ней деревнями и селами.
– Как же это так – берегов не видно?
Матрос улыбается.
– Посмотри на небо. Где берега в нем? Так и в море. И такое же оно глубокое. Ну, как, браток, просторно, а?
Я иду, запрокинув голову, обводя глазами бездонную синь неба, откуда весело льются песни жаворонков, и вижу парящего коршуна. Вот так, думается мне, и должен плыть корабль «Победитель бурь». Хорошо! Чудесно, как в сказке!
Матрос не может молчать. Пока я занят своими мыслями, он уже рассказывает матери, как учился живописи у одного иконописца.
– Большой пьяница был он и похабник первой руки – мастер-то мой. Однажды передал мне заказ – нарисовать «божью матерь», а сам в кабак залился. Нарисовал я икону, как умел, жду хозяина. Возвращается он на второй день. Стал перед святыней, подперши руки в бока, качается. «Это, говорит, что у тебя вышло? Разве это божья матерь? Это, это…» И давай крыть с верхнего мостика и меня и мое, так сказать, искусство. А в заключение добавляет: «Приделай бороду – за Николая-чудотворца сойдет». Ослушаться нельзя было – сердился и дрался. Вот они как пишутся, иконы-то наши…
Матрос хочет еще приводить примеры, но мать сердится, умоляя:
– Не надо про это… Лучше про море расскажите.
Он охотно соглашается и говорит мне о буре, понизив голос и делая страшные глаза.
– Беда, что тогда происходит… Недавно, в последнее мое плаванье, нам пришлось испытать это в Атлантическом океане. Как-то сразу наползли тучи, залохматились. Все небо почернело, точно бог целую реку чернил разлил. Налетел ураган, прошелся раз-другой и, точно пьяный бродяга, давай шуметь и рвать все на свете. Океан сначала только хмурился да кривлялся, а потом вздулся и зарычал на все лады. Ух, мать честная! Но недаром наш корабль носит название «Победитель бурь». Нипочем ему ураганы. Накатит на него водяной вал, накроет всю верхнюю палубу, а он только встряхивается и прет себе дальше, как разъяренный бык. Ну и командир у нас, я тебе доложу, полное соответствие имеет кораблю. Одна рожа чего стоит – прямо вывеска для кабака. Оплывшая, вся красная, усы до ушей, глазищи по ложке, забулдыга форменный и уж сердцем очень лютый. Однажды, пьяный, увидел в море акулу и с одним кинжалом бросился на нее. И что же ты думаешь? Зарезал ее, окаянную, в один миг зарезал!.. Так вот, в бурю-то эту самую налопался он рому и стоит себе на мостике, клыки оскаливши. Тут небо смешалось с океаном, весь мир ходуном ходит и, кажется, вот-вот ухнет куда-то, а он одно только твердит: «Люблю послушать музыку ада…» И хохочет, как водяной леший…
– Господи, ужасы-то какие! – вздохнув, говорит мать.
– Ничего ужасного тут нет, – отвечает ей матрос. – С первого разу немножко поджилки трясутся, а потом привыкаешь ко всему.
Мы выходим в поле. Дорога, немного отойдя от реки, серой лентой вьется среди молодой ржи, кое-где обрызганной синими васильками. С цветущих колосьев веет запахом желтой пыли.
Матрос объясняет мне дальше о морской службе, увлекаясь сам, увлекая и меня. И по мере того, как я слушаю его, все яркие впечатления, воспринятые в монастыре, бледнеют и вянут, теряя красоту свою. Я захвачен, упоен рассказами моряка, передо мною развертывается картина новой жизни, полной интересных приключений. Будущее уже рисуется не в белых стенах святой обители, а на корабле, на «Победителе бурь», плавающем в неведомых морях, по безбрежному простору, залитому горячим солнцем, или в схватках с ураганами, под тяжелыми грозовыми тучами, среди бурлящих волн.
– Ну, больше мне с вами не по пути, – заявляет вдруг матрос, остановившись перед двумя расходящимися дорогами. – Так что бывайте здоровеньки.
– До свиданья, – в один голос отвечаем мы.
– А вы, мадам, не больно сердитесь на меня, что я там, может, что-нибудь лишнее сказал, – прощаясь, обращается он к матери с веселой улыбкой. – Люблю пошутить. Это от бога у меня, а он сам большой шутник. Скажем примерно, вместе с красивыми тварями в море живет спрут, иначе восьминог. Черт знает какое безобразие! Разве это не шутка? Или, скажем еще, у моего кума Федота корова отелила телка с двумя головами – так это как нужно понимать? А потом, мадам, я и сам к духовному званию некоторое касательство имею…
– Неужели? – обрадовавшись, воскликнула мать.
– Ну, а как же? Во-первых, я учился грамоте у дьячка, а во-вторых, мой родной дедушка только тем и занимался, что церкви обкрадывал…
– Ай-ай, какой вы насмешник! – говорит мать, укоризненно качая головой.
Матрос, повернувшись ко мне, жмет мне руку, щуря веселые глаза.
– Эх, молодец, из тебя, я вижу, хороший бы моряк вышел…
От такой похвалы приятно замирает сердце.
Матрос уходит. Некоторое время я смотрю ему вслед, крайне сожалея, что не пришлось поговорить с ним больше. Он везде бывал и все знает. Над колосьями ржи, в прощальных лучах заката, уплывая, раскачивается его крепкая, широкоплечая фигура. В своем морском наряде он мне кажется необыкновенно ловким, сказочно-красивым, совсем не похожим на тех людей, с какими я встречаюсь в своем селе, словно он явился к нам с другой земли.
Догорает день. Река, откуда веет приятной прохладой, накалена закатом докрасна. Где-то, перекликаясь, бьют два перепела…
Взбудораженным мозгом, пьяными мыслями думаю я о море. И вдруг спохватился…
– Ты, мама, подожди здесь, а я догоню матроса. Забыл спросить еще про одну вещь…
– Куда ты, непутевый? – донесся мне вслед недовольный голос матери, когда я бросился прямо по ржи в погоню за матросом.
– Дядя матрос! Подожди-и…
Но матрос, находясь от меня за полверсты, не слышит и все уходит, быстро шагая и раскачиваясь с боку на бок.
– Ты что, молодец? – останавливается он, когда я, обливаясь потом и задыхаясь, подбежал к нему ближе.
– Океан… Все вода и вода… Берегов не видно… Дорог тоже нет… Как же можно не заплутаться?..
Матрос расхохотался.
– Ах ты, ерш этакий! Ишь, что его занимает! Ну, ладно, расскажу тебе.
Нарисовав на дорожной пыли круг, разбив его черточками на части, он долго объясняет об устройстве компаса.
– Это, малец, главный прибор на корабле. Без него судно, что человек без глаз.
Мать, стоя на одном месте, отчаянно машет мне рукой.
– Ну, спасибо, брат. Я в матросы пойду, а монахом не буду…
– Хорошее дело. В монастыре только плесенью обрастешь, а ничего путного не увидишь. А молиться, если хошь, везде можно. Сказано в писании: «Небо есть престол мой, а земля – подножие ног моих…»
Мне очень понравилось, что он простился со мною, как с
