В клубе шел концерт, было людно. На сцене, опершись рукой о край пианино, стояла в длинном бархатном платье молодая певица. И пианино, и она были до обидного далеко от рампы, в полумраке. Кто-то даже крикнул: «Ближе к свету!», — но певица оставалась на прежнем месте, как будто стеснялась выходить на свет. Голос ее, звонкий, чуть-чуть грустный, все сильнее звучал в тесном зале. Устремив взгляд в глубину его, она как бы спрашивала:
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей,
Ты куда, куда летишь,
Где ты ночку проведешь?..
На какую-то долю минуты песня затихала, словно певица ждала, что же ей ответят, а зал молчал в напряжении. Не дождавшись ответа, она продолжала с новой силой, чистый голос ее звенел и звенел.
Удивительно было, откуда такая знаменитость появилась в колхозе, да еще в бездорожье. Хотя бы показалась как следует.
Пропев «Соловья», артистка поклонилась и ушла за кулисы. Гром аплодисментов заставил ее опять выйти на сцену.
— Веселую давай, веселую! — кричали ей с ближних рядов.
Она вошла, что-то шепнула пианисту, посмотрела в зал и запела, но совсем не веселую песню, а грустную «Грушицу». В ее голосе были знакомые нотки, вроде уже слышанные где-то раньше. С печалью она обращалась в зал:
Далеко уехал мой
Синеглазый, дорогой,
Сердце скорой встречи ждет
И о нем поет…
Последние слова певица повторила, но все равно не смогла подавить грусть. Выдавал ее дрогнувший голос и все тот же ожидающий взгляд, устремленный в конец зала. Кого она искала и непременно хотела увидеть? Кого звала?
Где ты, милый, где ты, мой,
Отзовись скорей, родной…
Зал молчал, стояла выжидающая тишина. Вдруг дверь открылась, и в помещение вошел Смельчаков, мокрый, посиневший. В это же время шагнула на свет, к самому краю рампы, певица. И как-то сразу изменился ее голос, послышалась в нем радость. Знаете, кто это была? Телятница Глаша!
Саша сел рядом со мной на край скамейки. Преодолевая озноб, он подшучивал над собой:
— Видали красавца? Представляете, на самой середине сорвался со льдины и чуть под лед не ушел.
Он приподнял над головой руку и помахал девушке. Та улыбнулась так ласково, как и днем, на ферме, когда стояла обнявшись с Сашей. Он не спускал с нее глаз. А когда она закончила песню и ушла со сцены, Саша обернулся ко мне и тихо проговорил:
— Эх и Глаша! А нарядилась-то как!
Он посмотрел на свой мокрый, испачканный ватник.
— Не разлюбит, не бойся.
— Это я знаю… — улыбнулся Саша. — Она такая, ну, самостоятельная, с душой… Только все спрашивает, когда я прокачу ее на тракторе. А я ведь только учетчик. Придется после сева на курсы трактористов податься.
В перерыве к Саше подошла Глаша и с наигранной обидой упрекнула его:
— Целый вечер заставил нервничать, непутевый!
Потом подхватила его под руку и повела к выходу.
— А посинел-то как! Скорее пойдем отогреваться!
Заморские гости приехали в Медвежье рано утром. Солнце только шевельнулось за восточным косяком леса, не успев достать первыми лучами до земли, расцветить холодноватую росу. Обычно в это время в лесном поселке было тихо, лишь с узкоколейки доносились первые вздохи паровозов, готовившихся к отъезду в лесосеку.
А сейчас, несмотря на ранний час, пробудились все улочки. К приходу московского поезда перрон был запружен людьми. Едва ли не у всех в руках были цветы. Первый раз приезжали в поселок иностранцы, поэтому для всех было в диковинку посмотреть на них.
По расписанию поезду разрешалось стоять на лесном полустанке всего полторы минуты, и посельчане забеспокоились: как бы гости не замешкались. Но все обошлось хорошо. Из среднего вагона один за другим вышли трое, все кучерявые, темнокожие, в сопровождении молоденькой девчушки, оказавшейся переводчицей.
Все хлынули к ним. Директор леспромхоза, председатель рабочкома, лесорубы поздоровались, обнялись. А женщины поднесли им цветы. Гости улыбались, кланялись, сложив вместе ладоши, сверкая белизной зубов. Они, конечно, не думали, что столько людей придет встречать их.
Что-то они говорили, растягивая слова, делая длинные паузы. Уборщица дома приезжих тетя Глаша, маленькая, сухонькая, выступив вперед, прислушивалась к их говору и мотала головой:
— Волнуются, сердешные…
Она всех, кто прибывал в дом приезжих, называла «сердешными», вкладывая в это слово свое почтение к ним, особенно к командировочным: куда, мол, только не забросит их судьба. И, конечно же, радовалась: есть с кем накоротке поговорить, узнать, как в других местах живут-бывают.
А сегодня тетя Глаша вкладывала в это слово еще и жалость: издалека, слышно, из-за океана пожаловали, на самолете долго летели, небось измотались, устали. Еще вчера вечером она вымыла полы в комнатах, отведенных для иностранцев, в коридоре, на крыльце, на столах поставила вазы с полевыми цветами. А утром прошлась по полам со шваброй. У входа на крыльцо бросила свежие еловые лапы. Везде чисто, здоровый хвойный и цветочный дух. Она не поленилась бы сделать и многое другое, что бы понравилось гостям, но не знала. Уже в последнюю минуту кто-то сказал ей, что на родине у приезжих пальмы не в кадках, а прямо на земле — там ведь зимы не бывает, и огорчилась, что не догадалась принести из дома горшок с молоденькой пальмочкой. Все же напомнила бы им о родине.
Когда гостей повели в дом приезжих, тетя Глаша опять протиснулась к ним поближе. И все разглядывала их. Люди как люди, только ростом поменьше поселковых лесорубов да темноваты лицом и говорят не по-нашему. Выделялись одеждой. Двое пожилых были в белых чалмах, какие тетя Глаша видела в кино на узбеках, в новых белых как снег куртках. Длинные рукава до кончиков пальцев закрывали руки. Лица были в жестковатых складках. Вчера тетя Глаша слышала, что среди гостей двое лесных рабочих, и решила, что это они и есть. Третий был помоложе и ростом повыше их. Он был в сером костюме в клеточку, при галстуке. Из нагрудного кармашка пиджака виднелся уголок платочка.
«Какой форсистый, — заметила тетя Глаша. — Это небось из начальства. Ну, узнаю!»
У дома приезжих гости остановились. Тетя Глаша вырвалась вперед, открыла двери в комнаты. Потом поспешила в умывальню, вынесла туда мыло и свежие полотенца. Пусть умоются с дороги. Тряпочкой протерла вешалку. Хоть пыли на ней и не было, но все-таки. Ведь вон в каком белоснежье они.
Ждать ей долго не пришлось. Гости пришли, поснимали с себя куртки и пиджаки. Тетя Глаша показала им вешалки: «Вот сюда, сюда вешайте. Не бойтесь, не запачкаете». Но когда она увидела их майки, удивленно всплеснула руками. Стираные-перестираные, штопаные-перештопаные. Даже у того, форсистого. Вот те на, сверху-то наряд, а под ним… Она, уборщица, и то в таком дырявом исподнем давно не хаживала. Верно, вместо костюма на ней халат. Но уборщице без него нельзя. Впопыхах, правда, забыла сегодня надеть платок, но это не беда. Вот если бы без часов. Тогда пришлось бы то и дело справляться у кого попало о времени.
Тетя Глаша, размышляя, забыла даже подтереть на полу у плещущихся гостей. Она стояла со шваброй в руке и все глядела широко открытыми глазами на незнакомцев.
Вчера в дежурке, когда она собралась обряжать комнаты, сменщица, завистливая толстушка Феня, сказала: господи, везет же людям, живут в теплой стране, не зная мороза, говорят, там по три урожая в год собирают. И ехидно усмехнулась: валяй-валяй, старайся, авось подарок поднесут тебе заморские-то! Она одернула Феню: дуреха, аль я из-за подарка? Но в душе оставалось вот это упоминание. Оставалось до этих минут.
«Нет, видно, ихняя житуха не малина».
А гости тем временем поглядывали на нее, что-то спрашивая у переводчицы. И, как потом заметила тетя Глаша, почему-то с удивлением смотрели они именно на ее часы. Почему? Не нравятся, что ли? Но не должно: часы угличской марки, такие, слышно, в заграничный торг отправляют.
Так она и не могла понять, в чем дело. Уже когда все пошли в свои комнаты, она принялась подтирать в умывальне. Потом побежала было к ним с только что вскипевшим чайником, но в коридоре встретилась с директором, который сказал, что завтрак для гостей приготовлен в столовой. И увел их.
После завтрака они ушли осматривать хозяйство поселка, побывали на нижнем складе, где вызванивали электропилы, натужно гудели лебедки, посвистывали подъемные краны и шуршали окорочные станки, заглянули на площадку к лесному бассейну, затем поднялись на лесопильный завод и оттуда прошли в механическую мастерскую… Тот, что с платочком в кармане, на все смотрел молча, а двое других то и дело спрашивали директора и старались каждое его слово записать в блокноты.
Потом для гостей был подан мотовоз с вагончиком, и они отправились на ближайшую делянку.
