Ну, поужинали, и дядька стал раздеваться спать ложиться и вдруг громко тетку зовет, а она на кухне посуду мыла. «Смотри, — говорит, — какая странность: бумажку-то ту, Кузьмы Данилыча купюру, я, оказывается, и не разменял вовсе, вот она в брючном кармане для часов лежит. Ах, ты, какая незадача, — говорит дядька, — я там захлопотался и совсем забыл, что ее свернул и отдельно в кармашек сунул машинально. А разменял-то совсем другую. Вот жаль, надо было этому чудаку ее отдать. Ну да ладно, обойдется». Развернул дядька бумажку, рассмотрел ее и удивленно так говорит: «Странно, никаких тут трех шестерок в номере вовсе и нет. Может, все-таки это не та бумажка, а ту я действительно разменял? Да нет, та самая. Эту я помню, потому что на ней чернильная клякса была, я ее приметил, и уголок еще был надорван. Вот, точно, надорванный уголок. Не пойму, — говорит, — какая муха укусила этого Кузьму. А, бог с ним, с Кузьмой, и с его дурацкой купюрой. Спать надо ложиться, и все».
Но тут его, Бориса, словно что-то ужалило. Надо, подумал он, поглядеть, что за бумажка. Странно ему все это показалось. Взял он у дядьки бумажку и стал ее так и сяк вертеть, разглядывать. Мало что бывает: все-таки у Кузьмы Данилыча часто иностранцы обедают… Комсомолец обязан проявлять бдительность, иностранцы бывают разные, большинство их, понятно, люди неплохие, специалисты, которые нам индустрию создавать помогают, или там братья по классу, что бегут от фашистского террора. Но могут попасться и лазутчики, враги. Вот он смотрел-смотрел те три червонца — по правде, он раньше и не держал в руках таких крупных купюр, поэтому он ее очень внимательно разглядывал — и вдруг увидел, что в одном месте написаны цифры «16817». Возможно, кто-нибудь просто баловался. А если нет? Подумал-подумал он и решил, что на всякий случай ему, как комсомольцу, надо сходить в ГПУ и показать там эту самую купюру. Товарищи разберутся, баловство это или что другое. Он просит как следует все проверить. Где бумажка? Да вот она, эта трехчервонная купюра.
Я стал рассматривать купюру. Это была обыкновенная денежная бумажка, далеко не новая, побывавшая в тысячах руках. На лицевой стороне ее возле «сеятеля» темнела чернильная клякса, в номере серии не значилось не только трех, но даже и одной шестерки. Я перевернул бумажку и сразу увидел небрежным росчерком написанное карандашом поверх замысловатых линий защитной сетки число «16817».
Пожалуй, попади она мне в руки где-нибудь в магазине или ресторане или в зарплату, мне и в голову не пришло бы обратить внимание на какие-то пять цифр, оставленные чьей-то неаккуратной руной. А этот веснушчатый мальчишка в юнгштурмовке, у которого в кармане не часто водятся не только хрустящие бумажки, но даже металлические кружочки, сумел взглянуть на три червонца острым, не потребительским глазом. Кроется за этими цифрами что-либо или нет, — взгляд этот все равно делает парню честь.
Борис Свиридов сидел передо мной, серьезный и независимый, как и должен сидеть человек, испытывающий чувство исполненного долга.
— Когда же это было, товарищ Свиридов?
— Позавчера. Тринадцатого августа.
— Дядя твой знает, что ты к нам пошел?
— Что я, маленький, товарищ начальник? — Во всех чертах его лица, особенно в припухлых, совсем еще детских губах сквозила высокомерная обида.
— А как же ты?.. — Я помахал бумажкой.
— Очень просто. Дядька ее тетке на хозяйство дал, а она мне велела, чтоб я себе по дядькиному ордеру ботинки купил в распределителе, мои, и верно, совсем износились. — Он спрятал ноги под кресло. — Стала она мне деньги отсчитывать — трешками и рублевками. Я говорю: тетя, вы лучше дайте мне ту — в три червонца, что дядя вчера принес, я ее разменяю и сдачу принесу, а то вы мне все мелкие отдадите, а на базаре вам сдачи с тридцати рублей не найдут. И отдала мне ее. — Он повел твердым, мужским подбородком на бумажку.
— Хорошо, товарищ Свиридов, мы все проанализируем, проверим эту купюру. Выясним, одним словом.
— А сейчас вы не можете выяснить? — нахмурился он. — Я думал, вы прямо при мне.
— Ну, как же это прямо при тебе? Это никак невозможно. На это, брат, нужно время, сам понимаешь. — Я спрятал бумажку в карман.
Независимость и высокомерие враз слетели с Бориса Даниловича Свиридова, учащегося культпросветшколы, словно на ветру пух с одуванчика. Он растерянно хлопал рыжими ресницами, а румянец заливал все светлые проталины между его золотистых веснушек.
Я встал, он остался в кресле, неуверенно глядя на меня снизу вверх.
И тут я сообразил, в чем дело:
— Фу, да ты про деньги! Ну, конечно же, я тебе сейчас же отдам. Извини. Да это ведь само собой. Держи. — Я подал ему другие три червонца. — Сойдет? Или тебе тоже нужна «та самая», с тремя шестерками?
Борис Свиридов счел ниже своего достоинства размениваться на шутки в такой серьезный момент. Он отвечал, что ему все равно, тем более, что он сегодня же идет в магазин. После этого он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал, хотя в его жесте содержалась некая снисходительность к человеку, который не оправдал его, Бориса Свиридова, ожиданий и не сумел с первого взгляда определить, содержится ли в «купюре» государственная тайна.
Глядя на прямую, перетянутую портупеей спину удаляющегося Бориса Свиридова, я завидовал его уверенности, что чекисты видят на три сажени под землю и все узнают с первого взгляда.
Один — шестьдесят восемь — семнадцать
И все-таки какая-то зацепка в истории с тремя червонцами была.
Начать с того, что она, эта история, приключилась в день, когда в Нижнелиманске «гостил» Вольф, который обедал в этом самом ресторане. Во-вторых, поведение официанта Кузьмы Данилыча было и вправду несколько странным. Хотя опыт не раз доказывал мне, что многое, кажущееся на первый взгляд странным и необъяснимым, объясняется в конце концов самым элементарным образом.
Прежде всего я позвонил в гостиницу.
— Никуда не отлучаться, — приказал я Кириллу. — И Славину передай. Я сейчас буду. Вы оба мне нужны.
Когда я вошел, Славин читал свежую «Комсомолку», а Кирилл, в трусах и майке, растягивал эспандер: он увидел эту штуку в каком-то нижнелиманском «культмаге», и она поразила его воображение.
— Вольф обедал в ресторане? — спросил я у Кирилла. — Ты узнаешь официанта, который его обслуживал?
— Узнаю.
— Славин, а ты помнишь, у кого Вольф обедал в свой первый приезд?
— Естественно, помню.
— Сходите, посмотрите. Это один и тот же официант или нет. Вернетесь, закончим разговор.
...Они скоро возвратились.
— Ну?
— Один и тот же, — сказал Славин. — Чуть сутулый, голова бугристая, вроде плешивый.
— Факт, — подтвердил Кирилл. — Зовут его Кузьма Данилыч.
Тут я рассказал о Борисе Свиридове, показал «купюру». Славин и Кирилл по очереди с интересом рассмотрели ее.
— А может, просто Вольфу официант понравился — он и вправду хорошо обслуживает, — сказал Славин. — Тем более, что он по-немецки свободно болтает.
— Но покуда нет объяснения поведению Кузьмы Данилыча с тремя червонцами, мы вправе предполагать, что это не случайность. Между прочим, Славин, и ты это знаешь не хуже меня, Вольф прекрасно владеет русским. И тогда... Что же получается тогда? Получается, что Вольф имел в Нижнелиманске не одно, а два дела. Не один, а два контакта. Или по меньшей мере два. Верман — первая цель приезда, официант Кузьма Данилыч — вторая.
Я положил ассигнацию на стол.
— А ну, садитесь. Что могут означать эти цифры — шестнадцать тысяч восемьсот семнадцать? Давайте...
— Порассуждаем.
— Эх, Славин, если б ты всегда понимал меня с полуслова!..
— Шифровка! — высказался Кирилл. — Кодированный текст. А?
— Не исключено.
— Уж очень он короткий, этот текст, — скептически хмыкнул Славин.
— Неважно, что короткий. Все может быть. Но если это и вправду шифровка, нам придется несладко. Чем кодированный текст меньше, тем трудней его расшифровать. Покажем бумажку криптографу в техотделе. Какие еще варианты? Между прочим, мы ломаем голову, нам кажется, что это бог знает какая сложная хитрость, а на самом деле... А на самом-то деле, может, разгадка проще простого.
— Например? — поинтересовался Славин.
— Например, номер телефона. М-м?
— Эврика! — обрадовался Кирилл.
— Идея! — одобрил Славин не то серьезно, не то со своей неизменной иронией. — Попробовать? — Он взялся за телефонную трубку.
— Дай-ка я сам. — Телефонистка ответила, и я назвал номер: — Один шестьдесят восемь семнадцать.
— Готово, — пропела трубка, щелкнуло соединение, и тотчас хрипловатый мужской голос бодро заверил:
— Дежурный гормилиции Савоненков слушает.
— Извините, ошибка. — Я положил трубку на рычаг.
— Ну, чей номер? — с нетерпением спросил Славин.
