— Ну, что же, вы, очевидно, устали. Идите пока отдохните и покушайте. Понял, Хайдар?
— Так точно, понял, товарищ капитан.
Букреев обратился к Манжуле.
— Примем команду и, вероятно, отправимся в Геленджик морем. В такую погоду воздухом долго не выберемся. Может быть, успеем повоевать на Тамани. Как там дела, Манжула?
— Там хорошо, товарищ капитан. Там сейчас наши ребята из 255 Краснознаменной морской стрелковой бригады. Раненых они мне привезли в Геленджик. Говорили, что бьют немца на Тамани видимо–невидимо, товарищ капитан.
— Да, это уже хорошо. Но нам тоже войны хватит еще, Манжула.
Букреев подошел к окну, снова посмотрел на корабли, серевшие в этой будто подожженной воде. Манжула выхватил из кармана какую‑то тряпицу, быстро вытер на полу лужу от воды, стекавшей с его плаща. В движениях Манжулы была видна сноровка служившего на корабле моряка. Потом он сделал шаг к окну, посмотрел на линкор. Букреев заметил, как сжались кулаки у Манжулы, а на лице появилось выражение скорби и безмолвного восхищения.
— Вы давно с линкора, товарищ Манжула?
— Больше года, товарищ капитан.
— Скучаете по корабельным товарищам?
— Их почти не осталось на линкоре. В пехоту ушли, на берег. Скорее бы в Севастополь, товарищ капитан.
— Вот постараемся вместе до него добраться.
— Скорее бы, а то уже три пары подметок сносил на этом Кавказе.
— Ну, кушать и отдыхать. Даю два часа, товарищ старшина.
Хайдар недовольно насупился и вышел первым. Манжула энергичным движением вскинул руку и на половине лба разжал кулак. Так приветствовали многие моряки, впрочем, как и армейцы. Четко повернувшись кругом, он с левой ноги, печатая шаг, направился за Хайдаром.
Перечитав записку контр–адмирала, Букреев задумался. Он созвонился с Хохловцевым и попросил его помочь устроиться до Геленджика. Хохловцев обещал связаться с Курасовым и одновременно порекомендовал лично договориться с ним. Букреев тотчас же отправился к Курасову.
Капитан–лейтенанта Курасова Букреев разыскал в кают–компании, в обществе молодых офицеров конвоя, шумно заканчивающих ужин. В кают–компании никого, кроме них, уже не было, и румяные, крутогрудые подавальщицы, столпившиеся поодаль у колонны, обвитой можжевеловыми ветвями, Прыскали, наблюдая за веселой молодежью. Офицеры сидели за двумя сдвинутыми вместе столами и следили за Шалуновым, пытавшимся «на спор» разрезать левой рукой крупный белобокий арбуз.
Войдя в кают–компанию, Букреев, незамеченный, остановился у колонны. Курасов с секундомером в руках был, очевидно, «судьей», а может быть, и участником пари. Шалунов черкнул ножом по толстой корке арбуза и только чуть–чуть ободрал ее.
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, — отсчитывал секунды Курасов.
— Не спеши, — попросил Шалунов, придерживая выскальзывающий из рук арбуз.
— Надо уметь, уметь надо, — подтрунивал Курасов, — двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Шалунов решил резать «от себя». Он сел, уперся в стол локтем правой руки, которой прижал к себе арбуз, и повертел в воздухе ножом. Лицо его стало злым. Может быть, и в самом деле трудно разрезать арбуз левой рукой, может быть, мешала рана на руке, но и вторая попытка окончилась неудачей. Арбуз соскользнул с блюда. Подхваченный десятком загорелых рук, под дружный хохот, он был снова водружен на блюдо. Курасов спрятал секундомер. Шалунов дурашливо запричитал: «Проиграл, проиграл, проиграл…» Тогда Курасов вынул небольшой плоский кинжальчик, висевший у него на поясе в ножнах.
— Теперь дайте его мне, астраханцу.
— Флагман! Ставлю дюжину бутылок «Букета Абхазии», если отхватишь шляпку с одного маха, — воскликнул Шалунов, вскочив со стула.
— Держите его, а то откажется! — крикнул Курасов. — Ну, учись, Шалунов, у нас, у астраханцев, у арбузников!
Курасов прикусил нижнюю губу и, схватив арбуз, одним» взмахом срезал макушку, перевернул арбуз и срезал вторую.
— Туш, Курасову, туш! — крикнул он шутливо.
— Я проиграл, Курасов! За мной «Букет Абхазии», если завернешь в Сухуми, а если не завернешь, то в Геленджике ставлю на стол равноценные «Черные глаза». За все убытки я выговариваю себе с этого арбуза серединку, — сказал Шалунов.
— Серединку? — протянул Курасов, подвернув рукава. — Я разрежу его так, что серединки не будет. Это тоже надо уметь. Я делаю так… — Курасов опять прикусил губу, пригнулся и покрутил кинжальчиком. — Девушки, можете учиться, как нужно правильно резать арбуз. Ближе, ближе! При вашей профессии пригодится…
Подавальщицы, стыдливо подталкивая друг друга и пересмеиваясь, подошли поближе. Тут Курасов заметил Букреева, стоявшего в тени колонны и с улыбкой наблюдавшего молодое веселье.
Курасов опустил нож. Сначала вспыхнули его уши, а потом краска расползлась по всему лицу.
— Чего же, Курасов? — спросил Шалунов. — Я мечтал постичь твое искусство.
Но теперь все заметили капитана в армейской шинели и сразу замкнулись.
— Я к вам, товарищ Курасов, — сказал Букреев. — А здорово справились вы с арбузом!
Курасов подал руку и, не глядя на Букреева, сухо спросил:
— Чем могу служить, товарищ капитан?
Курасов слушал Букреева, собрав у глаз мелкие морщинки, это сразу изменило его смуглое лицо, молодого, немногим больше двадцати лет, человека. Одновременно он искоса неодобрительно наблюдал за Шалуновым, неумело разрезавшим арбуз. Нож Шалунова косил и не доходил до середины; арбуз сам не распался на ломти, как должно было быть, середина осталась нетронутой.
— К сожалению, я не могу захватить вас в Геленджик, — сказал Курасов, рассматривая забрызганные песчаной грязцой шпоры Букреева.
— Вам должен был звонить капитан третьего ранга Хохловцев.
— Он мне не звонил, — сдержанно сказал Курасов, — а даже если бы он мне и звонил, что же такого? Он не может приказать мне. Я сам отвечаю за караван, за корабли, за груз и за пассажиров. Но, к счастью, пассажиров мы не берем.
— Но почему?
— Потому что наши «гиганты» не приспособлены для перевозки пассажиров. Да у нас и места нет. Вы же знаете, что такое «морской охотник», товарищ капитан?
Курасов взял ломоть арбуза и сосредоточенно принялся выковыривать острием кинжала семечки, густо усыпавшие сахаристую мякоть.
— Но вы поймите, я направляюсь к фронту, в действующую армию.
— А кто из военных сейчас не направляется к фронту, в действующую армию? Если бы я брал всех, мне бы на корабле негде было повернуться.
Курасов, очевидно, твердо решил отказать. Лицо Курасова как бы говорило: «Все, товарищ капитан. На вашем месте я бы ушел».
Букреев решил сдержать свое раздражение.
— Тогда простите, товарищ капитан–лейтенант. — Он щелкнул шпорами.
Шалунов вздохнул, пожал плечами и дружелюбно улыбнулся Букрееву.
Курасов провел по Букрееву холодным взглядом узких, чуть раскосых глаз.
— К сожалению, ничего не могу.
— Жаль. Если бы меня сегодня не вызвал контр-адмирал Мещеряков, я бы мог не торопиться так..
— Мещеряков? — переспросил Курасов. — Вас вызывает контр–адмирал Мещеряков?
— Я еду к батальону.
— К какому батальону? — быстро спросил Шалунов, отодвигаясь от стола вместе со стулом. — К отдельному батальону морской пехоты в Геленджик. Со мной отправляется команда, тридцать краснофлотцев, списанных в пехоту.
Курасов смущенно улыбнулся.
— Простите, товарищ капитан… — он подыскивал слова. Я обычно отказываюсь брать с собой посторонних людей. Мы идем медленно. Иногда приходится тянуться за тральщиками. Удобств никаких. Но если вы по вызову контр–адмирала…
— А для нашего контр–адмирала мы постараться готовы, — Шалунов прижал к груди свои большие ладони.
— Итак, завтра на рассвете, товарищ Букреев, — сказал Курасов. — Вы знаете, где мы ошвартовались?
— Да, знаю. Команду тоже берете?
— Безусловно. Мы их распределим по кораблям. Они помогут в походе.
— А вы, Курасов, все же здорово арбуз‑то… — сказал, прощаясь, Букреев, делая вид, что между ними ничего особенного не произошло. — Все астраханцы такие?
— Просто я владею левой рукой так же, как правой, вот и весь секрет, — смущенно сказал Курасов. — А вообще левой рукой арбуз разрезать очень трудно.
— Курасов словчил! — шутливо возмутился Шалунов. — Он левша! Дюжина бутылок снова у меня в кармане.
— Не влезет в карман, Шалунов, — почему‑то очень громко прокричал молоденький лейтенант и, сам испугавшись своего голоса, покраснел. Но за столом снова зашумели, разом заговорили, и юноша успокоился.
Букреев вышел; он слышал, как кто‑то крикнул: «Выпить бы за контр–адмирала Мещерякова!» — «Тогда и за Звенягина!» — перекрыл второй голос.
На улице стойко держался туман. Луч корабельного прожектора медленно опускался все ниже и ниже. Букреев задержался на ступеньках у входа в столовую, наблюдая борьбу электрического света и влажных Паров.
