— Может, Кира потому и ушла, что вы подвержены истерикам? — спросил Тимофей Олегович самым дружелюбным голосом.
«Он надо мной все-таки издевается, — подумал Гриша безнадежно. — Значит, все кончено».
— Вы можете ответить мне на один вопрос, всего на один, но прямо и без уловок? — Гриша застыл в ожидании.
— Конечно.
— Когда я к вам заходил, Кира была дома?
— Нет. Она вернется не раньше чем к вечеру.
— А где она?
— Этого я сказать не могу.
«Хитрит, сволочь!» — подумал Новохатов, но без всякого запала. Ему постепенно стало все безразлично. Безразличен человек, идущий с ним по тропинке, безразлично, что он говорит. Он нашел Киру и выдохся. Даже ее он не очень хотел видеть. У него не осталось сил, чтобы с ней разговаривать. Сказалась, наверное, и вчерашняя выпивка, и бессонная ночь. Он пожалел, что нет рядом Башлыкова. Башлыков помог бы ему добраться до гостиницы и лечь.
Словно угадав его изменившееся настроение, Кременцов спросил:
— Вы уверены, что вам надо встречаться с Кирой? Я имею в виду — сейчас. Мне кажется, вы чересчур возбуждены и вряд ли способны вести нормальный разговор.
— Вы правы, — согласился Новохатов. — Я даже не способен дать вам в ухо. Но с Кирой мне все равно нужно повидаться. Зачем же я иначе ехал в такую даль?
Новохатов достал платок и громко высморкался. У него глаза почему-то начали слезиться. Кременцов вежливо ждал, пока он за собой поухаживает. Деревья над ними томно покачивали заснеженными ветвями. Этот парк напомнил Грише иные места, где они бывали с Кирой, — Сокольники, Химки. Когда-то они по субботам и воскресеньям ходили на лыжах. Последний раз — позапрошлой зимой. А в минувшую зиму они даже лыжи не доставали из кладовки. Почему? Вот ведь было и такое предзнаменование, такой предостерегающий сигнал. А он ничего не замечал, хотя многое можно было заметить. Например, Кирины в последнее время участившиеся отлучки по вечерам. Она всегда давала подробное и правдивое объяснение. Да что толку. Его не слишком насторожило даже то, что Кира, ссылаясь на нездоровье, взяла за правило раз-два в месяц спать на кухне, на кушетке. Он все принимал как должное. И причина его ослепления была ясна и унизительна. Он слишком любил себя, слишком высоко себя ставил, чтобы допустить хотя бы возможность того, что случилось. Он наказан за свою гордыню, которая спасала его от многих мелочей, но не спасла от жестокого, коварного удара в спину. Он и сейчас думает только о себе, о своем страдании, считает его ничем не спровоцированным и незаслуженным, он себя лелеет, а что с Кирой — не знает до сих пор. Да и хочет ли знать?
— Вы давно знакомы с Кирой? — спросил он устало.
— Года три как, — ответил Кременцов, пристально заглядывая ему в лицо. — Я с ней познакомился на выставке в Москве.
— А, вы же художник. И архитектор. Этакий всесторонний деятель периферийного масштаба. Понятно. А вам не приходило в голову, Тимофей Олегович, что вы совершили преступление? Вы же производите впечатление интеллигентного человека. Дубленка у вас. Вас не пугает, что расплата за стариковские шалости может быть ужасной?
Кременцов насупился.
— Поверьте, молодой человек, я вам позволяю говорить с собой в таком тоне только потому, что вхожу в ваше положение... Лучше всего вам сейчас поехать в гостиницу и оттуда позвонить часа через два-три. Кира, может, к тому времени вернется.
— А вам лучше всего воздержаться от советов. Я их слушаю только потому, что из вас солома торчит.
Так они поговорили и приготовились ненадолго расстаться. Кременцов проводил гостя к автобусной остановке и объяснил, как ехать. В лицо друг другу они больше не глядели. Нечего им там было высматривать.
— Не надо только никуда убегать! — напоследок предупредил Новохатов.
— Отдохните, вы плохо выглядите, — отозвался Кременцов.
В автобусе Новохатова сморило, он дремал, покачиваясь в такт остановкам. Ему представилось, что он расслоился на части. Даже не расслоился, а нелепо вытянулся в пространстве. У него оказались длинные резиновые жилы, как шланги, на которых его растягивали от того дома, где остался Кременцов и где пряталась Кира, до гостиницы. Это фантастическое растяжение на собственных жилах не было болезненным. Ему было сонно и покойно. Мешала немного самая короткая и тугая жила, крепившаяся в горле. Он ее пытался заглотать или, на худой конец, выплюнуть, но не удавалось ни то, ни другое. Он сошел на остановке «Гостиница», а горловая упругая жила так и продолжала перетягивать голову на сторону, его маленько скособочило. В номере сидел печальный дед Николаевич. Он что-то искал в школьной тетрадке. Новохатову обрадовался.
— Нашел жену, Гриша?
— Да, дедушка, нашел.
— А и где ж она? Почему не привел? Не захотела?
— Я ее еще не видел.
— Дак увидишь, раз нашел. Главное, что живая. У меня дела хужее. Ты не знаешь, часом, сколь билет стоит от Смоленска доселе?
— Не знаю, дедушка. Зачем вам? — Новохатов сел на свою кровать, лениво, на ощупь раздевался.
— Дак смету я должен представить о командировке, отчет то есть полный. Ничего я, Гриша, не сделал, поеду так. Повинюсь, со старика чего взять. Но денежки все же, думаю, придется вертать. Это понятно. Ежели нет результату, надо денежки вертать. Это уж как водится.
Гриша лег и блаженно потянулся под одеялом.
— А почему вы ничего не сделали?
— Ну как же. Бумажку-то я потерял, где все записано, а теперь и не знаю, куда и зачем идти. И ругать некого. Может, простят? Ведь первый раз на меня такая оказия. Обыкновенно я без победы не возвращался.
— Вы, дедушка, позвоните туда, — посоветовал Новохатов, зевнув с хрипом, ничего уже почти не соображая.
— Рази так можно? — дернулся дед Николаевич. — Откуда звонить-то?
— Пойдите на переговорный пункт, закажите правление колхоза. Да вы до переговорного только доберитесь, а там объяснят, помогут.
— Ой, Гриша, дорогой человек, ты меня воскресаешь! Что значит — молодой у тебя ум. А я бы нипочем не сообразил.
Дед забегал по номеру, напялил пальтецо, замотал вокруг шеи шарф, нахлобучил на голову шапку-ушанку. «Сейчас, сейчас, — думал Гриша. — Он уйдет, и я усну, поплыву!»
— Кобеля нашего нет, что ли?
— Нету кобеля, нету. По делам убег. Сказал, раньше вечера не будет... Ох-хо-хо! Хе-хе-хе!
Очнулся Новохатов, когда смеркалось. За столом на месте деда сидел заготовитель Арнольд и разглядывал в зеркальце свою изувеченную рожу.
— Проснулся? — кивнул он Грише. — Да, браток, перебрали мы вчера. Как в таком виде домой явлюсь? Страсть! Пойдем в буфет, поправимся понемножку?
— Не хочу. — Он взглянул на часы — начало шестого. Давно так долго и крепко не спал. Но он не чувствовал себя отдохнувшим. Наоборот, все тело налилось чугунной тяжестью, как при высокой температуре. Надо было подыматься и идти звонить. Подумал об этом равнодушно, как о скучной необходимости. Что-то в его сознании изменилось во сне. Те жилы, которые растянулись от дома Кременцова до гостиницы, во сне отпали, лопнули. В себе он ощущал одновременно и тяжесть и гулкую пустоту. Шум в ушах был такой, как будто туда забился пчелиный улей. Этот шум мешал ему сосредоточиться на мысли о Кире, на той мысли, которой одной он поддерживал свои силы много дней.
— Как думаешь, синяк слиняет дня за три? — спросил Арнольд.
— Вряд ли.
— То-то и оно. Ну стерва эта — попадись она мне когда! Сегодня в управление зашел, все смотрят, как на чучело. Девчонки прыскают в спину. А ведь мне дело надо делать, завтра к начальству явиться. Это же в скандал может вылиться. А что ты думаешь! Им только повод дай. Едоки будь здоров. Съедят и не почешутся. Это будет второй сигнал в этом году. Что делать?
— Не пей, если не умеешь.
— Да разве в питье дело? Натура у меня страстная. Дурная натура. Держишь ее в кулаке месяц, два, а потом она все равно себя окажет. С натурой совладать тяжело. У меня и батя такой был, шебутной. До бабьего пола ненасытный. Уж ему за семьдесят было, его черти на том свете с клещами поджидают, а он все с девчатами заигрывал. И, обрати внимание, редко когда промахивался. Женщины тоже нашего брата не обижают. Эта стерва вчерашняя, Тайка, она сама, видать, не ожидала такого исхода. Но что же делать теперь? Как харю в порядок привести?
— Сходи в парикмахерскую, загримируют. Заплатишь, объяснишь по-человечески, лучше новой сделают.
Арнольд выпучил глаза и рот отворил от изумления.
— Слушай, браток, а ведь ты прав! Да за такой совет с меня минимум пол-литра. Вот да! Так я сейчас и побегу. Тут внизу есть заведение. Ну ты ухарь, а! Ну видать, что бывал в моем положении. Эх ты, мать честна, конечно, загримируют. Обязаны пойти навстречу!
Заготовитель, обнадеженный, вывалился из номера, как застоявшийся конь из стойла — чуть ли не со ржанием. Новохатов сел, опустив ноги на ледяной пол. Он подумал, как это легко — совладать с чужой бедой. Вот он уже двум людям подряд помог. Легко давать полезные советы. Кто бы ему помог. «Мне нет спасенья!» — всплыло недавнее, и он проснулся окончательно и, стиснув зубы, примерился к заново занывшему и загудевшему сердцу.
