Ему только пищу дай, этому негаснущему огню. Полмира спалит, если не преградит ему путь огонь встречный. Пища огню была дана Максимом Брониславовичем исключительно в гигиенических целях. Заведующий лабораторией думал о будущем. Болел за него. А институт жил сенсацией: любимец Максима Брониславовича попал в опалу. И уже кто-то жаждал крови, требовал заслушать работу на ученом совете, снова и снова напоминал, что в прикладном институте должны заниматься не теорией, а практикой, которая, как известно, пробный камень любой теории. Где у Базанова в ы х о д? Два года прошло — пора и практические результаты представить. Но о каких таких результатах можно говорить, если докладчик демонстрирует только формулы и кривые, кривые и формулы? А где эффекты, производственные мощности, технико-экономические показатели?
В данном случае слабым местом оказалась практика. Им вполне могла бы оказаться и теория. Все ведь зависит от угла зрения. Один заявляет: талантливый, другой — тунеядец. Можно сказать: новое, важное, оригинальное, перспективное; можно — нереальное, сомнительное. И тут человек-неполитик слаб, а человек-политик силен, потому что из членов ученого совета в «нетрадиционном для института направлении» мало кто разбирается. Понятно, почему Максим Брониславович взял в свою лабораторию именно Базанова с его заумными научными идеями, талантливого, активного, рвущегося вперед. Играет тот, у кого карты на руках. Базанов, конечно, мог рваться, но лишь в упряжке Максима Брониславовича, иначе вожжи ненароком превратились бы в удавку, и тогда уж пеняй на себя, дорогой товарищ.
Многое из дальнейшего, я полагаю, было известно Френовскому в первый же день их встречи, и рывок Базанова к независимости — в рамках научных интересов, разумеется, — не был для него неожиданным. Неожиданным оказалось то, что накинутая удавка не одолела базановской шеи.
Заместитель директора — весьма удаленная от места боя фигура — вынужден был выбирать между опытным начальником лаборатории Максимом Брониславовичем Френовским и всегда единодушным с ним начальником отдела Станиславом Ксенофонтовичем Кривонищенко, с одной стороны, и никак еще не зарекомендовавшим себя молодым человеком, сеющим смуту, — с другой. Работа в отделе хорошо поставлена, коллектив дружный, слаженный, к тому же всем известно, что Френовский неизменно поддерживал пытающегося теперь восстать сотрудника. Бедный Базанов! Ему предстояло на собственном опыте убедиться в том, что разговор с заместителем директора в подобной ситуации — это игра в одни ворота.
Тогда я не был ни на чьей стороне и только пытался оценить их шансы: набрасывающего петлю Максима Брониславовича Френовского и вырывающегося Базанова, стремительно увлекающего ловца за собой по пыльной дороге.
На увеличенной фотографии у Базанова и впрямь крепкая, прямо-таки бычья шея, тогда как вызванный рукопожатием наклон корпуса поджарого Максима Брониславовича мог оказаться следствием сильного натяжения веревки.
Базанов не оправдал надежд, которые возлагал на него Максим Брониславович Френовский, будучи обязанным ему всем: новой теорией, докторством, профессорством, славой своей и гибелью. Не приди Базанов в институт, не начнись затяжная война с Френовским, и еще неизвестно, какую фотовыставку пришлось бы делать теперь. И пришлось ли вообще ее делать?
Как почти у любой сильной личности, у Френовского в институте были недоброжелатели, с которыми предстояло бороться. Базанову в этой борьбе отводилась «почетная» роль новобранца. Нетрадиционную тематику он должен был противопоставить старой, традиционной тематике противника. Настал час, когда Френовский предложил Базанову выступить против ретроградов с открытым забралом. Базанов отказался. Он намерен заниматься только своим делом, а те, другие, пусть занимаются своим.
— Но ведь они против нас, — убеждал Френовский.
— У меня нет врагов.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен.
Враги не заставили себя ждать. Они появились, и проявили себя как по мановению волшебной палочки, и были представлены Базанову поименно, но он не сделал должных выводов. Постепенно их число увеличивалось. Отчасти этому способствовало поведение Базанова, его н е т р а д и ц и о н н а я сосредоточенность на одних только лабораторных опытах, тогда как коллеги его ранга большую часть рабочего времени т р а д и ц и о н н о проводили в деловых общениях, в кабинетах, коридорах, в парткоме, месткоме, дирекции. Пока они р е ш а л и в о п р о с ы, Базанов пахал. Им было совершенно ясно, что раз человек не с ними, значит, он против них. Что затаился он неспроста — к чему-то готовится, г о т о в и т б о м б у.
Прошло немало времени после прихода новичка в институт, а многие даже не знали его в лицо. Базанов оставался тайной, неясным, белым пятном на институтской карте. Если бы речь шла о лаборанте или о младшем сотруднике, на Базанова никто бы внимания не обратил. Но руководителю группы такого вызывающе независимого поведения не простили. Нелюдимость Базанова сыграла Френовскому на руку. Как и некогда пущенный слух о том, что в институт пришел талантливый человек со своими идеями и идеи эти, быть может, со временем похоронят старые, традиционные направления исследований. (Кстати, так оно и случилось.)
К тому же кто-то кому-то передал, что Базанов неодобрительно отозвался о таком-то и таком-то, назвал их работы слабыми, хотя все это мало походило на правду. Он слишком был увлечен своими проблемами, чтобы интересоваться делами других.
На него обижались, злились, он же не утруждал себя опровержением ложных слухов. Так что Максиму Брониславовичу даже особенно стараться не пришлось.
Базановские враги были одной из последних ставок Френовского на мирное урегулирование назревавшего конфликта. Он великодушно предложил Виктору свои услуги в деле защиты его суверенных прав перед лицом вероломного противника. Базанов отказался вновь.
— У меня не может быть врагов. Я ни с кем в институте не сталкивался по работе, ни с кем не ссорился.
— Помилуйте, Виктор Алексеевич, вы ведь не один. У нас о б щ и е интересы.
Базанов то ли не понял намека, то ли пренебрег им. Твердил свое:
— У меня не может быть врагов. Пусть себе болтают.
Видно, Максим Брониславович рассчитывал на большую чуткость с его стороны.
Когда они пожимали друг другу руки на лабораторном собрании, у Виктора, пожалуй, уже имелись вполне реальные недруги и все эти разговоры с Френовским уже состоялись.
Максиму Брониславовичу действовать бы напрямую, открыто, попытаться договориться обо всем до конца, а он вместо этого привычно хитрил. То ли рассчитывал перехитрить Базанова (конечно, рассчитывал!), то ли надеялся, что умный человек, разбирающийся в таких сложных материях, в которых даже он не разбирается, поймет наконец простейшие, очевиднейшие вещи.
Но Базанов не понимал. Его мозг был устроен иначе, настроен на другую волну. Произошло явное недоразумение, обернувшееся катастрофой. Жизненный опыт Френовского оказался неприложим к Базанову, точно так же, как внутреннее устройство Базанова было не приспособлено к адекватному восприятию сигналов, поступавших от Максима Брониславовича Френовского.
Война началась. Успевший к этому времени накопить мощный научный потенциал Базанов вынужден был принять бой. Об уходе из института при том, что начатая работа шла вовсю, не могло идти речи.
Поводом для начала военных действий послужила мелочь: Френовский однажды накричал на своего сотрудника. За простодушно-наивными базановскими ответами ему почудилась обидная насмешка. Базанов не мог не понимать, чего от него хотят. Он просто издевался!
В продолжение многолетней, изнурительной, то явной, то тайной борьбы они неоднократно улыбались друг другу. Но тут уж все было ясно: коварство и лицемерие набирающих опыт вражды противников.
Все-таки я готов биться об заклад, что т а улыбка была иной, чем э т и. Два сильных, умных человека, потративших львиную долю жизненной энергии на бессмысленное погубление друг друга, могли, по крайней мере, заключить пакт о ненападении. И сколько же сил было отпущено Вите Базанову, если он одновременно с боевыми операциями против практически ничем другим не занятого Френовского мог еще полноценно работать в лаборатории и сумел в течение короткого времени дать полное теоретическое обоснование эффекту, получившему впоследствии его имя?
Не хватает нескольких фотографий, которые следовало бы поместить рядом с фотографией вооруженного пневматическим ружьем бесстрашного Базанова-мальчика. Да и эта не вполне верно передает характер будущего профессора, научного светила. На самом деле страх хорошо был знаком ему. До двенадцати лет Базанов не мог оставаться один в пустой квартире или в темной комнате, мучительно боялся потерять родителей, а также быть изгнанным из школы за неуспеваемость. Учился средне и через силу. Он сам говорил: его способности, темперамент, умственные и физические силы были придавлены, приглушены, словно кто-то установил в нем ограничитель жизни, скорости и энергии, посадил в клетку, запер на замок. Он отчаянно зубрил, из последних сил тянул лямку, но приобретаемые знания не становились е г о знаниями. До базановского сознания доносился лишь слабый, отдаленный, беспорядочный шум, и мало что застревало в ячейках настороженно-возбужденной памяти, отторгающей все инородное. Титанические усилия не соответствовали скромным результатам. Вызванный к доске, он терялся, робел, выглядел нелепым и безнадежно смешным.
