Поели почётные гости, запили наваристым бульоном. Закурили.
Отдохнули гости после сытой еды, и хозяева — люди из рода Трёх братьев стали вызывать гостей в круг состязания в борьбе. Вышли борцы на середину круга, крепко обхватив друг друга руками, и началась борьба. Кто уложит противника на лопатки — побеждает. А против победителя выходит новый борец.
Никто не смог осилить Среднего брата.
— Он и нынче самый сильный, — сказали старики о Среднем брате.
А луноликая девушка лукаво запела, и её поддержали женщины:
Гость наш робок, как олень,
Он не выйдет в круг,
Не покажет ловкость ног,
Силу своих рук.
Кто-то в толпе хихикнул, а старики усмехнулись.
Засучил рукава Ых-нивнг, вышел навстречу Среднему брату.
Обхватили борцы друг друга. Ых-нивнг спрашивает у Среднего брата:
— Ты приготовился?
— Приготовился. А ты?
— И я готов. Начнём?
— Начнём.
И увидели старцы такое, что никогда не видели. Борцы поднимали друг друга выше головы, кружились, как вихри, со всего маху бросали друг друга на землю. Но каждый раз и тот и другой касались земли обеими ногами. Вокруг всё гудело и дрожало. Ох и ловок Средний брат! Он успевал вывернуться у самой земли и тут же переходил в нападение.
Зрители шумели, кричали, толкали друг друга, подпрыгивали, будто сами боролись. Даже старцы забыли о степенности и кричали, совсем как несмышлёные дети.
Долго боролись соперники. Зрители уже давно охрипли и, не замечая этого, беззвучно раскрывали рты, как вытащенная из воды рыба.
Средний брат брал ловкостью, а Ых-нивнг никогда в своей жизни не боролся — брал силой. И пока боролся, научился борьбе. Зрители уже хотели прекратить соревнования борцов, когда Ых-нивнг удачно схватил соперника, оторвал от земли, обеими руками так сильно прижал его к груди, что тот едва не испустил дух. Затем Ых-нивнг, не отпуская соперника, всей тяжестью своего большого тела обрушился на него. Тот упал на спину и больше не сопротивлялся.
— Ух-хуху-у-у, — устало перевели дыхание старцы, будто это они боролись.
А женщины запели:
О, Человек неизвестного рода,
Гость почётный рода Трёх братьев,
Силу твою не знаем, с чем сравнивать,
Разве с силой обвала в горах.
Жители стойбища сами утомились и дали гостям передохнуть. Люди лежали на мягких разлапистых ветвях кедрового стланика, курили трубки и говорили о человеке неслыханной силы.
Но вот стало темно. Ых-нивнга позвали в большой ке-раф — летнее жилище.
Дали место для почётных гостей — постелили на понахнг.
По старинному обычаю, когда гость в доме, не придёт дух ночного покоя, пока кто-нибудь не начнет тылгур.
И в темноте раздался голос Младшего брата. Он не будет рассказывать, он только откроет «дорогу» тылгуру.
— Э-э-э-э, — нараспев затянул молодой голос. — Мы люди Ых-мифа. Куда бы ни смотрели наши глаза, куда бы ни принесли нас наши ноги, мы везде уважали обычаи людей, принявших нас. Мы, как своё, принимаем их радость и горе. Да будь этот день и эта ночь благословенны! Да будь этот день и эта ночь началом дороги добра. Э-э-э-э-э!
— Хонь! (Хонь — восклицание, означающее просьбу слушателей начать, а после начала продолжать тылгур.) — закричали справа.
— Хонь! — закричали слева.
— Хонь! Хонь! — раздалось со всех сторон.
Потом стало тихо-тихо. Люди ждали. Но Ых-нивнг не знал, что от него требуют. Никогда он не слыхал, что такое тылгур.
— Хонь! — потребовали люди.
И Ых-миф-нивнг сказал:
— Я не знаю, что вам говорить, я не знаю, о чём бы вы хотели услышать.
Я человек Ых-мифа. Когда я родился, мать дала мне из левой груди один глоток, из правой — два; отец поцеловал в правую щёку раз, в левую щёку — два раза. Положили меня в тякк, подвесили к потолку. Отец ушёл в Девятый земной мир богом, мать ушла в Восьмой морской мир богиней.
— Хы! Хы! — удивились люди рода Трёх братьев.
— Хонь! Хонь! — требовали они продолжения.
— Мне нечего вам рассказать. Я только вышел в мир и попал к вам, люди рода Трёх братьев.
В темноте раздался голос Среднего брата:
— Послушайте, что скажет Старший брат.
— Хонь! — попросили люди.
— Э-э-э-э-э! — затянул густой голос.
Вокруг притихли.
— Э-э-э-э-э! — запел Старший брат. -
Мы люди Ых-мифа.
Мы люди добра.
И, в путь отправляясь,
Несём мы добро.
Гостей принимаем,
Как братьев родных.
Врагов мы совсем
Не желаем иметь.
Совсем не желаем,
Совсем не желаем,
Совсем не желаем,
Чтоб были враги.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Мы люди Ых-мифа.
Мы люди добра.
Но в мире не всё
Из добра состоит,
И духами злыми
Наполнен наш мир.
Преследуют милки
Нас всюду в лесу.
От кинров и дома
Спасения нет.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Издавна славен род Трёх братьев,
Славен мужьями, мужьями храбрыми.
Род наш издавна бьётся с милками.
Битву ведём мы издавна с кинрами.
Слушай о подвиге сына Трёх братьев,
Младшего сына, Пулкином что звали.
Был босоног и ходил он в лохмотьях,
Был неумыт, непричёсан, голодный,
И на охоте добычей не радовал,
И на рыбалке он не был удачлив.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Ночью осенней, тёмною ночью
Взлаяли робко собаки на привязи.
То ли продрогли от ветра промозглого,
То ли хозяин забыл покормить их.
Только услышали старые люди:
Взлаяли робко собаки на привязи.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Может быть, путник с далёкого стойбища
С доброю вестью иль с вестью-бедою
В трудной дороге своей припозднился,
С добрым намереньем к людям явился.
Вышел на лай самый древний охотник,
Вышел без шапки, согбенный и тихий.
Взлаяли громче собаки на привязи.
Взвизгнула сука, как будто ударили
Палкой увесистой по голове её.
Взвизгнула сука. И лай прекратился,
Будто собак в конуру отпустили,
Где им тепло и сухая подстилка,
Или как будто хозяин явился,
Дал им похлёбку из жирной нерпятины.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Вышел на лай самый древний охотник,
Вышел без шапки, согбенный и тихий.
Взвизгнула сука. И лай прекратился.
Стало вокруг настороженно тихо.
Вышел под небо рыбак седовласый,
Вышел узнать, что случилось с охотником.
Вышел. Но он тишины не нарушил,
Не разрешил он сомнений опасливых.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Вышли под небо и не вернулись
Оба согбенные и седовласые.
Вот уж заря свои крылья раскинула —
Но стариков не дождалися люди.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Вместе с рассветом увидели люди:
Кто-то изрыл своим следом когтистым
Землю вокруг, и собак словно не было —
Треплет обрывки от привязи ветром.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Старый шаман, родовой всемогущий,
Тут же скликал он мужей с сильным сердцем,
Юношей он пригласил крепконогих.
Старцев почтенных созвал до единого.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Жертвенный жаркий огонь трёхъязыкий
Вспыхнул мгновенно, треща, разгораясь.
Лучшего в стойбище пса желтомастого
Духу могучему в жертву отдали.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Люди притихли, томясь в ожиданье:
Что же им скажет шаман их великий?
Долго просил наш шаман добрых духов,
Долго плясал наш шаман всемогущий,
Птицей ночною пугал тишину он,
Зверем неслыханным в темень бросался.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Жертвенный гаснет костёр, иссякая.
В людях надежда, как жар, иссякает.
Вздохи отчаянья раздаются:
Где твоя добрая воля, Всесильный?
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Вихрем неудержным и непокорным
Вышел туда, где огонь иссякает,
К людям, в чьих душах надежда погасла,
Парень невидный, Пулкином что звали.
Был босоног и ходил он в лохмотьях,
Был неумыт, непричёсан, голодный
И на охоте добычей не радовал,
И на рыбалке он не был удачлив.
Парень как парень, ничем не приметный.
Только глаза, словно угли, горели.
В гневе великом был неузнаваем,
Был он в бесстрашии чёрным, как туча.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Стрелами люди его снарядили,
Лук ему дали из уса китового,
Дали копьё с костяным наконечником,
Молча в дорогу его проводили.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
В два перевала дорога лежала.
Только на третьем догнал злого духа —
Шёл не спеша он в обличье медведя,
Шёл он ленивою, сытой походкой.
Наш человек заорал что есть силы,
Крикнул угрозу, копьем потрясая.
Только на это злой дух не ответил:
Не побежал, не замедлил он ходу.
Крикнул Пулкин, заорал что есть силы.
Выругал духа словами последними.
Дух заревел, оскорбленный смертельно,
В гневе великом пошёл в нападенье.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Выпустил парень стрелу оперённую —
Лапой, как муху, медведь отмахнул её.
Прыгнул медведь и присел, устрашая.
В грудь ему парень копьё направляет.
Глухо взревел тут медведь разъярённый,
В сильном прыжке он вознёс своё тело.
Парень не дрогнул: движением точным
Брюхо вспорол костяным наконечником.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Парень копьём уж нащупывал сердце,
Думал уже о своём возвращенье.
К стойбищу мыслями лишь прикоснулся,
Хрустнуло древко в зубах у медведя.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Хрустнуло древко в зубах у медведя,
Хрустнуло, словно солома сухая.
Сердце Пулкина застыло мгновенно,
Руки отнялись и ноги отнялись.
Лапой могучей предсмертным ударом
Бросил медведь человека на камни,
Сам растянулся в агонии длинной
И бездыханно застыл на каменьях.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Ветер по сопке к Пулкину спустился,
Лба его влажной ладонью коснулся.
Небо увядев и солнце увидев,
Силы собрал, закричал человек наш.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Клич через два перевала пронёсся,
Людям сказал о победе великой.
Вышли в дорогу мужчины и юноши,
С песнями, плясками вышли в дорогу.
Но ликование длилось недолго —
В два перевала оно продолжалось.
И на подъёме, скалистом и диком,
Долго и скорбно мужчины молчали.
Тело медведя — нечистого духа —
В гневе великом они изрубили,
Мясо собакам бродячим отдали,
Сердце отдали мышам на съеденье.
Почести люди Пулкину воздали.
Сердце его в небеса улетело,
Дух его ястребом стал всемогущим,
Стал он хранителем рода Трёх братьев.
Э-э-э-э!
Э-э-э-э!
Всё время, пока рассказывал Старший брат своё древнее предание, никто даже не пошевельнулся.