Она уже больше не звонила, и он ее долго не видел, потому что опять уезжал и вернулся только в мае, когда на солнечных весах лето окончательно перевесило весну. В это время у него всегда было много работы; вспоминая о ней, он все откладывал: поговорю завтра, послезавтра, но так и не поговорил.
Они встретились случайно — наконец-то в трамвае. Он увидел ее и стал нетерпеливо проталкиваться, боясь, что она сойдет, — ведь она могла сойти и на другой остановке, а он бы, наверное, не решился прыгнуть вслед за ней. Но она осталась, и он поймал себя на том, что обрадовался этому больше, чем следовало, наверное, при их дружеских отношениях.
— Здравствуй, Ио, — касаясь рукой ее плеча, сказал он.
Она испуганно обернулась, увидела его и, радостно замешкавшись, кивнула.
— Не Ио, а Рудольфио, — как и раньше, поправила она. — Мы ведь с тобой все еще друзья, правда?
— Конечно, Рудольфио.
— Ты уезжал?
— Да.
— Я однажды звонила, тебя не было.
— Я уже целую неделю здесь.
Народу в трамвае было много, и их беспрерывно толкали. Пришлось встать совсем близко друг к другу, и ее голова касалась его подбородка, а когда она поднимала лицо и он, прислушиваясь, наклонялся, приходилось отводить глаза — настолько это было рядом.
— Рудольфио, хочешь, я тебе что-то скажу? — спросила она.
— Конечно, хочу.
Она опять подняла лицо, совсем близко к его лицу, так что ему захотелось зажмуриться.
— Я все время скучаю без тебя, Рудольфио.
— Глупышка ты, — сказал он.
— Я знаю. — Она вздохнула. — Но ведь не скучаю же я по всяким мальчишкам, они мне сто лет не нужны.
Трамвай остановился, и они сошли.
— Ты пойдешь к своей Клаве? — спросила она.
— Нет, давай погуляем.
Они свернули к реке, туда, где начинался пустырь, и шли без дорожки, перепрыгивая через кочки и кучи мусора, и он взял ее за руку, помогая перебираться через завалы.
Она молчала. Это было непохоже на нее, но она молчала, и он чувствовал, что она, как и он, тоже полна волнения — сильного, гудящего и ничему не подвластного.
Они вышли к яру и, все еще держась за руки, смотрели на реку, и куда-то за реку, и снова на реку.
— Рудольфио, — не выдержав, сказала она. — Меня еще ни разу никто не целовал.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку,
— В губы, — попросила она.
— В губы целуют только самых близких людей, — мучаясь, выдавил он.
— А я?
Она вздрогнула, и он испугался. В следующее мгновение он вдруг понял не почувствовал, а именно понял, — что она ударила его, закатила самую настоящую пощечину и бросилась бежать, снова туда — через пустырь, через кочки, через волнение и ожидание.
А он стоял и смотрел, как она убегает, и не смел даже окликнуть ее, не смел броситься за ней и догнать. Он еще долго стоял — опустошенный, ненавидящий себя.
* * *
Это случилось в субботу, а в воскресенье рано утром ему позвонила ее мать.
— Рудольфио, простите, пожалуйста, я, наверное, подняла вас…
Голос у нее был сбивчивый, дрожащий.
— Я слушаю, — сказал он.
— Рудольфио, Ио сегодня не ночевала дома.
Ему надо было что-нибудь ответить, но он молчал.
— Мы в отчаянии, мы не знаем, что делать, что предпринять, это впервые…
— Сначала успокойтесь, — сказал наконец он. — Может быть, она заночевала у подруги.
— Не знаю.
— Скорей всего так оно и есть. Если часа через два не придет, будем искать. Только успокойтесь, через два часа я позвоню вам.
Он опустил трубку, подумал и сказал сам себе: ты тоже успокойся, может быть, она заночевала у подруги. Но успокоиться он не мог, наоборот, он почувствовал, что его начинает бить нервная дрожь. Чтобы унять ее, он пошел в чулан и, насвистывая, стал рыться в своих старых, еще школьных учебниках. Задачник по алгебре где-то запропастился, и, отыскивая его, он немножко отвлекся.
Телефон, притаившись, молчал. Рудольф закрыл за собой на кухне дверь и стал листать учебник. Вот она: если из одного резервуара в течение двух часов перекачивать воду в другой резервуар…
Зазвонил телефон.
— Она пришла. — Не сдержавшись, мать заплакала.
Он стоял и слушал.
— Рудольфио, придите, пожалуйста, к нам.
Она опять заплакала и уж потом добавила:
— С ней что-то случилось.
* * *
Не спрашивая разрешения, он снял плащ, и мать молча показала ему рукой на дверь ее комнаты.
Ио сидела на кровати, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь, смотрела прямо перед собой в окно.
— Рудольфио! — позвал он.
Она обернулась к нему и ничего не сказала.
— Рудольфио!
— Перестань, — брезгливо сморщилась она. — Какой ты Рудольфио, ты самый обыкновенный Рудольф. Самый обыкновенный Рудольф, понимаешь?
Удар был настолько сильным, что боль сразу охватила все тело, но он заставил себя остаться, он подошел к окну и оперся на подоконник.
Она все раскачивалась взад и вперед и все смотрела перед собой, мимо него, и тихо скрипели под ней пружины кровати.
— Ну хорошо, — соглашаясь с ней, сказал он. — Но объясни, где ты была!
— Иди ты к черту! — не оборачиваясь, устало ответила она.
Он кивнул. Потом снял с вешалки свой плащ и, не отвечая на молчаливые вопросы ее матери, спустился с лестницы и пошел к черту. Воскресенье только еще начиналось, прохожих на улице было мало, и никто его не остановил. Он перешел через пустырь, спустился к берегу и вдруг подумал: а куда же дальше?
1965
