась:
– Вам что, руки некуда девать?
Смолкин удивленно смотрел на нее. Только вчера утром она была с ним так ласкова и любезна. Он ушел, посмеиваясь, – такова доля снабженца. Если что нужно, все к тебе, а сделаешь – спасибо не скажут.
Подошел механик, велел заправлять машину. Нюра залила воду, бензин, автол. Механик вернулся, прослушал работу двигателя на разных оборотах. Потом сел за руль. Нюра уселась рядом с ним. Машина тронулась в пробный рейс по городу.
Неужели что-нибудь плохо сделали? Тогда снова разбирать, опять жди. Она вглядывалась в бесстрастное лицо механика. Он вел машину на разных скоростях, пробовал тормоза, прислушивался к работе механизмов, останавливал машину, регулировал зажигание, питание. Нюра подумала, что если он сам «доводит», то, значит, все в порядке, иначе он послал бы ее обратно в гараж. Да и ей казалось, что все хорошо. Моторчик работает как часы – нужно думать, сам Пчелинцев делал! И все агрегаты ведут себя – лучше не надо, а про внешний вид и говорить нечего – как с завода! Только кузов осталось покрасить – это мелочь: сегодня покрасят, а завтра в рейс.
Но механик нашел больше недоделок, чем она предполагала. Там подкрепить, здесь положить резину, в этом месте подварить, тут болтик не тот поставили. Пока все это доделы-валось, маляр покрасил кузов, а Нюра собрала инструмент в новенькую клеенчатую сумку.
К вечеру все работы были закончены. Заполнили акт. Нюра понесла его на утверждение техноруку. Любимов подписал, улыбнулся:
– Довольны вы теперь кабиной?
– Очень. Большое вам спасибо!
Когда Нюра сдала акт Горбенко, тот, передавая его нормировщику, сказал:
– Подсчитайте, во сколько обошелся нам этот «колдун». – И, обернувшись к Нюре, добавил: – За месяц доломаете?
Но счастливое настроение еще не прошло у Нюры, и она кротко ответила:
– Я буду ездить аккуратно
Все дела закончены, завтра в рейс, а Нюра все ходила вокруг машины, протирала кабину, наслаждаясь запахом краски, свежего дерева, нового дерматина – всегда приятным запахом новой вещи. Новенькие серые покрышки с четким рисунком протектора, надетые на черные диски, придавали машине нарядный вид.
Сидя в кабине, Нюра вынула из карманчика блузки маленькую фотокарточку Демина и закрепила ее над ветровым стеклом. Этот портрет она раздобыла зимой, оформляя витрину стахановцев. Демин был снят в комбинезоне, из-под которого виднелся ворот гимнастерки. Его глаза, как живые, смотрели прямо на Нюру. Она отклонилась в сторону, но глаза поворачива-лись вслед за ней, и ей казалось, что даже на карточке они меняют свое выражение и становятся то лукавыми, то самоуверенными, с оттенком превосходства. Она положила руки на руль, опустила голову. Вернется он сегодня или нет? Приехал в Москву вчера, выедет обратно сегодня утром и к вечеру должен быть.
Зажглись огни в гараже и конторе. Из городского сада донеслись звуки радиолы; они налетали и спадали, как волны, вместе с порывами теплого, сухого ветра. Во двор все чаще въезжали машины: кончалась вторая смена.
Нюра сидела в кабине, никому не видимая, притаившись, как мышь… Где теперь Демин? Мысленно она представляла себе дорогу от Москвы до Загряжска: Подольск, Серпухов… Тула… Машина Демина шла медленней, чем в ее воображении, иначе давным-давно вернулась бы в гараж.
Звуки радиолы все лились и лились, наполняя теплый вечер щемящей сердце песней. Кто был свободен от смены, ушел в городской сад на оперетту, но Нюра не пошла. Что ей там делать? Она вспомнила грустное лицо Демина, когда он объявил ей о своем отъезде.
Звук сигнала заставил ее поднять голову. В ворота въезжала машина с прицепом. Нюра выскочила из кабины, хлопнув в волнении дверцей. Нет, не он! Она опустилась на подножку. Ну почему его нет? Когда он приедет?
Окно директорскою кабинета было распахнуто, она видела Полякова, к нему входили люди, разговаривали с ним, и никому не было дела до Нюры, она сидела и ждала, и время тянулось бесконечно долго. Она посмотрела на небо, на дальние звезды, потом закрыла глаза. Из многоцветных пятен снова возникло лицо Демина. Нюра положила руки на руль, опустила на них голову и погрузилась в бесконечное ожидание.
Иванов на очередном приеме долго и придирчиво расспрашивал о его, Канунникова, претензиях к Полякову. Канунников был чувствителен к интонациям начальнического голоса и в голосе Иванова уловил осуждение. Только вернулся он в трест, как раздался телефонный звонок из Москвы. Министр прямо обвинил его в попытке сорвать строительство мастерских. Дело зашло далеко, и, если ему не удастся доказать свою правоту, он предстанет перед всеми в неприглядном облике склочника и интригана. Обдумав положение, Канунников решил столкнуть Полякова с директорами других автобаз – оснований для такого столкновения больше чем достаточно! И повод для совещания есть: итоги работы предприятий за первое полугодие.
