Его жена пила мало, но ела с величайшим аппетитом и с подхватом: клала что-нибудь в рот и тут же шумно втягивала в себя воздух, издавая звук, похожий на вздох работающего поршня.
После сытного обеда, чуть покачиваясь, хозяин повел гостя показывать «житье-бытье», как выразился он. Сначала сводил в детскую, заваленную игрушками, потом в свой кабинет, где стояли письменный стол, кресла, диван и два шкафа с книгами. Тут пожаловался:
— Почему у нас не издают книги одной величины? Смотри, как некрасиво стоят на полках: одна шире, другая длиннее.
В бильярдной он раза два-три ударил кием по шару и промолвил:
— Нет. Рука опьянела. Сам ничего, а рука пьяная, — он засмеялся и на цыпочках, воровски подошел к шкафчику с шарами, открыл дверцу, потянул что-то снизу, и перед Акимом Моревым заблестели две бутылки коньяку и рюмки. — От жены прячем, — хитро подмигивая, произнес Малинов. — Ну, тянем-потянем, Аким Петрович, — разливая коньяк по рюмкам, прошептал он так, как будто за дверью находилась его жена.
— Только последнюю, — решительно заявил Аким Морев.
Хозяин выпил, быстро налил новую рюмку и еще выпил. Выпил и моментально как-то осел, распустил руки.
— Я приехал сюда вместе с Иваном Евдокимовичем Бахаревым. Академиком, — произнес Аким Морев, намереваясь рассказать о том, что он видел в степи.
— А! Земляной гений… впрочем, без пяти минут. Ну, подведем стрелку, — заплетающимся языком пробормотал Малинов. — Чудной старикан. Нет, — он ударил рукой по бильярдному полю. — Нет. Когда тут на улицах шли бои, когда мы кровью защищали город… ни одного черта не видать было. А теперь? Теперь полетели — мошкара, — и понес что-то путаное, то и дело выкрикивая: — Герои! Героев дали… А я?.. А мы? Мошкара — ши-и-и. Вон! Трах!..
Выходя поздно ночью за калитку, чувствуя себя прескверно, Аким Морев думал:
«Дурак он или дурит, разыгрывая меня?»
1
Кабинет Акиму Мореву отвели направо от общей приемной. Это была небольшая комната с тремя окнами, выходящими на площадь. Стояли здесь простенький стол, диванчик, несколько стульев, на окнах висели шторы из черной плотной бумаги военных времен.
Глянув на обстановку и заметив, что вся она новенькая, даже черные шторы — и те не носят следов времени, Аким Морев понял: все это сделано Малиновым преднамеренно.
«Квартиру обставил сверхшикарно, полагая, что я ему за это в ножки поклонюсь. Не поклонился. Тогда: «Вот тебе мебелишка». Чудак!» — подумал Аким Морев.
— Уж извини, — говорил Малинов. — Ох, голова как трещит: вчера переложил малость. Да уж извини: потом обставим. Ведь все сгорело в огне боев. Меня и то меблировали с грехом пополам.
— Ничего: человека красит голова, а не шапка, — произнес Аким Морев.
Малинов вздрогнул. Глаза у него сузились, и из них брызнул гневный свет. Но затем он снова начал тереть виски, говоря «переложил, переложил», и под конец напыщенно сказал:
— Ну, что ж… приступай. Принимай людей… и вообще — помогай рулем управлять.
— Пленум изберет — тогда за дела.
— Ультиматум?
— Уважение к внутрипартийной демократии. Да и местных условий я не знаю.
— Такие же заводы, как и везде. Народ? Что ж! С гонорком: пришельцев недолюбливает, мы-де сами с усами.
— Не слыхал я такого от народа: ему не важно, пришелец ты или не пришелец, лишь бы работал хорошо, — сказал Аким Морев.
Малинов, как будто не слыша его, продолжал:
— Да ведь ты приехал не в любви объясняться. Кто зашебаршит — я мозги вправлю. Нажмем.
— Нажать легко, — проговорил Аким Морев и опять подумал: «Что это он взялся дурить передо мной? Зачем? А ну-ка я его царапну», — и громко произнес: — Нажать легко, если рычаги в твоих руках.
— А в чьих же?
— Рычаги могут вырвать.
— Ресницы у Малинова дрогнули, по лицу пошла белизна. Он затоптался на месте, не зная, куда деть руки, — то совал их в карманы, то прикладывал кончики пальцев к оконному стеклу.
Желая отпустить вдруг натянувшуюся струну, Аким Морев сказал:
— Разрешите мне кое с чем познакомиться в области. Возможно, придется на пленуме выступить.
Ресницы у Малинова снова дрогнули, мешки под глазами резко набухли, и казалось, они вот-вот лопнут.
— Выступить, значит, хочешь? — проговорил он печально, как иногда люди говорят: «Что ж, судить меня собираетесь?»
— Надо же представиться пленуму, — не без волнения произнес Аким Морев, предвидя уже то сопротивление, какое окажет ему при этом Малинов, а тот снова пустил в ход хвастливо-грубоватое:
— Чай, отрекомендую. Авторитет-то, чай, имеем. Не рассыпали, — и резко перевел разговор: — Твой предшественник умер вот за этим столом. Сердце пошаливало. Трах! — и нет в живых. Славный был мужик, виртуоз на бильярде, — и, присев на диванчик, тихо, но искренне добавил: — Развинтился я как-то весь. Устал, что ль? Нервы, что ль, распустились: злит меня все. Беспредметно злит. А тут на тебя гора наваливается. Шутка — строительство гидроузла, восстановление города, освоение новых земель — их около семи миллионов гектаров, гигантские лесопосадки. К тому же подготовка к приему Большой воды. Канал-то Волга-Дон строится в Сталинградской области, а Большую воду придется принимать мне. И людей нет: летит со всех сторон мошкара какая-то… Во время войны и то легче было. Куда легче! А тут — голова кругом.
Вначале Акиму Мореву было жаль его: «Видимо, в самом деле устал человек», — но под конец он возмутился и безжалостно произнес:
— Строительство канала Волга-Дон заканчивается. Мошкара там? Или здесь, на строительстве гидроузла? Пятнадцать тысяч заявлений только от комсомольцев поступило. Мошкара летит?
Это было неожиданно для Семена Малинова: он привык вещать и считал, что сказанное им есть непоколебимая истина, не замечая того, как нередко у людей, слушавших его, скользила по губам усмешка. Сейчас он столкнулся с прямым ответом — резким и суровым, потому некоторое время молчал, затем, поднимаясь с диванчика, сказал:
— Шучу.
— Скверные шуточки, Семен Павлович.
— Ну уж, и пошутить нельзя, — проговорил Малинов, покидая кабинет. На пороге остановился, повернулся к своему собеседнику и окатил его таким гневным взглядом, что тот дрогнул.
Нет. Он не устал, а на что-то обозлился… Ох, как было бы хорошо, если бы он был хороший, — с тоской, глядя вслед Малинову, прошептал Аким Морев и присел за стол, думая о предстоящей работе: «Да, конечно, все это весьма сложно — строительство гидроузла, преобразование природы. Чтобы умело всем этим руководить, надо быть и инженером, и агрономом, и химиком, и физиком… и… и, главное, настоящим партийцем. Что же с Малиновым? Даже не верится, что такой мог возглавлять городскую партийную организацию во время войны. Другой был? Кто и когда его подменил? Пожалуй, не кто, а что?»
И Аким Морев, вызвав Петина, попросил:
— Помогите мне достать на несколько часов машину. Хочу город посмотреть, побывать на строительстве гидроузла.
— Мигом, — кратко ответил Петин и, подойдя к телефону, набрав номер, заговорил тоном приказа: — Немедленно машину к подъезду. Петин говорит. Ну, Петин. Что, сто Петиных? К подъезду — Акиму Петровичу Мореву. Мигом у меня! — И, положив трубку: — Машина, Аким Петрович, у подъезда.
2
Всюду работали подъемные краны, унося на строящиеся этажи материалы или оттаскивая в сторону куски разрушенных зданий, тут и там урчали экскаваторы, визжали самодельные лебедки, мелькали загорелые лица рабочих, в большинстве девушек, юношей.
Опытным глазом инженера Аким Морев подметил, однако, что город в ряде мест очищается от развалин и восстанавливается пока еще примитивной техникой — лопатой, топором, тачкой, носилками, самодельными лебедками.
— В нашем городе такой техникой пользовались лет пятнадцать назад, — проговорил он, ни к кому не обращаясь, глядя в открытое окно машины.
Шофер Иван Петрович, человек небольшого роста, был словоохотлив.
— Это где же — в вашем городе? — спросил он с нескрываемой обидой.
— В Сибири.
— Ну! Туда война не доходила. А у нас она плясала по всем улочкам, закоулочкам. Вы в Приволжске впервые? Город был — краса. Что тебе набережная, что тебе центр, что тебе магазины, что тебе гостиницы, школы, жилые дома. А ныне порой и не узнать, по какой улице едешь: везде развалины, битый кирпич. Все воевало тут, Аким Петрович: кирпич воевал, земля воевала, воздух воевал, — все дралось за жизнь.
— Вы что, со слов говорите?
— Со слов! Да я тут сам лупцевал врага… дошел потом до Берлина. На автомобильном работал. Ну, в воскресенье, в августе месяце, не помню числа, думаем: фронт еще далеко, за Доном, давайте картошку копать. Копаем, значит, как мирные жители, и вдруг треск со стороны. Гляжу, а за оврагом, на горе — танки вражеские. Вот тебе и фронт далеко. Мы картошку побросали — да за оружие. С тех пор и не вылезал из окопов.
