— Не щупай, этот пол не минирован! Мины у нас только на столе.
Это говорил Керекеша. Он указал глазами на бутылки, возвышавшиеся над тарелками с пирогами, и лихо топнул ногой:
— А тут безопасно. Хоть до потолка прыгай — не страшно.
Максим напряженно всматривался в лицо Керекеши. Оно было знакомо, но Максим никак не мог вспомнить, где он видел этого человека.
Керекеша сказал, щуря пьяные глаза:
— Не узнаешь? А мы в одной части служили.
Подмигнув, он вдруг пустился в пляс:
— Эх, раз, еще раз… Пляши, пляши, нам теперь до самой смерти не страшно. Ловко отделались, а?
Максим присел на скамью у окна, стараясь не глядеть на мать, шептавшуюся с Сидором Захаровичем. Он не видел, как Сидор Захарович, поднявшись, дружески позвал его кивком головы. Максим думал о Керекеше. Значит, это он распространил слух в колхозе?
Керекеша остановился против агронома и, понизив голос, с откровенностью пьяного человека начал болтать:
— Я тоже хорошо отделался. Доктор говорит: не горюй, может быть, еще спасем руку. А я кричу ему: режь, не жалей, у меня тело гнилое, рука сгниет. Доктор испугался и отрезал, видишь, как чисто. А я — ого-го-го… Пускай найдут еще одного такого здоровяка! Что мне рука?! Я и одной выпить могу. А если бы с рукой остался — мог бы голову потерять.
Максим пристально смотрел на однорукого человека. Он с трудом вспоминал подробности первой встречи с ним. Кажется, это его Максим вытаскивал раненого из огня… А может быть, это был не он?
Приплясывая, Керекеша подошел с пустым стаканом к столу. Сидор Захарович неохотно взял со стола бутылку, собираясь наполнить стакан почтальона. Охваченный внезапной яростью, Максим размахнулся костылем и с силой ударил по бутылке. Засверкали осколки стекла и со звоном посыпались на пол. Малиновые брызги разукрасили белую скатерть. Все повскакали со своих мест.
Керекеша с ужасом поглядел на агронома: ему показалось, что тот снова поднял костыль. Однако Максим не тронул почтальона. Окинув всех злобным взглядом, он вышел в сени, повалился на сухую холодную солому и заплакал от невыносимой боли.
Чьи-то руки помогли ему в темноте подняться. Почувствовав на своих пальцах теплые капли слез, он догадался, что это мать. Она подала ему костыль и открыла наружную дверь. За дверью смутно блестела полоса снега.
Максим молча сошел с крыльца. Мать предупредительно открыла калитку. Он пошел дальше, скрипя по тугому снегу ботинками и костылем. Внезапно остановился, не оглядываясь, прислушался: сзади раздавался мягкий скрип валенок. Это шла мать.
Он быстрее пошел домой, на душе стало легче.
Марья Семеновна не то что уж очень интересовалась Вороной, но пристально наблюдала за ним и в коровнике и в колхозной конторе. С ней он был ласков; коров жалел, телят на руках носил, приговаривая: «Маленькие вы мои…» А Катерину Петровну ненавидел. За что?
Материнским сердцем Марья Семеновна поняла, что Ворона нарочно испортил Катерине Петровне встречу с Максимом. Именно он, а не этот пьянчужка Керекеша.
Она попыталась вызвать его на откровенный разговор. Ворона нервничал.
— Ты вроде ловишь меня.
— Ловлю.
— Нашла вредителя.
— Ты еще хуже. Кругляк животных губил, а ты за людей взялся.
— Ох, какие слова, Марья… Какие слова. И не совестно тебе?
Они разговаривали в доме Марьи Семеновны. Сегодня она не устраивала чаепития — самовар не шумел, чашки лежали на тарелке вверх донышком. Усадив Ворону возле окна, Марья Семеновна нарочито внимательно рассматривала его лицо.
— Ты вроде и не украинец, — проговорила она с усмешкой. — Знаешь, что я подумала, когда ты только приехал?
— Интересно…
— «Турок», подумала. Даже спросила Сидора Захарыча: откуда такого привезли? Ну, он не понял меня, говорит: «Из-за Десны черти принесли». Это у вас такая поговорка?
— Да, есть такая присказка, — с улыбкой подтвердил Ворона. — Вот что, Марья: давай-ка по чарочке выпьем. Да и помиримся. Ну, если я что не так сделал, не сердись. Научи меня, старого дурака, как с людьми обращаться. Может, я чего и не понимаю… Разве я хотел про Максима плохое сказать? Сам переживал за него…
— Врешь.
— Вот тебе и раз… Давай лучше выпьем…
— Нет, — решительно возразила Марья Семеновна. — Так поговорим… без чарочки… Ты у меня, голубчик, на подозрении…
— Умом тронулась…
Марья Семеновна продолжала, не спуская глаз с его лица:
— А для чего ты Керекешу к себе заманиваешь?..
Ворона побледнел, встал:
— Это уже нахальство…
— Что? Ты сядь, я с тобой еще поговорю…
— Если муж тебя не бил, так ты теперь пожалей свои кости, — отчеканил Ворона.
— Правды боишься?
— Надоела ты мне! — крикнул Ворона и, не прощаясь, выскочил на улицу.
Марья Семеновна вышла на крыльцо, посмотрела ему вслед. В сумерках фигура этого человека чем-то напомнила ей мужа. В глазах защекотало, сердце подступило к горлу. Она с трудом переступила порог и села на первый попавшийся стул. Голова кружилась, в глазах темнело. Внезапно она вспомнила Катерину Петровну и с усилием выпрямилась, упрямо посмотрела на фотографию мужа. Сказала вслух:
— Чуть не променяла на этого турка… Эх, баба…
Опять послышались шаги у крыльца. Она вздрогнула: не вернулся ли Ворона? Уж теперь она и кулаками может его выпроводить…
К ней стучался сын Катерины Петровны. Марью Семеновну ошеломило это. Наверное, он видел, как Ворона уходил от нее. Бог знает что подумает…
Едва переступив порог, Максим спросил:
— Непрошеных гостей принимаете?
— Входите, дорогим гостем будете, — с искренним радушием произнесла Марья Семеновна.
Она усадила его за стол и потянулась было к самовару. Максим сказал:
— Чаевать будем после… При электричестве…
Марья Семеновна не понимала его. Она пожала плечами, когда он начал вдруг вывинчивать серую от пыли электрическую лампочку. Повертев лампочку в руках, Максим сказал:
— Целая и невредимая. А проводка исправна?
— У нас только движок из строя выбыл.
— Знаю. А почему Степан Стародуб не отремонтировал его?
Марья Семеновна немного сконфузилась:
— Не в том дело… По правде сказать, он как раз перед отъездом наладил его. Но кто ж будет у нас светить? Да и горючее нынче на вес золота. Подождем, пока война кончится…
— А мне хочется колхозникам праздник устроить, — сказал Максим. — Как только я у Софьи узнал про движок, так и взбрела в голову эта фантазия. Поглупел на фронте, правда? Впрочем, вы же и раньше меня не знали…
— Вы славный, — тихо, сдерживая слезы, проговорила Марья Семеновна.
Максим отказался от чая, и они тут же направились к колхозной водокачке, где стоял движок. Через полчаса Максим и Софья начали налаживать движок и динамо-машину, а Марья Семеновна занялась проверкой лампочек. В домах все было исправно, оставалось только получше затемнить окна. Затем надо было заглянуть в конюшню, в коровник.
Она вытирала тряпкой серые стеклянные шары, когда на пороге коровника показалась плотная фигура скотника.
— О, и ты тут? — воскликнул Ворона, делая вид, что он обрадовался, увидев Марью Семеновну. — Дай тряпку, я сам это сделаю…
— Лучше навоз выбрось, а то смрад такой, что дышать невозможно. Раньше у нас этого не было…
— Да я же стараюсь, Марья…
Неожиданно вошел Максим. Он искал Марью Семеновну, чтобы предупредить ее, что Софья готова включить ток. Марья Семеновна радостно проговорила:
— Милые вы мои… Да я же еще и лампочки не повытирала…
Максим, только сейчас заметив Ворону в глубине коровника, воскликнул:
— А, земляк! Я как раз и тебя хотел видеть, Александр Иванович. Дело есть… Важное дело есть…
— Что еще там?
— Могу и при свидетеле спросить. Так даже лучше. Я хотел спросить тебя, Александр Иванович: не приходилось ли тебе, по нечаянности, за мою маму расписываться?
— Где… расписываться?
Электричество загорелось так неожиданно, что Ворона невольно вздрогнул. Обычно краснощекое лицо его стало вдруг белым, как у мертвеца. Он продолжал смотреть в сторону Максима, но глаза его бегали, мигали; взгляд их никак не мог задержаться на чем-нибудь. Марья Семеновна пристально, не моргая, смотрела на него. И вдруг сказала решительно:
— Сейчас я Керекешу позову.
Она быстро вышла. Ворона, усмехаясь, поднял с пола выпавшую у него из рук лопату.
— Все вы тут подурели… — Взглянув на помигивающую над головой электрическую лампочку, он с озабоченным видом проговорил: — Пока Софья коровник освещает, надо навоз убрать. Днем тут невозможно управиться. День-то короткий…
Подняв тяжелую лопату с влажным навозом, он понес ее мимо Максима так, чтобы тот, паче чаяния, не загородил ему дорогу. Максим невольно отступил. Тогда Ворона, уронив на порог лопату с навозом, бросился наутек с прытью молодого бегуна.
