встречу с детьми, брошенными, как уже знал Вадим, без особого присмотра в обсерватории. Обоим было уже весьма за сорок, оба были поджарые, длинные, даже Марина была не ниже Вадима, вовсе не считавшего себя маленьким.
Вадим зевнул, протер глаза, пристегнул ремень. Улыбнулся соседям и новым своим сослуживцам, с которыми и познакомился-то только вчера. Порадовался про себя: налаживается, кажется, контакт. Очень уж большую напряженность, почти враждебность, скрытую лишь внешним флером приличий, почувствовал он поначалу вчера, когда встретились незадолго до полуночи в очереди на регистрацию билетов. Владимир Петрович был еще более суетлив, чем сегодня, и при этом смотрел куда угодно, но только не в глаза. Марина почти не разжимала губ, но при этом, наоборот, пристально смотрела, так что Вадиму становилось неловко, будто и впрямь виноват он — с нечистыми какими-то помыслами устроился в эту дальнюю экспедицию на смехотворный оклад.
И все же нельзя сказать, чтобы общения не было. Вадиму отвечали, Вадима слушали. И, похоже, постепенно успокаивались, отходили от какого-то первоначального испуга, настороженности и недоверия. Хотя гораздо медленнее, чем хотелось бы Вадиму: он так старался понравиться, быть предельно искренним, а в ответах все время слышал какую-то недоговоренность.
Впрочем, при всем желании быть искренним, Вадим тоже не мог открыться совсем уж нараспашку. Как, например, в двух словах объяснишь четырехлетнее пребывание геолога Вадима в редакции научно-популярного журнала? Выяснилось, что Марине Александровне и Владимиру Петровичу фамилия Орешкина хорошо знакома — именно как автора многочисленных научно-популярных статей и очерков. Его научных работ они не знали. С их точки зрения, с точки зрения любого научного сотрудника-трудяги, временное и вынужденное отступление Вадима на позиции журналистики было отступничеством, легкомыслием дилетанта и ничем иным. В то, что Вадим всерьез возвращался в науку, чувствовалось, новые знакомые не верили. Впрочем, в это не верили большинство друзей и недругов Вадима как в науке, так и в оставленной им навсегда — так он решил — журналистике.
С тех пор прошло больше года. Вадим успел уже, отчасти, реабилитироваться перед наукой, поработав в академическом Институте философии природы по своему родному отделу наук о Земле, с которым, в общем-то, был связан давно и прочно. Но профессионализм высокомерен и не терпит измен — пусть и кратковременных.
Впрочем, наверняка были и более веские причины настороженности, которую почувствовали Вадим и его жена Света еще во время трудоустройства в Москве, в Институте Земли. Их пригласили в обсерваторию друзья — Эдик Чесноков и Женя Лютиков, это знали — и это, похоже, мало кому нравилось.
Взревывая и дергаясь, самолет резво подруливал к аэровокзалу. Освежающие струи из пуговок индивидуальной вентиляции прекратились, и за пять минут, ушедших на ожидание трапа, в самолете стало душновато. И все равно выход на перрон ошеломил Вадима прежде всего нестерпимым жаром. С ног до головы он мгновенно стал мокрым.
— Ого, — сказала Марина Александровна. — Градуса сорок три.
— Ну что ты! — Владимир Петрович мотнул головой и шумно втянул воздух через зубы — льш-ш-ш-ш, впрочем, это он не температуру так проверял, а вообще пришепетывал при разговоре, как бы торопясь и захлебываясь словами. — Не больше сорока — льш-ш-ш-ш. Я и пиджака — льш — не сниму.
— Сорок три! — строго сказала Марина Александровна. — Вова, сними!
Владимир Петрович опять втянул воздух через зубы — льш-ш-ш-ш — но ничего не сказал и снял пиджак, бросив косвенный взгляд на Вадима: не заметил ли, кто в этой семье главный. Вадим заметил — и давно, — но именно поэтому смотрел в другую сторону, благо было интересно.
В разных направлениях шли, предводительствуемые аэрофлотовскими красавицами в белых блузках и синих юбках, пестрые толпы людей в халатах и тюбетейках, а нередко и в чалмах. Прямо над проходом на летное поле по деревянным рейкам вились лозы и свешивались гроздья еще зеленого, но уже с фиолетовым отливом винограда.
Пройдя через турникет, супруги, а за ними и Вадим, завернули в большой стеклянный павильон и тут же пристроились в хвост у одной из касс. Вентиляторы под потолком исправно перемешивали кипящий воздух. До Ганча надо было еще лететь — минут сорок на старинной этажерке, биплане «Ан-2».
— Если повезет, к обеду будем дома, — сказал Владимир Петрович.
— А если нет? — спросил Вадим. Он уже видел, что очереди большие и далеко не все отходят от касс с билетами.
— Если нет — к ужину, — спокойно ответила за мужа Марина Александровна. — Или завтра полетим.
— Может, пойти к начальнику… Нам же на работу, — встревожился Вадим.
Супруги посмотрели на него с улыбкой.
— А куда торопиться? — спросила Марина Александровна. Сегодня она была намного разговорчивее вчерашнего. Ну, нам с детьми хочется увидеться. И то потерпим. А вам? Город посмотрите, рынок. Советую купить что-нибудь: в Ганче базар плохой, дорогой, да и далеко.
— Все новички так, — с пришепетыванием залопотал Владимир Петрович. — Приезжают и начинают беситься. Туда, сюда, и все срочно. А здесь — Восток! Азия — льш-ш-ш-ш. Тише едешь — дальше будешь.
Постояли. Очередь двигалась медленно.
— Ну, наверное, багаж привезли, — снова не выдержал Вадим. — Давайте, Владимир Петрович, сходим, пока Марина Александровна в очереди стоит.
— Опять торопитесь, — сказала Марина Александровна и взглянула на часы. — Рано еще. Впрочем… Вова, постой ты. Мы с Владиславом Ивановичем сходим. Отдайте ему паспорт и деньги, — приказала она Орешкину, который по паспорту, действительно, Владислав Иванович. Вадим — давнее, детское имя для родных и друзей.
Марина Александровна решительно пресекла попытки Вадима ей помогать, взяла играючи два здоровенных чемодана и пошла — хоть бы капелька пота на лбу. Когда они вернулись в павильон, где стоял уже у самой кассы Владимир Петрович, Вадим, весь мокрый, почти постиг смысл восточной неторопливости.
Минут через десять Владимир Петрович, выдираясь спиной из наседавшей толпы, улыбаясь во весь рот, размахивал над головой пачкой билетов и паспортов.
— Неужто будем к обеду? — удивилась Марина Александровна.
— Нет, конечно, Мариночка, — льш-ш-ш-ш. На четырехчасовой только были, самый ранний.
— Ну что ж. Вещи в камеру хранения. Авоську пустую не забудьте прихватить — и на базар!
Базар ошеломил запахами, красками, обилием, разнообразием, шумом. Если бы не опытные спутники, Вадим уже через пять минут покинул бы базар, навьюченный, как ишак, далеко не лучшим товаром. А так и походили с часок, все увидели, ко всему приценились, купили лучшее и недорого — яблоки, виноград, груши, дыни, — целую тяжеленную авоську добавил Вадим к своему багажу.
— Жаль, не в прошлом году приехали, — сказала Марина Александровна. — Во всех этих котлах, — она кивнула на огромные казаны, под которыми играл огонь и в которых что-то бурлило в густом темном масле, — все сплошь было плов да кебоб — такой, что пальчики оближешь. В этом году какой-то неурожай
