Володя щелкнул латунным замком: чемоданчик развалился на две одинаковые части. Достал из шифоньера и аккуратно уложил в одну половину несколько хорошо отглаженных рубах, в другую, под специальные ремешки, пристроил полотенце и электробритву. Пошел на кухню за умывальными принадлежностями, и на пороге столкнулся с осуждающим взглядом жены.
— Зачем рубашек столько набрал?
— Я ж говорю: может, придется по инстанциям…
— В городе «инстанций» хватает, — ревниво обронила Зина.
— Им бы побольше денег и послаще вина…
— Ну и даешь ты! — расхохотался Сидельников. — У меня и в мыслях нет…
— У всех нет, а потом оказывается…
— Перестань! — притворно возмутился Володя. Он снял с вешалки новый полушубок, по-хозяйски оглядел его, отряхнул выпавшие шерстинки. — Генке на вечерние сеансы не разрешат!.. Пускай лучше телевизор смотрит. А то вон Голованова пацан начудил в клубе, теперь милиция разбирается…
— Все? Других указаний не будет?
— Будут… Смотри мне тут, — шутя пригрозил Володя и обнял жену.
— Смотри мне там… — вдруг обмякла Зина. Прижалась к мужу, поправила на нем неумело повязанный галстук. — Когда вернешься?
— Если дело сладится, дня через два-три буду дома. Большой интерес валяться на гостиничных койках. Работать надо. План выполнять…
— И я про то же. — В голосе Зины прозвучало примирение. И Володе сразу стало легко.
— Давай присядем, — сказал он. — На дорожку. Как положено.
Посидели на кухонных табуреточках. Посмотрели друг другу в глаза. Хорошо посмотрели. Открыто. Володя еще раз притиснул к себе жену, чмокнул ее в темя, которым она как раз доставала до его губ, подхватил с пола модный чемоданчик, шагнул за порог. Он знал, что Зина наблюдает за ним в окно и, не поворачиваясь, помахал ей рукою.
Володя Сидельников шел вдоль кривых поселковых заборов по узкой тропке, вытоптанной за долгую зиму поверх деревянных тротуаров и пешеходных мостков на сваях. Теперь тротуары никак не угадывались. И не так-то скоро угадаются. До весны еще далеко, хотя январское солнце уже заявляло о себе, слепило и радовало отдаленной надеждой.
Мороз держал в меру, весело скрипел под легкими ботинками, слишком легкими, казалось, после неуклюжих рабочих валенок, какие всю зиму верно служат лесорубу. И кримпленовые брюки не ощущались на теле, будто не было их вовсе, потому морозец вкруговую охватывал ноги. Но в общем и целом было тепло. Спасал полушубок.
Володе всегда нравилось это необычное сочетание одежды: парадная легкость, компенсированная грубым овчинным теплом. Одеваясь так, он чувствовал себя книжным барином, могущим
(нет страницы 15)
вочное удостоверение уже лежало на его столе, подписанное и скрепленное гербовой печатью. Володя прочитал документ и ухмыльнулся. Там, в графе «должность», было на машинке отпечатано «агент по снабжению».
— Это ты спрячь на нужный случай, — сказал Козюбин. — В гостинице предъявишь, иначе туда не пропишут… Но лишь бы зря не козыряй. Понял?
— Все ясно, — сказал Володя, пряча документ.
— Быстренько получи в кассе — и жми на станцию. Кассирша у себя ждет… Если что срочное — звони из города по телефону. Сюда или домой. В любое время дня и ночи звони… Основной курс держи на «Лесоснаб». Там люди толковые, помогут, подскажут… На всякий случай загляни в хозяйственный магазин. Там, кто-то мне врал, продают разные запчасти за наличный расчет…
— А как же это… потом… Бухгалтерия отчет спросит, — несмело спросил Володя.
— Это не твой вопрос. Ты получаешь премию. А за нее, за премию, отчитываются только перед родной женой. — Степан Петрович стыдливо отвел в сторону глаза. Но вдруг воспрянул, видимо, вспомнив, ради какой цели идет он на незаконные действия, и твердо сказал: — Цепи вези. Они окупят… Двадцать кубов древесины — и вся любовь до копейки.
Володя понимающе кивнул, а под полушубком почему-то пробежал холодок. Ощущение было такое, как много лет назад, когда он, деревенский пацан, лез через заборный пролом в соседские парники за огурцами. Муторное было ощущение, противное…
Деньги он получил без проволочек. Когда расписывался в ордере, заметил, что кассирша смотрит на него с ехидной ухмылочкой: премия, мол, премией, а денежки-то незаконные, не твои… Володя сердито сунул купюры в карман, поторопился на улицу.
Иван Буратино сидел в машине, поглядывал в мутное окошко, нетерпеливо прогазовывал, как поезд, пробующий тормоза.
— Давай, Ваня, втыкай четвертую, — сказал Володя, усаживаясь. — Теперь чем скорей, тем лучше.
— Ну да, — проворчал шофер, трогая с места. — То тянут сами резину, а то скорей…
— Ладно, не ворчи, — добродушно сказал Володя. Его уже одолевали заботы предстоящей командировки. — Главное нам с тобой — на поезд успеть. Билет еще взять надо… — Он помолчал, раздумывая. — Скорый в Североград поздно приходит. Говорят, в гостиницу трудно устроиться…
— Устроишься, — заверил Буратино со знанием дела. — Только красненькую не пожалей.
— Чего? Чего не пожалеть?
— Десятку, чего. — Буратино уже перестал злиться, оживился. — Подходишь к окошку: там человек двадцать-тридцать ждут. Ты прямичком вперед. Без лишних вопросов протягиваешь администраторше паспорт, говоришь: «У меня бронь министерства. Гляньте, пожалуйста, будьте добры». Она смотрит и все дела.
— Куда смотрит? — не понял Володя.
— На луну! — Буратино сплюнул в окошко. — Из паспорта красный уголок торчит. На него и смотрит.
— А если она паспорт в рожу бросит? Честная баба попадется — и бросит. Или милицию позовет. Не все ж на свете сволочи и взяточники…
— Хе! Тогда скажешь: «Прошу прощения, у меня в паспорте просто лежали деньги».
— А как же бронь министерская?
— Возмутись! Бюрократы, мол! Вызвали на совещание человека за тысячу верст, а гостиницу не заказали, не позаботились.
— Но в области-то министерств нету.
— Тютя ты, Сидельников, — с удовольствием подытожил Иван. — Посылают же таких в командировку! Нету министерств — есть другие руководящие организации. Ты ж в какую-то едешь. На нее и вали!
— Деловой ты мужик, Ваня, — отметил Володя снисходительно.
— Деловой не деловой, а тертый, это да. Хочешь жить — умей вертеться…
Машина быстро проскочила поселок, вырулила на зимник: широченный зимник, отлично укатанный и приглаженный, но крученый, как гадюка на плесе. По обе стороны дороги тянулись отвесно срезанные снежные увалы, точ-в-точь, повторяя конфигурацию зимника. Будут они тянуться, эти увалы, до самой станции, без малого сто километров. В конце апреля, когда по-настоящему шумнет весна, дорога раскиснет, пойдет на слом, а сугробы, наворочанные за зиму косорылыми грейдерами, будут убывать потихоньку, считай, до самого июля. Уже и деревья распустятся, и трава пробьется из волглой земли, а сугробы все еще будут дотаивать, как свечи. И человек, промышляющий в летней тайге, измученный неподвижной духотой чащобы, слепнями и гнусом, с наслаждением сунет разгоряченные руки в рыхлый снег, бывший не так давно обочиной работящей дороги. А летних путей из Кусинска станет два: речной и вертолетный. Теперь они бездействовали. В ходу была снежная магистраль, по которой Володя Сидельников мчался в ответственную командировку.
Навстречу «газику» часто попадались лесовозы. Исходя черным дизельным дымом, они надрывно тащили к нижнему складу огромные пачки двадцатиметровых, искореженных техникой хлыстов. Если лесовоз встречался на вираже, приходилось Ивану сбавлять скорость, а то и совсем останавливаться, чтобы неповоротливый, как бронтозавр, лесовоз не причесал крышу козюбинского транспорта вершинами мертвых деревьев. Лица у водителей лесовозов были сосредоточенными и усталыми. Крутить баранку многотонного КрАЗа на вертлявом зимнике — это не то, что играться бубликом «козелка»…
А солнышко садилось все ниже. А лесовозы попадались все реже, поскольку основные лесосечные делянки и нижние склады, на которых готовили к сплаву древесину, оставались теперь позади. И потому Ваня Буратино давил на железку так, что «козелка» иногда опасно заносило. Но, что ни говори, шофера Козюбин подобрал себе надежного, можно сказать, виртуоза. Сидельников ехал с ним впервые.
Они как раз проскочили лесную полянку, где стоял кордон лесника. От этого кордона до станции оставалось меньше сорока километров. Даже по зимнику — час езды, от силы. Володя глянул на часы.
— Значит, поезд в шестнадцать пятьдесят, — сказал он. — А теперь только четырнадцать тридцать пять… Успеем. Даже пообедать успеем… Кажется, перерыв в вагон-ресторане с трех до пяти. Не помнишь, Ваня, когда там перерыв?
— Не помню, — спокойно ответил водитель. — Давно не ездил в поездах… А ты чего в город навострился? Это удивительно, чтоб Степан Петрович машину дал, — добавил он ревниво, понимая: по важному делу едет бензомоторщик, иначе бы добирался до станции на попутных.
