Писатель отлично понимает и остро чувствует драматизм подобных коллизий, потому и тяготеет к остроконфликтному повествованию, апеллирует к эмоциям и сознанию читателей, побуждая их сопереживать, четко разграничивать свои симпатии и антипатии между враждующими сторонами. В повести «Зеленый шум» три семейных конфликта, правда разной степени остроты, но каждый связан не столько с личными отношениями, сколько с отношением к коллективу, с пониманием и исполнением общественного долга. И поэтому семейные конфликты неизбежно становятся предметом общественного разбирательства, оказываются органическими звеньями решительной перестройки всей жизни и всех порядков в клинцовской артели, всего морального климата деревни.
Повесть «Зеленый шум» эмоциональна, драматична, читатель пробивается к светлому финалу ее, ощутив реальную сложность борьбы. Известная некрасовская метафора «идет-гудет Зеленый Шум, Зеленый Шум, весенний шум» сводится в данном случае к тому, что «Зеленый Шум, весенний шум» — это юная поросль будущих хозяев земли, завтрашних мастеров колхозного производства, стремящихся жить честно, смело, не мириться со злом, с юных лет решительно бороться со всякой неправдой. Тема эта продолжена писателем и в других произведениях, в частности в повести «На семи ветрах».
Особое место в творчестве А. И. Мусатова занимает повесть «Клава Назарова», повесть о войне, об отваге и мужестве, проявленных советскими людьми в годину страшнейших испытаний. Среди молодых героев, прославившихся боевыми подвигами в минувшую войну, писатель выбрал руководителя молодежной подпольной организации пионервожатую Клаву Назарову. И выбор этот для него не случаен. Клава Назарова жила в небольшом русском городке, застроенном деревянными домами, при каждом почти обязательно сад и огород, во дворах куры, а то и скотина. Вся жизнь тут проходит на виду у соседей, все тут друг друга хорошо знают и быт мало чем отличается от деревенского. Такую жизнь писатель хорошо знает и чувствует. Но главное, что заставило А. Мусатова остановить свой выбор на Клаве Назаровой, это то, что она за свою короткую жизнь проявила себя более всего как школьная пионервожатая, да и члены созданной ею подпольной комсомольской организации — школьники или бывшие школьники, а многие из них ее одноклассники. И этот мир издавна знаком писателю.
Документальная основа придала повести особую достоверность. Оперируя подлинными фактами, которые надо было бережно сохранить, автор главные усилия сосредоточил на исследовании и раскрытии героического характера Клавы Назаровой, ее мужества, стойкости, убежденности. Героизм Клавы Назаровой подготовлен всей ее жизнью, всем сплавом ее морального облика, способностью вдохновляться высокими идеалами. Вот почему такое большое место в повести занимает предыстория подвига, описание детства и отрочества героини, ее работа в качестве пионервожатой в самый канун войны.
И тут писатель нашел столько интересного и увлекательного, так сумел высветить характер героини, что если бы он только этим и ограничил повествование, мы были бы вправе признать, что в нашей литературе создан один из самых интересных и цельных образов пионервожатой, человека, которому присущи все качества, необходимые для того, чтобы безраздельно владеть ребячьими сердцами.
Повесть А. Мусатова «Клава Назарова» по праву заняла прочное место в ряду других популярных произведений о героях Великой Отечественной войны.
В издаваемое Собрание сочинений А. И. Мусатова невозможно было вместить и половину того, что создано писателем. Он и сегодня в большом творческом пути, продолжает успешно работать, и из-под его пера выходят все новые и новые книги. Уже когда готовилось это издание, А. И. Мусатов закончил повести «Дубовые листья» и «Хорошо рожок играет», которые отмечены первой премией на Всероссийском конкурсе. Но и включенные в предлагаемое издание произведения позволяют составить представление о его творческом облике и характере дарования.
Вл. Николаев
Бойко насвистывая и сбивая палкой головки цветов, Степа приближался к родным местам. Мало-помалу все ему здесь отчетливо припоминалось. И знакомый бревенчатый мостик через реку, всегда так оглушительно гремевший под колесами подвод, и песчаная отмель у воды, где Степа любил собирать цветные камешки, и береза с расщепленной молнией верхушкой — от этого приметного дерева до Кольцовки совсем уже недалеко.
Перевалив косогор, заросший веселыми глазастыми ромашками и белесыми фонариками отцветших одуванчиков, Степа увидел врытый в землю межевой столб. Отсюда начинались кольцовские земли.
Да и без межевого столба Степа знал, что он уже в родных местах. Перед ним раскинулся небольшой лесок, отделяющий кольцовские угодья от полей соседней деревни.
Степа даже вспомнил, что этот лесок раньше называли Замызганками. Здесь когда-то было пахотное поле, но со временем землю запустили, полосы превратились в перелоги и густо заросли, особенно на межах, лозняком, березками, осинником, елками и можжевельником.
Никто в Замызганки не ходил за грибами, но Степин отец говорил, что лучшего грибного места на свете не сыскать. В воскресные дни, до завтрака, отец доставал большую корзину и, подморгнув Степе, звал его по грибы.
Мать обычно ворчала: добрые люди ушли за грибами чуть свет в дальнюю Субботинскую рощу, а они только еще собираются...
«А мы рядом... в момент обернемся. Еще картошка не успеет остыть», — улыбаясь, отвечал отец, и они шли в Замызганки.
Там было тихо, пустынно, никто из заядлых грибников сюда не заглядывал, и, может быть, потому грибов всегда оказывалось великое множество. Были тут и крошечные, молодые грибки, еще только пропоровшие землю и похожие на упругие рожки козленка, были и старые грибы, поднявшие на своих шляпках бурые листья и колючие иглы хвои.
Обходя перелог за перелогом, отец и Степа через какой-нибудь час уже возвращались домой с полной корзиной. На расспросы встречных, откуда такие отменные грибы, отец кивал в сторону Замызганок, но никто ему не верил.
«Ну и пусть не верят! — говорил Степа. — Нам же лучше! Будет наше заповедное место».
Посмеиваясь, отец соглашался.
Сейчас, очутившись в Замызганках, Степа невольно остановился: разве можно пройти равнодушно мимо таких памятных мест!
Он вспомнил, как учил отец: собрался по грибы — не торопись, не бегай, ходи, как столетний дед, сверли землю глазами, примечай каждый бугорок, каждый приподнятый лист; а заметишь — опустись на корточки, пощупай кругом землю руками.
Так Степа и сделал. Присев, он раздвинул колючие лапы молодой елки и вперил глаза в лесной сумрак. Смотрел долго и упорно, но пока видел только обомшелые корни осин и березок, бурые, прошлогодние листья да сухие ветви. Понемногу глаз стал привыкать к зеленоватому сумраку. Вот в бурой листве мелькнули сыроежки — одна молодая, розовая, другая — бледно-голубая, старая, в трещинах. Но разве уважающий себя грибник берет сыроежки!
А вот сквозь ветви глаз нащупал подосиновик. Гриб задорно накренил свою красную шляпку и как будто поддразнивал: «А ну-ка, возьми меня!»
Забыв, что он в одних трусах, Степа, пригнувшись, храбро полез в чащобу. Колючие ветви царапали ему голые плечи и грудь, зацеплялись за туго набитый рюкзак, что висел у него за спиной, какой-то гибкий, тонкий прутик больно хлестнул по щеке. Но мальчика было не остановить. До подосиновика осталось лишь несколько шагов.
И тут Степа понял, что он обманулся. То, что он принял за красную грибную шляпку, оказалось покрасневшим прежде времени осиновым листом, прилепившимся к какой-то коряжине.
Степа только головой покачал: это бывает — грибы, они любят обманывать людей. Значит, надо смотреть еще зорче!
Но сколько он ни смотрел, грибов не было. «Рано еще, не грибное сейчас время», — решил Степа, продираясь сквозь чищу.
Наконец лес поредел, показалась поляна.
Неожиданно с поляны донесся чей-то шепот.
Степа прислушался.
— Слышишь? Трещит что-то! — встревоженно говорил какой-то тонкий голосок.
— Ну и пусть! — ответил другой, глуховатый, с хрипотцой.
— Может, барсук?
— Зачем барсук... Не иначе волк... А то и медведь.
— Да ну тебя, Нюшка! Всегда пугаешь... Наверно, еж копошится. Давай посмотрим...
Степа усмехнулся и, решив созоровать, еще сильнее зашумел в кустах: пусть трусихи на поляне подумают, что через лесную чащу пробирается зверь серьезный, а не какая-нибудь мелочь вроде ежа.
— Нет, это не еж! — закричали на поляне. — Тетя Груня! Несите топор! В кустах какой-то зверь шебаршится...
