— «Как в аптеке»!.. — передразнил Карпухин. — Тебя аптекарем сделать — ты бы всех больных уморил…
Катя проводила удивленным взглядом Карпухина и Баграта, которые вместе вышли из столовой.
Она посмотрела в зеркальце — не заплаканы ли глаза? — и пошла искать Пасечника.
Катя боялась себе в этом признаться, но пустыми, бессмысленными стали для нее отныне дни, если она не виделась с Пасечником.
— Ах, Коля, — призналась Катя вскоре после того ветреного утра. — Если бы вы только знали, как я тогда… Чуть сердце не разорвалось…
— Где тонко, там и рвется, — раздался рядом насмешливый голос Хаенко.
Катя вспыхнула и оглянулась — откуда взялся этот Хаенко? Ну просто проходу не дает!
— Думаешь, она тебе первому на шею бросается? — продолжал Хаенко с презрительной гримасой. — Как бы не так! Любишь надкусанные яблочки? Могу уступить за ненадобностью.
— Врет он, Коля, все врет!
Пасечник схватил Хаенко за грудь, да так, что затрещали отвороты брезентовой куртки.
Оба стояли тяжело дыша, лицом к лицу. Пасечник все ниже пригибал Хаенко к перилам мостика.
— А ну, извинись перед девушкой! Слышишь? — У Хаенко уже слетела кепка. — А ну признайся, что врешь!
— Ну, вру, — прохрипел Хаенко, спасаясь от удушья.
Пасечник отпустил его, молча отвернулся и демонстративно обтер руку об руку. А Хаенко, молчаливый и злой, спустился с мостика за своей кепкой…
После того случая Кате еще труднее стало скрывать, что Пасечник ей очень нравится.
Сегодня Катя не видела Пасечника вовсе, а вчера — мельком; он сидел верхом на какой-то железной трубе, ожидающей подъема, и завязывал трос. Не заметил Катю на самом деле или притворился?
В среду они поссорились.
Еще по дороге в театр Катя услышала веселый окрик какого-то паренька: «Гляньте, светофор!» Оглянулась — светофора поблизости не было, они с Пасечником еще не подошли к перекрестку. Тут же паренек снова закричал: «Гляньте, светофор идет!» Неужели по ее адресу? Или ей показалось? Почему так смеялись ребята? А главное — вместе с ними смеялся Пасечник! Он изо всех сил старался быть серьезным, даже виновато опустил голову, но удержаться от смеха не мог. Катя готова была поклясться, что она — причина этого всеобщего веселья. Она хотела обидеться, но не знала за что, и злилась из-за своей недогадливости.
В театре она смеялась громче всех, желая обратить на себя внимание.
Пасечник даже отодвинулся от нее, насколько позволяло кресло. Катя еще не видела его в таком гневе. Больше он с ней до конца спектакля не разговаривал.
Антракты Пасечник просидел в кресле, отказался и заглянуть в буфет, и прогуляться с Катей под ручку.
Пасечник не проводил ее домой после театра, а она не удержалась, наговорила грубостей.
И вот со среды они — будто незнакомы.
Ну зачем нужно было хохотать на весь театр? Она сделала это назло Пасечнику. Ему так понравилась красивая актриса, что Катя даже стала ревновать. От этой глупой ревности все и пошло. Пасечник сообщил Кате, что актриса Зоя Иноземцева — из самодеятельности и тоже работала когда-то нагревальщицей. И откуда Пасечник это узнал? Может, он все придумал?
Пасечника не было ни в столовой, ни у входа в столовую, ни в очереди за газированной водой.
Гладких вручил Кате бумажку, на которой был записан номер телефона; нужно срочно позвонить. Ее ищут, весь обеденный перерыв, звонили уже три раза.
— Мне звонили?
— Ну да, лично тебе.
«Не Пасечник ли? — обрадовалась Катя. — От него всего можно ждать».
— Кто же звонил? Ее никогда в жизни не вызывали по телефону!
— Из радиостудии.
Катя держала в руках бумажку, разочарованная.
Еще больше растерялась Катя, когда узнала, что на Доске почета вывешен ее портрет.
— Что же ты стоишь? — подталкивала ее Одарка. — Пойди взгляни!
— Чего я там не видела? — сказала Катя с напускным равнодушием и медленно, небрежной походкой, направилась к Доске почета.
Катя узнала себя еще издали, портрет висел рядом с портретом Баграта.
Какая-то перепуганная. И левый глаз вроде косит. Или это кажется? А косынка-то, косынка! Съехала куда-то набок. И волосы растрепались. Просто страшилище какое-то! Вдруг Пасечник увидит?
Катя почувствовала внутренний холод от этой мысли.
Катя зашагала к подножью каупера, и теперь ей казалось, что все-все смотрят на нее.
Ей очень хотелось курить, и она уже нащупала в кармане комбинезона папиросы и спички. Но не решилась закурить на виду у всех.
«Подымусь к себе — закурю».
Чем дальше бредет усталый человек по шоссе, тем, кажется, все быстрее и быстрее мчатся попутные машины, обгоняющие его.
Шоссе тянулось вдоль пруда, однако близость воды не освежала. Нагретый воздух дрожал над водой. Солнце за облаками уже клонилось к горизонту, но оно было все такое же неутомимое.
Токмаков устало шел домой.
Еще больше, чем рабочий день, его утомило сегодня собрание и эта перепалка с Дерябиным.
Началось с того, что Токмаков предложил изменить редакцию повестки дня: не «выполнение», а «сокращение графика работ». Дерябин обвинил Токмакова в штурмовщине, напомнил ему ядовитое замечание Медовца: «Сначала проспал, потом аврал». Но Токмаков неожиданно получил горячую поддержку: выскочил Матвеев и вдруг так обрушился на Дерябина, что Пасечник во всеуслышание сказал: «Смотрите-ка! Старик-то без монтажного пояса работает!»
После Матвеева долго и нудно говорил Гладких. Все ходил вокруг да около. Если бы речь Гладких изобразить графически, она бы выглядела так: большой вопросительный знак, а вокруг него следы, следы, следы…
Крику на собрании было много. А настоящий деловой разговор затеял Вадим. Говорил о подъеме «свечи» как о деле решенном, будто Токмаков уже составил проект, будто проект этот уже утвержден.
«Пасечник или Вадим? — озабоченно прикидывал Токмаков. — Пасечника поставлю главным. Иначе он на стену полезет. А Вадим его подопрет…»
Сердитый гудок заставил Токмакова прижаться к обочине шоссе. Его обогнала «победа» и тут же, скрипнув тормозами, остановилась. Следом подошли еще три легковые машины.
Дымов, приоткрыв дверцу, махал Токмакову рукой.
— Садись, прораб. Подвезу.
Во второй машине, с открытым верхом, сидел Медовец, возвышаясь над кузовом чуть ли не по пояс. Тут же машина рванулась вперед, — вот так же без разгона Медовец всегда начинает смеяться.
Токмаков залез в «победу» и оказался рядом с Терновым и каким-то незнакомым товарищем.
— Сразу видать нашу, гвардейскую выправку, — сказал Терновой. — Шагаете так, что смотреть любо-дорого. Прямо как на параде.
— А куда вы шагаете? — спросил Дымов, не поворачивая головы.
На шее у Дымова чуть обозначалась жирная складка и виднелись шрамы от ожогов.
— На Новоодиннадцатый.
— Очень торопитесь?
— Просто не умею ходить медленно.
— Тогда поедем с нами. Мы ищем место для поселка. Не возражаете?
Токмаков пожал плечами, за него ответил Терновой:
— Что, кадры на дороге подбираешь, Пантелеймоныч?
— А ты помалкивай, Иван Иваныч. Кто знает? Вот кончит он домну монтировать, пошлю его на поселок прорабом. Пусть себе квартиру строит. Пригодится холостяку.
— Не возражаю, — обрадовался Токмаков.
Он смотрел в боковое оконце: вот и его Новоодиннадцатый поселок.
Терновой возмущался:
— Догадались тоже! Новоодиннадцатый! В крайнем случае назвали бы Двенадцатый. Забыли, что после одиннадцати следует цифра двенадцать? Вы же архитектор города, — обратился он к соседу. — Ну, давайте сейчас же придумаем название и переименуем. Может, Гвардейский поселок?
— Дома построили быстро. А тротуары где? — спросил Терновой. — Где фонари? В том-то и беда! Каждый дом сам по себе. Строим дома, а не город. Это все барачные пережитки!
Токмаков без всякого сожаления проехал мимо своего дома, ему вовсе не хотелось вылезать сейчас из машины.
Поравнялись с кислородным заводом.
— Люблю этот завод! — Дымов кивнул на серое здание. — И знаете, за что люблю? Никогда перебоев из-за сырья нет. Вот оно, сырье.
Дымов широким жестом показал куда-то в атмосферу, и Токмаков вспомнил, как на последней оперативке Дымов кричал по телефону: «Кислорода нет? Где хотите достаньте! Самих заставлю кислород выдыхать!»
Наконец машина Дымова остановилась. Подоспели машины, шедшие сзади, и все вылезли размяться и осмотреть местность — ровный пустырь, заросший выжженной травой.
В машине было душно, но и выйдя из нее, Токмаков не почувствовал свежести. Парило. Небо на юге заволокло тучами.
Из последней машины вылез Плонский. Сперва из раскрытой дверцы показался грузный портфель, за портфелем — его хозяин.
