Прошлой осенью на Длинной Косе, как обычно, обосновалась лежбище моржей. На низкой высоте над лежбищем прошел самолет ледовой разведки в нарушение инструкции, запрещающей самолетам и вертолетам всех видов и назначений опускаться над лежбищем ниже тысячи метров.
Моржи испугались, бросились в море, давя друг друга. На Косе остались десятки трупов.
Нанук видел самолет. Зарисовал его. И даже запомнил бортовой номер.
Самолет принадлежал соседнему авиационному подразделению.
Винтер по данным Нанука и собственному обследованию составил акт и возбудил дело в суде.
Подразделение было оштрафовано на крупную сумму, экипаж самолета тоже — персонально все, кто был на борту. С тех пор самолеты спецназначений обходили остров стороной, но летчики соседней области поклялись никогда и ни при каких обстоятельствах не брать на борт Винтера и Нанука, людей довольно известных в Арктике, не брать на борт — и все!
Нанук улыбался. А Винтер летал на суд, и летчики возили его, таким образом сразу же нарушив слово.
— Ничего! — угрожал командир злосчастного экипажа, — как-нибудь сбросим вас в: низ без парашюта.
«Все они связаны с Севером, — думал Варфоломей. — Они свои тут, вот в чем дело. Они очень любят свою работу. Отмени сейчас все северные надбавки, они все равно будут работать тут. Они, должно быть, счастливы».
От встречи этих разных людей исходило тепло. Варфоломей сидел тихо и молча грелся у чужого костра.
Десятый день Чернов, Христофор, Ояр и Варя работают на Косе Длинной. Балок они поставили в начале косы, под сопкой, у самого океана. Он был надежно прикрыт с одной стороны сопкой, с другой. — нагромождением торосов, да и само лежбище находилось километрах в двух — медведи балок не замечали.
С прошлой осени на косе осталось достаточно трупов моржей, и тут паслись медведи. Часто встречались самцы, хотя ни одного из них ребята в берлогах не видели и ни одной залежки самца найти ученым не удавалось который год. Этот феномен так и остается пока загадкой для Чернова и его лаборатории.
Группу из трех-четырех медведей всегда можно было встретить тут. Держались они обособленно, в стороне друг от друга, каждый у своей туши, и желания знакомиться не выражали, скорее наоборот, каждый зверь охранял свой «столик» в этой природной столовой.
Покормившись несколько дней, звери уходили — один раньше, другой позже, но на смену им приходили другие. Удалось обездвижить и описать четырех. Очухавшись, они тут же ушли во льды.
Только один медведь не покидал лежбища — громадный, старый, очень жирный самец. Его прозвали Бароном. Барон тяжело ходил, спал тут же, рядом с тушей моржа. Был он ленив и подслеповат, а на людей совсем не обращал внимания.
Однажды Чернов простоял полчаса в пяти шагах от него. Медведь лежал и, казалось, понимал, что эти двуногие ничего плохого ему не сделают.
Винтер стоял рядом, держал нацеленный в голову зверя карабин, замерз даже, а Чернов молчал, тихо ходил вокруг, ему хотелось потрогать медведя живого, не обездвиженного.
— Пошли, я замерз, — сказал Ояр.
— Пошли.
— Почему мы не берем Барона?
— Успеем… — сказал Чернов, — оставим на потом… Не уйдет он. Возможно, болен.
— Жирный, черт.
— Да…
— Наши весы его не потянут…
— Пожалуй, тут килограммов восемьсот…
— Будет.
— Надо бы еще одного-двух молодых… двухлеток хорошо бы… — сказал Чернов. — А этого успеем.
Невдалеке два медведя бродили по голому склону сопки — ели мох, мерзлый ягель, обдирали мелкий кустарничек.
Сюда на работу ребята ходили пешком. Поклажу умещали на легких беговых оленьих нартах. Их можно было тащить одному. Все надевали поверх меховой одежды белые камлейки, подходили к лежбищу незаметно, и когда медведи замечали людей, пугаться было уже поздно, люди садились на нарту, тихо переговаривались, звери привыкали к ним и не боялись.
Снимки, которые успел сделать Варфоломей, могли бы украсить передачу любого телевидения, и он жалел, что рядом нет кинооператора.
Трижды приезжали Нанук с Ное погостить. В балке было тесно, но весело.
Нанук вечерами вспоминал старую жизнь, сказки и песни молодости и сетовал, что раньше медведей было больше, и песцов больше, и птиц больше, и рыбы… Моржей и нерпы тоже было больше, вздыхал он.
— Конечно, — заметил как-то Варя, — еще Дарий Первый выбил клинописью «Не та ныне молодежь пошла»… все нынче не так, гм…
— Дарин? — встрепенулся Нанук. — Председатель райисполкома?
— Нет, нет! Дарьян — это председатель. А Дарий — так себе… — успокоил Чернов, — царек необразованный. Как плохой шаман. Ему можно было городить глупости.
Варфоломей покраснел.
Тихими апрельскими морозными ночами Ноэ и Варфоломей уходили из прокуренного балка. Одевались тепло и уходили смотреть звезды, любоваться сиянием и возвращались раскрасневшиеся с мороза, веселые, и воем становилось понятно, что если людям к тридцати, они так просто звезды не считают.
Нашли они на берегу свою пещеру. Ледяные глыбы так выдавлены на берег, что образовалась гряда хаотичного нагромождения льдов, пурга сцементировала снег, и в одной из пустот, сложенной льдом, было тихо. В небольшой уютной ледяной пещере можно укрыться, даже поставить свечу — было тихо, и блики огня на ледяных стенах и дверь, сотканная из звезд, северного сияния и темноты ночи, были сказочнее, чем все слышанное в детстве о хрустальных сказочных дворцах.
— Хватит вам тут, хватит! — тормошила Ноэ Чернова. — Едем на Ключи! Там так здорово?!
— Знаю, знаю, — успокаивал ее Чернов.
— Вот дождемся Антошу, — пообещал Христофор.
— Сколько можно ждать? Уже две недели! Они, может, в поселок поехали!
— Нет, — покачал головой Христофор, снял очки, протер их, водрузил на нос и после этого растянулся на спальном мешке. — Нет, Нюра, он обещал. Вот приедет — и все двинем. Мы тут почти закончили. Остался один Барон.
— Толстяк? Он сейчас у туши, спит. Я так днем испугалась!
— Ну и зря…
— Барана успеем… — пробубнил про себя Чернов.
Ноэ и Нанук уехали.
Христофор и Ояр ушли утром проверять капканы. Накануне они видели даже следы леммингов на пороше. Это озадачило охотоведов. Зимой лемминги редко вылезают из-под снега. Вернее, не столько редко, сколько трудно найти маленькую норку, а след их на снегу вообще трудно различим, если только не выпал свежий снег.
— Что-то она к нам зачастила, — сказал Чернов, — а?
— Нюра? Ей с нами нравится, — ответил Варя.
— И с нами, и с тобой. Вернее, тебе с ней, а? Хороша, а?
— Мне она нравится, — вздохнул Варя.
— Вот-вот, я и говорю… гм…
— А может, я ее люблю, — совсем доверчиво и безответственно ляпнул Варя.
Только Чернову мог признаться Варфоломей, открывая ему, совсем незнакомому человеку, душу:
— Она чем-то похожа на мою первую жену… такая же брюнетка и полная.
— …здоровая!
— Да, — кивнул Варя, — и в здоровом теле…
— …и в здоровой бабе — здоровый дух!
Варя не обиделся.
— Опять же наследственность, гены, — продолжал Чернов. — С твоей стороны будет очень рационально на ней жениться, правильно, ей-богу! Дети будут красивы, потом здоровы, и жить долго будут. За счастье, правда, я не ручаюсь. Ну, да это от вас зависит. Ты был счастлив?
— Был. С первой женой.
— Значит, больше не будешь. Единожды ты изведал, а дважды это не дается. Впрочем, счастье — это сугубо индивидуальное понятие, оттого и расплывчатое. Тут наука не поможет. Только дураку до конца ясно, что такое счастье. Или ограниченному человеку.
— Я знал… Это не расскажешь… Она была такая же толстая. Вот Ноэ я вряд ли подниму… и первую жену я не носил на руках… И она ушла.
— Она ушла, потому что ты был дураком. Или она по сию пору дура. Впрочем, прости, кто вас поймет? Я вот не женат. Зря, конечно. Тоже, может, у меня что-то не так. Все откладываю. Думал даже на лаборантке перед отъездом жениться. Чтоб ждала. У нее карапуз трехлетний, любит очень меня. Надо, чтоб ждала. А то меня, кроме шефа, никто в Москве и не ждет. Шеф и друзья — они у меня по всему Северу. Из-за этого и про баб забыл. Дали квартиру — как кандидату. А на что одному квартира? Лазить с тоски на голые стены?
— Пропала квартира? — ужаснулся Варфоломей.
— Да нет… не знаю. Отдал я ее пока Таньке, это лаборантке, значит. Ей нужней… так и живет. А я по северам. Вот докторскую сделаю — и женюсь, а?
— Не выйдет… думаю, не выйдет, не получится.
— Чего так?
— Надо тебе где-то тут оставаться, на Чукотке. Наверное, это так. Мне вот в Риге, а тебе — на Чукотке. Посмотришь. Докторскую ты сделаешь запросто, тебе больше ничего не остается, это как чай по утрам-вечерам. А дальше? Гм… это труднее.
