Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
«...Голово-ой склоняясь
До самого-о тына-а».
Они, видно, певали раньше — славно у них вышло.
повела дальше Груша:
«За-а рекой-ой широкой
Та-ак же о-одиноко
Ду-уб стоит высокий».
Владимир Николаич заблеял было:
Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.
Брат с сестрой пели:
«Как бы мне, рябине,
К ду-убу перебраться,
Я б тогда-а не стала-а
Гнуться и качаться-а!..
Ох, я б тогда-а не стала-а...»
Тут вошел Витька.
Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.
— Сынок пришел! Поесть хочешь?
— Нет,— сказал Витька.— Я у Юрки поел...
— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...
— Нам дед Ефим сала дал.
— Витьк, ну-ка, сыграй нам!— сказал дядя Коля.— А?
— Я уроки не выучил,— сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
— Ну, сыграл бы...— попросила и мать.
— Хо!.. Говорят: уроки не выучил...
— Что ж ты их до сих пор не выучил?— обиделся дядя Коля.— Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
— Ну, иди, иди — учи,— тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся...
— Ну, пора и честь знать, как говорят.
— Да посиди еще!— воскликнул Николай.— Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
— Посидите,— сказала и Груша.
— Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.
— Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах.. Гусь-Хрустальный.
— Ну, приходите... Не забывайте,— слышалось из большой комнаты. Мать говорила.
— Ладно, ладно — приду,— опять изобразил Витька ненавистного ему гостя.— В воскресенье приду. Может, в субботу... Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.
Раз явился:
— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.
Два явился:
— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
— Слетел. Голенькие стоят. Пора...
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
— Уроки выучил?
— Выучил.
— Ну-ка сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
— Что?— спросила мать.
— Ничего...
— Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
— Руль,— коротко определила мать.— Но... Витька-дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше... неважнецкое.
— Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок,— выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко...— Мать вздохнула.— Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя...— И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:
— Да он неплохой — так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.
— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
— Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно...
— С бутылочки все и начинается,— стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...
— Какой уж там витязь — гусь!
— Не надо так!— строго велела мать.— Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше в окно.
— Идет!— крикнул он.
— Кто?
— Ну, кто?.. Хрустальный!
— Витька!— сердито сказала мать.— Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.
Витька отошел от окна.
— Играть, что ли?
— Играй. Какую-нибудь... поновей.
— Какую? Может, марш?
— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил...
— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?
— Играй. Она грустная?
— Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
— Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит...» Куда уж грустней — зареветь можно.
— Да уж...
Витька заиграл «Смешное сердце».
Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Владимир Николаич,— приветливо откликнулась мать.
Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
— Дождик, Владимир Николаич?
— Сеет. Пора уж ему и сеять.
Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит — переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения — когда слушают.
— Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня — октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
— Лист облетел?— спросил Витька.
— Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.
Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
— Все играешь, Витя?
— Играет!— встряла мать.— Приходит из школы и начинает — надоело уж... В ушах звенит.
Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Вообще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.
— Хорошее дело,— похвалил дядя Володя.— В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию — все будут строевой шаг отрабатывать, а ты — в Красном уголке на баяне тренироваться.
— На баяне не тренируются,— сказал Витька.— Тренируются на турнике.
— А на баяне что же делают?
— Репетируют.
Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.
— Все знают.
— Ну, они нынче...
Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть «Смешное сердце».
— Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.
— Если талант есть — большое дело,— продолжал дядя Володя, сев за стол.— С талантом люди крепко живут.
— Наоборот,— опять не выдержал Витька.— Юрка говорит: талантливым всегда первым попадает.
— Витя!..
— Какой Юрка?
— Да мальчик тут один... по соседству,— пояснила мать.
— Давайте, Владимир Николаич...
— С плохими товарищами не знайся,— сказал дядя Володя.
— Да вот, он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.
— Играю.
— Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам — этим попадает, верно. А талант...— это талант. Ну, и учиться, конечно, надо само собой.
— Вот учиться-то...— Мать строго посмотрела на Витьку.— Лень-матушка... вперед нас, видно, родилась.
Витька поддал на баяне.
— Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.
— Плохо с учебой, Виктор?
— Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: «Учи! Тебе ведь надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают!
— Отец-то пишет, Виктор?
— А чего ему писать?— отвечала мать.— Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.
— Алименты — это удовольствие ниже среднего,— заметил дядя Володя.— Двадцать пять?
— Двадцать пять.
— Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.
— Понимали бы они...
— Ты пришел бы из школы, сразу раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.
Мать вздохнула.
Витька играл «Смешное сердце».
Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.
— Как она у нас — пук!— засмеялся он, довольный.
— Надо наклонять,— встрял Витька,— тогда и «пук» не будет.
