Кайнар-булак. И во второй раз решил, что ему нет смысла снова идти туда. Кишлак опустел совсем. В нем бродили волки и шакалы, а у родника не было ни одного человеческого следа.
— Наша родина тут, в Бандыхане, — сказал он жене, вернувшись, — здесь мы обрели друг друга, аллах дал нам Сиддыка. Значит, так ему угодно. Не будем гневить его мечтой о возвращении, забудем обо всем, что было.
— Разве можно забыть камни, на которых я выросла, ака, — сказала Мехри, — разве можно забыть вкус воды родников?
— Во имя счастья сына, нашего с тобой благополучия надо постараться забыть, женушка!.. — Сказав это, Пулат подумал, что и сам он, пожалуй, не сможет забыть все то, что связано с родным кишлаком. Тут он был счастлив, обут, одет, пользовался большим уважением, как усто. Но… лучше быть у себя рабом, чем на чужбине султаном.
Весна в горах особенная. Поутру еще ледок похрустывает под ногами, точно в казане кукуруза жарится, а к полудню уже шумят ручьи, сбегающие с каждого взгорка, река в ущелье вздувается мутной пеной, катит камни с таким грохотом, что он слышен даже в кишлаке. Сады в цвету похожи на облака, упавшие на грудь склонов, под снежными одеялами величаво дремлют вершины, синее небо звенит, как накаленный бубен, и повсюду — разлив перепелиной песни и голоса других птиц. Арча серебрится хвоей, обильно политой росой; а лысые лбы валунов к вечеру становятся ласково теплыми, на них, поджав под себя ноги, устраиваются старики и ведут неторопливые беседы.
Но и в степи, как стал замечать Пулат, весна была хороша. Сама степь простирается, как бескрайний изумрудный ковер, по которому точно огненные узоры пылают островки маков, словно праздничные дастарханы лежат поля ромашек, а заросли цветущей сурепки похожи на расшитые золотом парчовые курпачи. В прозрачно-голубом, как стекло, небе висят перышки облаков. Они напоминают белых журавлей, что непривычно разрозненно греются под яркими, но не испепеляющими, как в саратан, лучами солнца. То тут, то там, будто приклеенные к своду, застыли жаворонки. Но, к сожалению, все это быстро кончается. Уже к началу лета степь приобретает один, грязно-рыжий, до боли режущий глаза, цвет.
А сейчас весна. Пулат шагает по тропке, что бежит рядом с большаком, проложенным за века колесами арб и копытами коней. Он до того укатан и утрамбован, что на нем, словно на камне, ничего не растет. Местные жители считают, что это в общем-то кстати, ранней весной и зимой его не развозит в месиво, кони и арбы идут как по мощенным гранитом улицам священной Бухары. Ну, а летом дорога покрывается толстым слоем прогорклой ковыльной пыли, однако в то время, слава аллаху, и не обязательно ехать по ней. Степь ровна, как плоская крыша.
Пулат решил идти сегодня, но Мухтар-тога рассоветовал, мол, трава и прошлогодний янтак станут цепляться за чарыки, мешать, да и змеи выпустили свое потомство на свет божий, укусит какая — кто поможет?! Неизвестно, сможешь ли, мол, вообще дойти до Шерабада. А тут… хорошая ли, плохая — но дорога, глядишь, арба подвернется. О ней тога напомнил просто так, чтобы вселить в душу Пулату надежду, которая, все знают, тоже неплохой попутчик, когда никого рядом не будет. Если снаряжалась арба, в Бандыхане об этом знали за несколько дней вперед. Сегодня же, насколько Пулату было известно, ни одна арба не собиралась ни в Шерабад, ни в Термез. И все же он был благодарен тога за совет, даже в этом старик проявлял трогательную заботу о нем.
Он шел и пытался представить, как выглядел бы большак с высоты птичьего полета. В горах проще, там надо взойти на перевал и оглянуться, весь пройденный путь окажется, как на ладони, а здесь…
Через его плечо перекинут хурджум. Он тяжел, точно предназначен для коня чавандоза. Тут уж постаралась Мехри. Кроме белья, портянок, носовых платков и прочей мелочи, она собрала и ухитрилась втиснуть в него столько снеди, что, по мнению Пулата, ему хватило бы на все полгода учебы. Как уж не доказывал он ей, что в Шерабаде его будет кормить государство и, пожалуй, еще лучше, чем она дома, Мехри кивала головой, но поступала по-своему. В конце концов он махнул рукой, а в груди приятно защемило от ее заботы.
Хотя солнце довольно высоко поднялось над Боботагом, было сравнительно прохладно. Пулат шел споро, казалось, встречный ветерок нес его на невидимых крыльях вопреки своей же природе — дул в грудь, а чудилось, подталкивал в спину…
В начале минувшей зимы в Бандыхан снова приехал давний друг Пулата Михаил Истокин, работавший агрономом в Шерабаде. Это был белокурый коренастый парень примерно одних с ним лет. Он в совершенстве владел узбекским языком, был веселым и общительным человеком, аскиябозом, что более всего импонировало бандыханцам, уважающим шутку и вовремя брошенное меткое слово. С Истокиным Пулат уже знаком три года. С тех пор, как во главе комиссии Шерабадского вилойята тот впервые оказался в Бандыхане.
Пулат вспомнил то время. После того, как в кишлаке уверовали в то, что бывшие хозяева уже никогда не вернутся обратно, многие из числа людей среднего достатка, имевшие больше, чем у других, рабочего скота и семян, нередко нанимавшие и батраков, захватили самые лучшие земли, положение основной массы дехкан стало ухудшаться — они были вынуждены довольствоваться дальними, малопригодными землями. А вывезти туда навоз, чтобы улучшить ее структуру, сделать более или менее плодородной, было целой проблемой. Не было ни арб, ни волов. Комиссия пробыла в Бандыхане три дня. Она заново перераспределила землю, учла количество ртов в семьях, наличие тягловой силы, ну, и многие другие условия рассмотрела. Старопахотные земли, лежащие недалеко от кишлака, получили бедняки, а крепкие хозяйства — то, что осталось. Состоятельные внешне восприняли новое распределение как должное, но злобу затаили, да еще какую злобу!
В тот вечер бедняков пригласили в дом Мухтара-тога, где жили гости. Собралось человек сто, расположились они на старых шалчах, брошенных без циновок прямо на землю во дворе. Собрание это было негласным, зажиточных на него не приглашали.
— Так вот, друзья, — начал Истокин, когда люди притихли, увидев, что он встал, — Советская власть в первую очередь власть самых бедных и обездоленных, тех, кто веками гнул спины на эмира, беков и баев. И потому защита их интересов, — главная задача
