– А где же вы спите? – спросил удивленно Жигунов.
– На кухне и спим, тахта там у нас…
– Елки-палки, цветы из дома людей выжили, – вздохнул Сашка. – Ну ладно. Будем два протокола составлять. Сейчас вызовем из домоуправления и участкового, опишем то, что здесь происходит. А вы, Надежда Капитоновна, напишите нам пока все, что видели во время драки…
– А я ничего не видела, – ответила она быстро, повернулась ко мне и, полыхая желтыми глазами, страстно сказала:
– Знаю, знаю, это ты, гадина, навела мента на меня… Отольются тебе мои горести…
Жигунов неожиданно повернулся к ее мужу:
– Очнись, почтеннейший! И объясни жене, чтобы она со мной не ссорилась. Не такие у вас сейчас дела прекрасные. Да и врать нет смысла, раз я оранжерею вашу нашел.
Муж с трудом разлепил губы и тонким голосом сказал:
– Пиши, Надя, что видела и слышала. Напиши, что мне говорила. Не спорься с ними, правду напиши. Сейчас нам все равно…
Риту Терёшкину я перехватила на выходе из бассейна.
По милицейскому адресному бюро Жигунов очень быстро нашел ее адрес и домашний телефон. Какая-то женщина, наверное, мать, ответила мне:
– А у Риточки сегодня вечерняя тренировка… В бассейне она…
Дожидаясь окончания тренировки, я просидела час на пустой трибуне и смотрела, как невероятно тяжело работала Рита, неутомимо распахивая голубую воду плавательной дорожки. На спине, на груди, брассом, кролем, в одну сторону, в другую, от бортика до бортика она плавала через аквамариновую синь бассейна, как моторная золотая рыбка.
Сверху в мерцающей линзе воды она казалась миниатюрной, а здесь, на улице, я увидела неожиданно крупную, статную девушку с копной золотых волос. На ней была элегантная широкая куртка и модные высокие сапоги, похожие на карту Италии. Два длинных Апеннинских полуострова с цоканьем бодро вышагивали по асфальту, пока я провожала ее от бассейна к троллейбусу.
– …Чагин? – спросила Рита и засмеялась. – Да ладно! О чем вы говорите? Кого он интересует? Мне лично он – бим-бом. Мне его дела – до фонаря! Подрался, пусть отвечает. Он у нас герой, всемером одного не боится…
– Но Чагин как раз не отвечает, – перебила я. – Он заставляет за это отвечать других.
– О! Это он может! Наш Владимир Петрович – сладкий мужичок, живет и в ухо не дует! – усмехнулась Рита и вдруг с горечью и злостью добавила: – Он бы и мою жизнь просвистал и прособачил, да у меня свой ум есть. Я ему этого не дам!
– А вы давно с ним… – Я замялась, подыскивая соответствующее слово, и от этого сказала самое нелепое: – Дружите?
– Давно дружим! – резко захохотала Рита. – Я с ним шесть лет прожила – он меня присмотрел еще в юношеской сборной. Шесть лет он мне мозг ремонтирует. Чего он мне только не обещал! И в сборную СССР, и поездки за границу – золотые горы, изумрудные реки. Сказал, что жену бросит, на мне женится. Ну, понятное дело, дурочка я была, соплячка – верила. Все наврал, конечно. Он же ведь врунпрофессионал. Врун, болтун и хохотун…
– А зачем же вы с ним тогда общаетесь? – удивилась я.
– А больше не с кем, – печально-уверенно сказала Рита. – Мужиков нет, драма эпохи. Все какая-то шелупень и шушера. Мужику под тридцать, а он все равно молокосос, мумсик. А те, за кого бы я пошла замуж, они, как Чагин, – все женаты. Все хотят погулять, развлечься на стороне. Разговоры, вздохи, любовь, а в десять надо домой мчаться. А я не люблю, когда мне продают ситро за шампанское…
Я смотрела на нее и понимала, как она должна нравиться Чагину – розовая, сладкая, хрустящая, как вафельная трубочка с кремом.
– А вы Ольгу Чагину знаете? – спросила я.
– Знаю, – кивнула Рита и пренебрежительно скривила рот. – Они с моим другом Владимиром Петровичем хорошая пара – веселый людоед и животное, полное грез…
Некоторое время мы шли молча, потом Рита сказала:
– Вот этот мужик, морячок, за которого вы хлопочете – вот он мне понравился. Это настоящий боец, – добавила она уверенно.
– А чем же он вам понравился? – поинтересовалась я.
– Ну, как вам сказать, в нем достоинство есть. Плюнул в него когда Шкурдюк, я посмотрела ему в лицо и обмерла – сколько в нем было боли, стыда, гнева, силы! Господи ты ж боже ж мой, подумала я, убьет он сейчас эту скотину! И дрался когда он с ними, не было в нем страха и злости – он их бил, как карал за низость…
– Но они его посадили в тюрьму за это… – напомнила я.
– Э! Мужик, не сидевший в тюрьме, мало про жизнь знает… Хотя, конечно, не повезло ему.
– А вы не хотите ему помочь?
– А чем я могу ему помочь? Ну, подумайте сами, пойду я с заявлением в милицию? Мол, гуляла с чужим мужем, развлекалась, отдыхала с его дружками, а потом ввязалась в драку? Я ведь сама костей не соберу после этого. Эх, знала ведь я, чувствовала, что из-за Чагина все срамом большим закончится, неприятностями крутыми и позором. Давно ведь уже хотела его выгнать!..
– А что же не выгнали?
– А я уж было в последний раз решила: ну его к черту, не буду больше встречаться. А он каждый раз появляется и словами, как паутиной, облепливает. Поспорю, поругаюсь, посопротивляюсь, а потом думаю: ладно, пойду последний раз. А вот тут и случился скандал…
– Рита, но ведь никого не интересует, чей Чагин муж. Интересует, чтобы вы сказали правду о том, что произошло.
Она остановилась, посмотрела на меня в упор и твердо сказала:
– Этого вы от меня ждете напрасно. Я не большого ума дама, но это соображаю. Мне в этой истории светиться нельзя. Чагин со своим тестем мне за такую правду голову оторвут. Поймите меня тоже, я ведь по спортивным меркам старуха, мне двадцать три, если я попаду в такой скандал, меня потом училкой физкультуры не возьмут. Ни за что, ни про что жизнь свою уничтожу…
– Похоже, только один человек мог позволить ни за что жизнь себе сломать, – вздохнула я. Рита махнула в ответ рукой:
– А! Не сломал, отобьется! Мужик молодой, здоровый, сильный, все перемелется. Как Чагин говорит:
«Пройдут года, мы состаримся, будет потом чего вспомнить». Нет, я вам ничем не могу помочь, – повернулась и ушла, сразу бесследно растворилась в вечерней мгле, и только стук Апеннин по тротуару доносился еще до меня. Проехал троллейбус.
«Нет, я вам ничем не могу помочь»…
Вот и наступило это кошмарное серое утро, которое якобы мудренее вечера. Мудренее оно было только тем, что у меня было в руках объяснение бабки Еловацкой, подробно и грамотно описавшей всю хронологию драки, адрес Риты Терёшкиной и твердое знание, что сегодня пошли вторые сутки содержания Ларионова в тюрьме.
Я сидела за редакционным столом, пытаясь изо всех сил сочинить заметку о самодеятельном ансамбле на Компрессорном заводе. Позвонила Зина, секретарша главного, и встрепанным, напуганным голосом вызвала к шефу.
Я шла по коридору, не испытывая даже чувства страха. Мне уже не суждено испытать большего испуга, да и вряд ли что-нибудь может случиться еще. Они ведь победили, Ларионов в тюрьме, и со мной можно больше не возиться, я и так уже выключена из игры.
Зашла в кабинет к главному, поздоровалась. Очень сухо он кивнул и, не приглашая садиться, возгласил:
– Товарищ Полтева, на вас поступила серьезная жалоба…
Ого, товарищ Полтева! Видимо, дела мои совсем плохи, если меня называют «товарищ Полтева».
– От кого? – спросила я ровным голосом. – Вам стали часто на меня жаловаться.
Главный сказал подчеркнуто вежливо:
– Я вам не дам к этому привыкнуть. Газета опубликовала месяц назад ваше интервью с директором комбината спортивных товаров Куцевым. Анализируя положение с производством детских кроссовок, вы извратили все факты…
– Ага, понимаю, – кивнула я. – Значит, им понадобился месяц, чтобы понять, что я все извратила. Это ясно. А почему вы решили, что я извратила?
– Потому что Куцев утверждает, что никакого интервью вам не давал – и вас в глаза не видел…
Он протянул мне несколько листов бумаги, скрепленных желтой скрепкой, покрытых аккуратными рядами ровной машинописи и увенчанных в конце взрывом подписей от возмущенного коллектива…
"…В то время, когда вся страна и, в частности, вся наша отрасль… и все труженики промкомбината… стоя на вахте и изыскивая скрытые резервы… мобилизуют все силы… для того, чтобы улучшить… усилить… увеличить… расширить… ассортимент и качество товаров народного потребления… с помощью сквозного наряда… корреспондент газеты И. Полтева отнеслась безответственно к порученному заданию… вместо того, чтобы вскрыть действительно реальные проблемы, стоящие перед трудовым коллективом, грубо извратила факты… весь коллектив возмущен… Особенно негодование тружеников комбината вызывает то обстоятельство, что, ссылаясь в материале на разговор с директором комбината Куцевым, она не удосужилась даже встретиться с ним… Непонятно, как такие люди могут работать в органах советской печати…
Я положила письмо на стол. Боль остро когтила сердце, сухо во рту. Вздохнула глубоко и сказала:
