Нина не может удержаться от слез. Голос судьи проникает ей в самое сердце. Ей уже кажется, что она в самом деле хотела стать лучше, хоть и сейчас не считает себя плохой, что достаточно было бы Якову поговорить с ней вот так, как говорит судья, — и она действительно стала бы другой. Какой — Нина не представляет себе, но непременно лучше, намного лучше, чем до сих пор…
— Ниночка, не нужно плакать! — восклицает какая-то женщина (Нина даже не знает, кто). — Не стоит он этого!
— Считаете ли вы, со своей стороны, возможным восстановление семьи? — сурово спрашивает судья Горбатюка.
— Не считаю.
— Почему?
— Я уже сказал, почему! — начинает раздражаться Яков и старается овладеть собой. «Не нужно волноваться, так только повредишь себе».
— Хорошо, у меня больше вопросов нет, — говорит судья и по очереди наклоняется к народным заседателям.
Тогда старший из них откашливается и кладет на стол обе руки. Смотрит на Горбатюка, шевелит косматыми бровями, и Якову кажется, что заседатель сердится на него.
— А скажите, гражданин… гм… гм… заявитель, кто виноват в том, что ваша жена стала мещанкой, как вы только что сказали?
И снова — гнетущее ощущение тупика. Это вопрос, который не раз вставал перед ним и на который он не находил ответа. Кто виноват?.. Разве он знает, кто виноват в том, что так нелепо сложилась жизнь? Разве легко ему стоять здесь, перед судом? Ему, может быть, легче было бы примириться с ней, если б только это было возможно…
— Отвечайте на вопрос, — напоминает судья.
Он больше ничего не может сказать…
Яков садится. Устал, словно выполнил невыносимо тяжелую и очень неприятную работу. «Теперь ее очередь», — думает он о жене.
Готовясь к допросу, Нина старалась вспомнить все, что должна была сказать о Якове. Она так сильно волновалась, что никак не могла сосредоточиться, собраться с мыслями. К тому же она должна была одновременно слушать и вникать в ответы мужа, слушать вопросы судьи и думать, как сама ответит на тот или иной вопрос. Мешал ей и голос Якова, и голос судьи, и те внутренние голоса, которые звучали в ней.
Когда судья велела ей встать, она вздрогнула от неожиданности, хоть все время ждала этого.
Нина поднялась, несколько раз глубоко вздохнула. Отвечала на вопросы судьи, и ей все время казалось, что это говорит не она, а кто-то другой. Была словно загипнотизирована; отвечали одни уста, а мозг дремал, переутомленный той работой, которую ему пришлось выполнить во время допроса Якова.
Лишь после того, как судья спросила, признает ли она иск о расторжении брака, мозг ее включился в ход процесса. И Нина начала бороться за свою судьбу — за возвращение Якова, без которого не мыслила своей дальнейшей жизни.
— Не признаю… Никогда не признаю!
— Иск о расторжении брака не признает, — продиктовала судья секретарю и снова обратилась к Нине: — Почему?
— Потому что он должен воспитывать детей… Как же можно воспитывать детей без отца? Ведь они еще маленькие, вы сами видели их, — заплакала Нина. — Он бросил нас… К другой ушел… Я всегда сидела дома, а он приходил ночью пьяный… Каково мне было смотреть на это! Он ругал меня, бил… Я все терпела, я надеялась, что он одумается, вернется ко мне… Как же мы будем жить одни?..
— Скажите, вы устраивали мужу скандалы?
— А что я должна была делать, если он пил, бегал за другими женщинами? Что мне было делать? Ведь он мой муж…
— Ваш-то ваш. Но ведь вы должны были понимать, что постоянные скандалы, сцены, вроде той, какую вы недавно устроили у него на работе, ни к чему хорошему привести не могли. Возможно, что именно из-за всего этого ваш муж и стал добиваться развода. Ведь при таких условиях всякая любовь угаснет…
Нина молчит. Слезы душат ее, ей трудно отвечать. «Я никогда больше не буду скандалить, пусть он делает, что угодно, лишь бы только вернулся ко мне», — хочет сказать она, но вспоминает, как Яков несколько минут тому назад во всем обвинял ее, и не говорит ничего.
— Вы сами видели мужа с другими женщинами?
— Мне говорили…
— Не все то, что говорят, правда… А почему вы не работаете? На какие средства вы живете?
— Муж платит.
— Муж платит на ваших детей. Значит, вы отрываете часть денег у своих детей…
— Я воспитываю их…
— Плохо воспитываете!.. Зачем вы привели сегодня своих детей сюда? Чтобы разжалобить суд? А вы подумали о том, как это подействует на них? Не думали так же, как не думали о том, какими вырастут дети, если будут свидетелями всех ваших скандалов… Закон разрешает нам отбирать детей у таких родителей, как вы, передавать их на воспитание государству. Это и вас касается, заявитель, — взглянула судья на Якова и снова обратилась к Нине: — А почему вы не хотите работать? Вы женщина молодая, физически здоровая, государство затратило большие средства на ваше обучение, у вас были все условия для того, чтобы заниматься общественно полезным трудом, тем более, что до последнего времени с вами жила свекровь… Может быть, тогда бы у вас и скандалов этих не было, и муж с бо́льшим уважением относился бы к вам… Заявитель, у вас есть вопросы к гражданке Горбатюк?
У Якова вопросов нет.
— Садитесь…
Нина садится, глубоко обиженная упреком судьи. «Почему я не работаю?.. Спросите об этом у него. Ведь это он не пустил меня в институт и работать не разрешил, изломал всю мою жизнь!..»
Начинается допрос свидетелей. Нина вспоминает, что Юля не явилась, но так подавлена, что ей уже все безразлично.
— Ваша фамилия, имя, отчество? — спрашивает судья Лату.
— Лата Иосифовна Винцевич.
— Год рождения?
Этот вопрос явно смущает Лату. Она беспомощно оглядывается по сторонам, словно надеется, что кто-то скажет, какого же она года рождения, наконец неохотно отвечает.
— Где вы работаете?
— Я замужем…
— Значит, вы не работаете?
— Не могу же я работать и хозяйство вести. У меня муж не такой, чтобы посылать меня на работу. Я…
— Свидетель Винцевич, предупреждаю: отвечайте только на вопросы суда.
Лата сердито пожимает плечами: она ведь отвечает! А если кое-кто хочет заткнуть ей рот, так при чем же здесь она?..
— Свидетель Винцевич, расскажите суду, что вы видели, когда проходили двадцать второго августа мимо редакции?
— Все видела.
— Что — все? Говорите конкретнее.
— Видела, как они обнимались и целовались.
Нина кивает головой. Именно так рассказывала ей Лата потом, на следующий день после скандала.
— Товарищи судьи, разрешите вопрос? — срывается с места Яков.
— Заявитель, сядьте. Когда будет нужно, мы дадим вам слово.
Но Яков продолжает стоять. Он не может спокойно сидеть на месте, когда эта кобра так бесстыдно клевещет на него.
— Заявитель Горбатюк, какие у вас будут вопросы к свидетелю?
— У меня один вопрос: на окне моего кабинета, когда вы подсматривали, шторы были спущены?
— Да, — после некоторого колебания отвечает Лата.
— Так как же вы могли все это видеть?
— А я тени видела.
— Так вы не видели ни заявителя, ни Кушнир? — спрашивает теперь судья.
— Я видела тени. А что ж еще они могли делать вдвоем в кабинете?
Пораженная Нина смотрит на Лату. Значит, та обманула ее. Она ничего не видела! Значит, там, возможно, и не было ничего…
— Следовательно, это из-за вас произошел скандал двадцать второго августа, — констатирует судья.
— Из-за меня?! — возмущается Лата. — Из-за меня!.. Вы меня, товарищ судья, зазря не обвиняйте!..
— Хорошо, садитесь, — морщится судья и обращается уже непосредственно к Нине: — Видите, что значит верить всему, что говорят.
Нина опускает голову, не решается взглянуть на судью. В ней уже шевелится раскаяние. Но откуда она могла знать, что Лата так бесстыдно лгала? «Может быть, и не случилось бы ничего, не было бы и этого суда», — думает она. Нет, она никогда больше не поверит Лате, будет держаться подальше от нее.
После допроса свидетелей, который, как казалось и Якову, и Нине, тянулся невыносимо долго, судья снова обратилась к Горбатюку:
— Может быть, после того, как вы выслушали вашу жену и свидетелей, вы согласитесь на примирение и заберете свое заявление?
— Нет!
— Чем вы хотите дополнить материал?
— Я прошу развести нас…
— Мы не разводим, — перебивает его судья.
— Я прошу вынести такое решение, которое давало бы мне право развестись с женой.
— Гражданка Горбатюк, встаньте! О чем вы просите суд?
Нина встает, но ничего не говорит. Она только плачет.
— Суд удаляется на совещание для вынесения определения, — забирая со стола тоненькую папку, объявляет судья.
Если Горбатюк думал, что самое тяжелое уже осталось позади, если он почувствовал некоторое облегчение, когда судьи вышли в соседнюю комнату, то через минуту ему пришлось убедиться, насколько относительно человеческое представление о тяжелом и самом тяжелом. Еще минуту назад он переживал такие душевные муки, что ничего более страшного не мог себе представить. А сейчас, не защищенный от жадных взглядов ни судебным ритуалом, ни самим ходом судебного следствия, привлекавшим к себе все внимание присутствующих, он увидел, что может быть еще хуже.
