Рассказывай мне теперь все свои сны, ладно?
Света со смехом согласилась, а Вадим отметил, что Женя нисколько не шутит. Вид у него был решительный, лицо даже какое-то важное, значительное. Женя верил в сны! У него была целая толстая тетрадь, где запечатлевались сны всех родственников и знакомых с подробным анализом — в основном по Фрейду, большим поклонником которого Женя был. Есть в этой тетради и пара снов Вадима — там, в Москве еще, Женя записал, но расшифровку он дал такую, что Вадим сразу, начисто потерял вспыхнувший было интерес к снам и психоанализу, как Женя ни пытался его заинтересовать.
Вадим, встретив вечером в душе Пухначева, предупредил его о скором приезде корреспондента. О приказе по институту Пухначев знал, но без подробностей. Заметно взволнованный всеми новостями (болезнь Саркисова и для хухлинцев могла означать большие перемены), Пухначев, наскоро домывшись, помчался обсуждать их с Хухлиным и прочими своими коллегами (они на субботу и воскресенье все выбирались в Ганч передохнуть).
В воскресенье утром Вадим выехал на мотоцикле в Помноу.
Рассчитывал добраться в полчаса, и действительно, две трети пути преодолел за двадцать минут. Но потом начались неприятности с мотором. Пологий, но длинный подъем к станции по «конусу выноса» — лёссовой наклонной равнине, образующей дно сужающейся долины, оказался мотоциклу «не по зубам». Мотор перегревался и глох, тем более что солнце давно поднялось и заливало пустынную каменистую дорогу светом и жаром. Вадим пережидал и снова проскакивал километр-два, до очередного заедания в двигателе. Под конец мучения Вадима были уже занятным зрелищем для Кота, который, стоя перед крыльцом станции, что-то жег в корыте, подбрасывая все новые порции топлива и тщательно перемешивая железным прутком то, что горело.
— Говорил я тебе, — наставительно сказал он, когда Вадим, весь в поту, вкатил наконец молчащий раскаленный мотоцикл в калитку, — езжай с рассветом. На час бы раньше встал — проскочил бы по холодку.
Вадим увидел, что жжет Кот рулоны проявленной фотобумаги. Развернул, посмотрел — это были «пустые» сейсмограммы, без землетрясений-зигзагов.
— До чего ж народ ленивый, — говорил Кот, продолжая подбрасывать в огонь все новые рулоны. — Сколько на подмене здесь в этом году было? Человек десять. Хоть бы один занялся. Ведь за эту золу, — рядом стояло ведро, до половины наполненное размельченным черным порошком, — я рублей сто премии получу, не меньше, почти ж чистое серебро, концентрат. И так везде. По золоту-серебру ходим, считай, — и никто не почешется. Богатеи, язви их…
Вадим сел на крыльце. Из ущелья тянуло тонкой струйкой пахнущего снегом воздуха, приятно обвевало горячее, влажное тело. Уютно колыхался костерок в корыте. Буднично ворчал на лентяев подменщиков Кот. Хорошо! Вадим вдруг взглянул на себя и на все окружающее со стороны, как бы глазами приезжающего скоро приятеля-обозревателя, и аж сам себе позавидовал. Хорошо! И он с удовольствием поддержал Кота в этом славном старинном русском обычае — ворчать, ругая без настоящей злобы безалаберность и бесхозяйственность ближнего, — напомнил, что запись на фотобумагу — это вообще дикость в век электроники и магнитной записи, что несложное устройство — запись на кольцо магнитной ленты со сдвигом по времени — позволяет тратить ленту и гонять аппаратуру только на период землетрясения, а в пустые промежутки — не гонять и не тратить. И что так уже делается на лучших, передовых сейсмостанциях. Но Коту эта перспектива не очень понравилась: за что же, спросил он, станционники тогда будут премии получать? А на ответ Вадима, что станционник — отживающая свой век профессия и что все могли бы уже сейчас взять на себя автоматизированные полигоны со множеством самозаписывающих станций-буев и двумя-тремя «бакенщиками» — наладчиками на нейтральной базе, — угрюмо засопел. Кот, видимо, живо представил себе эту перспективу для родного Ганчского полигона, и это его вовсе не порадовало.
— Эх, не хотел бы я до этого дожить…
Они сходили за водой к опустевшему лагерю хухлинцев, и по дороге Вадим рассказал Коту новости. К приезду корреспондента Кот отнесся с полным равнодушием, только заметил, почесав в затылке:
— Придется еще прибраться.
А вот болезнь Саркисова воспринял совсем не так, как Женя и Эдик. Он искренне огорчился и пожалел шефа, вспомнил и о его старушке матери в Москве, к которой, оказывается, Валерий Леонтьевич относился с трогательной заботой, и о том, что не дал бог Саркисову собственных детей — пасынок только есть. Вспомнил и о том, как шеф несколько раз лично справлялся у Кота о его жилищных условиях и не успокоился, пока не добился для Кота и его семьи отдельной квартиры.
Довольно долго рассказывал Кот о Саркисове, и в этих рассказах вставал совершенно незнакомый Вадиму образ — образ находчивого хозяйственника и заботливого распорядителя.
— Приходит, — рассказывал Никита, — к Саркисову одна станционница, вся в слезах. Муж уволил. Ну, ругались они, муж попивал, а станция считается служебное подразделение, где начальник всегда муж, а заместитель жена. Вот мужик и нашел способ пронять бабу: увольняю, мол, за систематические нарушения дисциплины и пререкания с начальством, то есть с ним. Саркисов подумал и говорит этой бабе — а сам трубкой дымит: зайдите, мол, через полчаса. Та приходит, шеф новую трубку запаливает, а сам кивает: возьмите. Та берет. Копия приказа по экспедиции. Начальником станции с этого числа назначается она, а ее заместителем — муж. Смеху было!
И еще несколько историй в том же духе. Кое-что, правда, отдавало фольклором и легендой — это был обобщенный образ отца-командира, немного в лубочном стиле. Но насколько понятнее было это нормальное отношение к человеку, чем лихорадочное ликование Жени и Эдика.
Пока наливалась вода, Вадим с Котом сходили в лагерь Хухлина, в дальнюю его часть. Здесь под красным осыпающимся обрывом громоздились какие-то установки, катушки, бухты и просто обрывки кабеля, разбитые и целые ящики, и контейнеры, застыл в неподвижности экскаватор. Всюду виднелись таблички: «Запретная зона. Посторонним вход запрещен». Но ни забора, ни хотя бы сторожа, обеспечивающих выполнение запрета, вообще ни души сегодня здесь не было, и Вадим с Котом в две минуты обошли место работ. Метрах в пяти от обрыва было забетонировано основание под какую-то громоздкую установку. Здесь, видимо, и будет работать МГД-генератор. Обрыв должен был принять на себя удар плазменной струи и отразить ее вверх; на сотню метров небось фонтанчик огня будет. Интересно было бы посмотреть ночью…
— Вообще-то Хухлин просил всех, кто дежурит на станции, присматривать за лагерем, — сказал Кот. — Но от нашего начальства я таких приказаний не получал. И ни за что не отвечаю.
2
Приятель-обозреватель Светозар Климов приехал в среду. На горизонте показалась ослепительно глянцевая сверкающая черная «Волга», выглядящая на фоне
