— Да своих же!
— А у горцев своих овец нет, — ответил Алан.
— Что твой друг говорит? — глянула она на меня. — У каждого осетина испокон веков была своя отара. А иначе как жить? К тому же таких богатых пастбищ, как у нас в горах, нигде нет. Я и вспомнить не могу, сколько овец было у отца. Бывало, отделит наиболее жирных и погонит в Алагир, а мы, детвора, с нетерпением ждем его возвращения с гостинцами… Куда же они девались, отары-то? — выпытывала она у нас.
— Теперь овец разводят колхозы, — пояснил я. — Они их продают. Но не на базаре, а государству.
— А люди как обходятся без баранины? — недоумевала горянка. — Или шашлыков уже не жарят?
— Жарят, — успокоил ее Алан. — Как выходной день — отправляемся в ущелье непременно с шампурами.
— В ущелье с шампурами? — развела она руками: — Разве в горах не остался лес?
Антонио от души веселился, слушая нас.
— Алан говорит о стальных шампурах, — объяснил я. — Их продают в магазинах.
— А баранину где берете?
— Тоже в магазине.
— Это ж как часто горцам приходится спускаться в долину, — зацокала она языком.
— Да нет, — снисходительно улыбнулся Алан. — У нас в каждом ауле есть магазины.
— В каждом? — не поверила она. — Супермаркеты?
— Вроде… — сконфузились мы, представив себе, как жалко выглядят наши полупустые сельмаги с непременной вывеской: «Товары повседневного спроса».
— Вы и эти костюмы купили в аульском супермаркете? — спросила она, ощупав — ну совсем как наши бабушки, — рукав Аланового пиджака.
Мы переглянулись. Ну как ей объяснишь, что в сельские магазины через Потребсоюз тоже отпускаются подобные, и даже получше, костюмы, но очень мало достается покупателям, ибо их разбирает начальство да друзья продавцов.
— Вообще-то у нас тоже продают костюмы… — уклончиво ответил я.
— Значит, хозяйка идет в магазин и покупает все, что требуется для дома?
Мы с Аланом, как по команде, вздохнули.
— Это как повезет… — опять уклонился я от ответа.
Она не поняла, и тогда Алан пробормотал:
— Надо суметь вовремя прийти в магазин…
Нет, не сможет эта старушка понять, что такое длиннющая очередь со скандалами и оскорблениями, что такое товар под прилавком, рабочий контроль, блат, связи и еще множество атрибутов нашей торговли.
Она смотрела на нас с подозрением…
— Скажите, а кроме мяса и шампуров что продают в магазинах?
— Ну, рис, вермишель, сахар, бублики… Что еще? — оглянулся я на Алана.
— Платья, халаты, кепки, хлеб…
— Хлеб? — удивилась она. — А в домах что, не пекут?
— Ну кто сейчас пожелает тратить время на возню с тестом? — пожал плечами Алан. — Легче сходить в магазин и взять все готовенькое…
— Если повезет? — неожиданно добавила она с ехидной улыбкой. — Или я позабыла осетинский язык, пли вы невнятно изъясняетесь… Если в каждом ауле есть магазины, то почему же должно везти? — Она оглянулась на сына: — Ты что-нибудь понял?
Антонио озорно подмигнул нам и объяснил ей:
— У них магазины не такие, как здесь. Там не всегда есть товары в полном ассортименте…
— У нас бывает дефицит, — обрадовано подхватил Алан и стал перечислять: — мяса, сахара, шоколада, конфет…
— Бедные! — всплеснула руками горянка. — А я вас чем угощаю!
Она очень расстроилась, узнав, что нам пора уезжать, и она не успеет нас как следует накормить.
— А кто из вас бывал в Заки? — заикнулась она с таким затаенным волнением, что я понял: этот вопрос давно уже готов был сорваться с ее трепещущих губ; сейчас в своем темном платке и с мучительной тоской в глазах она очень походила на помещенную в клетку, пусть и золотую, горную иволгу, которую как ни корми, как ни холи, но без родных пенатов с чистым, свежим воздухом, ласкающим солнцем, голубизной небесных просторов, пьянящих запахами альпийских лугов и зеленых лесов на крутых склонах и жизнь не жизнь.
— Вы из Заки? — спросил Алан. — Олег живет недалеко от Заки, в Хохкау…
— В Хохкау?! — выдохнула она. — Ты из Хохкау? Бывала, бывала я в этом поднебесном ауле! Когда-то давно-давно… Наша бричка застряла верст за пять до Хохкау. Пришлось идти пешком. И сейчас можно добраться до вас только летом?
— От нас широкая асфальтированная дорога идет до самого Владикавказа, — объяснил я. — Машины по ней бегают.
— Подумать только… — промолвила она. — Выходит, горцы сменили лошадей на автомобили?
— Так точно, — взбодрился Алан.
— Теперь в каждом дворе в конюшне стоит машина?
— Что вы, — усмехнулся я, — автомобили есть не у всех.
— Понимаю, — кивнула она. — У безработных нет. И здесь так: если человек без машины — значит, он безработный.
— У нас нет безработных, — моя реплика опять поставила ее в тупик: в отчаянии я повернулся к Антонио, откровенно наслаждавшемуся нашими сложными объяснениями.
— Чтоб разобраться в их жизни, мама, надо побывать там, на месте. Отсюда — не понять…
— Недалеко от Заки пробивают тоннель, — вспомнил я немаловажный факт. — Сквозь горы. В Закавказье.
— Тоннель? — не поверила она и обернулась за разъяснением к сыну: — Рядом с Заки? Да о тех ли вы Заки говорите? Подождите-ка, — она вышла из кабинета.
— Вы не очень-то ее… — попросил Антонио. — Для нее Осетия осталась такой же, какой она запечатлена на фотографии семидесятилетней давности…
Старушка принесла лист бумаги, развернула на столе, подозвала нас.
— Вот, сохранила для себя карту Осетии. Когда тяжело на душе, открою, повожу пальцем по горным массивам, рекам, — и как будто дома побывала…
Карта была древняя-древняя. Наименования населенных пунктов, гор и рек были напечатаны еще латинским шрифтом.
— Покажи, — потребовала она у меня, — где тоннель?
— Здесь, — ткнул я пальцем в Заки. — Четырехкилометровый. Даже длиннее.
— И здесь пройдет дорога в Закавказье?! — она смотрела на меня таким взглядом, будто хотела уличить во лжи.
— Уже в следующем году…
По ее засверкавшим глазам легко было уловить, что она поверила, дрожащим голосом упрекнула сына:
— Так ты и не свозил меня на родину… — и уставилась застывшим взглядом на карту.
— Им пора, — несмело произнес Антонио.
— Погодите! — вздрогнула она, ткнула пальцем в карту, спросила меня: — А вот в этом ауле ты бывал?
Перед моими глазами встали семь домов маленького горного аула, и я кивнул:
— Каждый день. Мимо этого аула я добираюсь до Заки.
— Кого ты там знаешь?
Я стал перечислять:
— Зару, что учительницей работает. Веру, зоотехника, Владимира-тракториста…
Конечно, она никого не знала. Тогда она стала называть родных и знакомых. А их не знал я… Было мучительно сознавать, что мы не можем ответить на вопросы этой мягкой, симпатичной старушки, живущей воспоминаниями, страстно желавшей узнать что-нибудь о судьбе близких ей людей. Ей так нужна была хоть маленькая весточка…
Мы уже встали, когда она взглянула на мои ноги.
— Ты через мой аул ходишь в этих туфлях?
— И в этих, — удивился я ее вопросу.
— Сними, — попросила она едва слышно.
— Зачем? — растерялся я.
— Сними. Я прошу тебя, — сказала она таким голосом, что ослушаться ее было невозможно.
Недоумевая, я снял туфли. Она порывисто подхватила их из моих рук и прижала к груди. Посмотрев на меня, потом на Алана, она молча повернулась и пошла к двери…
Антонио попросил:
— Оставь ей на память. Пойдем, пороемся в моем гардеробе, что-нибудь отыщется для тебя…
По дороге в отель мы молчали. Я думал о старой женщине, волею судьбы оказавшейся далеко от родины. Аул, где она родилась, ущелье, Осетия застыли в ее памяти такими, какими запомнились ей девчонкой, и не отпустят ее. Никогда. Мать преуспевающего бизнесмена, она в душе верна старому укладу жизни осетин…
— Надо же, в дзабырта ходит по Европе! — засмеялся Алан.
— Да, вам смех, — сердито зыркнул глазами Антонио. — А представьте себе, в каком щекотливом положении я оказываюсь, когда в доме солидные люди, владельцы фирм и концернов, банкиры, словом, нужные и влиятельные люди, и вдруг в зал входит моя мать в темном до пят платье, в шерстяном платке и дзабырта… И еще при этом делает вид, что не замечает переполоха среди отборного общества. И это происходит каждый раз, когда я организую у себя прием. А откажись я от приемов, они перестанут звать меня к себе, и я потеряю вес в обществе. Что это значит для бизнесмена, вам не понять. Того и гляди, не на кого будет опереться, и тогда впереди — банкротство…
— А вы попросите ее не заглядывать в зал, — пожал плечами Алан. — Или наряжаться…
— Э-э, вы не знаете мою мать, — возразил Антонио. — Чуть что не по ней — такую шутку выкинет, что не рад будешь. — Он вздохнул. — Приходится терпеть…
