Тьфу, дьявол!
Вспомнил, читал где-то, чтобы отвлечься, надо считать. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Интересно, а где конец счета? Тысяча? Две?..
Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…
Ей двадцать один год… А ему двадцать четыре… Три года их разделяют…
Ничего их не разделяет!
Сантиметры их отделяют друг от друга… Тонкие вкладыши….
Спать, спать…
Сорок восемь… Сорок девять… Пятьдесят… Пятьдесят? Что — пятьдесят?
Пятьдесят километров от лагеря до базы отряда Корешкова, как сказал Олег Григорьевич, черт бы его побрал…
«Сможешь по тайге за два для пройти пятьдесят километров?» Смогу, Олег Григорьевич! Смогу, если не вымокнет один из двух спальников, если не придется спать в одном мешке с девушкой, которая вам нравится, которой вы, кажется, тоже по душе пришлись, но которую вы боитесь тронуть пальцем, именно потому что она вам нравится и вы хотите остаться перед ней человеком, а не последней скотиной…
— Сто пятнадцать… Сто шестнадцать… Сто семнадцать…
Вера ровно и глубоко дышала ему в спину. Значит, уснула. Навалилась на него, видимо, во сне. Он почувствовал спиной ее упругие груди. Лежал, стиснув зубы, продолжал: сто девяносто восемь… Сто девяносто девять… Двести… Двести один… Двести два…
Дважды два — четыре…
Два да два — тоже четыре…
Это в арифметике — четыре…
А в жизни… «Профессор, сколько будет дважды два?» — «Дважды два? Дважды два, это, — посмотрев на логарифмическую линейку, — примерно, четыре…»
…Проснулся он от того, что замерзло лицо. Ну, не настолько замерзло, что терпеть нельзя, но все-таки… Открыл глаза и ничего не увидел — ни неба, ни леса, ни воды. Кругом стлался белый густой туман.
Рука, на которой он лежал, затекла, будто ее не было совсем, а он опасался сдвинуться с места, чтобы не потревожить Веру. Ее ровное дыхание он слышал за своей спиной. Плечо приятно согревала теплота ее ладони, хотя какое уж там от ладони тепло? Так всю ночь и спала, что ли?
Позвал:
— Вера!
Он чувствовал, что она не спала, притворялась спящей. Ладонь вздрогнула, еще долю секунды держалась на плече, потом соскользнула.
— Вера, укройся. Я буду вставать.
Выбрался из мешка. Б-р-р! Холодно! Сыро. Комарье налетело на голую спину сразу же. Одежда от тумана снова отволгла. Он набросил сверху на Веру все, что грело: свитер, плащ, даже чехлы от спальных мешков. Первым делом разжечь костер, потом — рыбалка. Она же просила вчера хариусов. А он обещал.
О Вере старался не думать, хотя все еще ощущал спиной приятную теплоту ее тела, горячее дыхание у плеча.
Дрова нашел на мыске и за две ходки перенес их к костру. Туман рассеялся, но солнце не появлялось; восточный край неба был черен от туч.
Хариусы брались лениво, сонно. Около часа бродил по реке — еле наловил на завтрак. И все равно дважды варить придется — котелок маленький.
Начистил рыбу, разжег костер, только тогда подошел к Вере. На этот раз она не притворялась спящей; услышав его шаги, глухо спросила из мешка:
— Что? Вставать пора?
— Пора. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Он вновь развесил на колья плащи, принес с жердочек белье, передал Вере.
— Я на речке. Оденешься — крикнешь.
На Сайде ему нечего было делать, но Вере надо одеться. Сидел на песке, бросал камешки в реку.
— Доброе утро!
Он оглянулся, долгим взглядом окинул Веру.
— Доброе утро, Вера. Как спалось?
— Ничего, хорошо, — она отвела в сторону взгляд. — Я не слышала, как ты встал.
— Значит, крепко спала.
Подошла к самой кромке воды, бросила на песок полотенце, отвернулась и, уже нагнувшись к реке, сказала:
— Я ночью… накричала на тебя… Я думала…
— Не помню чтой-то, — дурашливо сказал Геннадий. — И ты, по-моему, ничего не помнишь. Договорились? Умывайся и завтракать.
За завтраком разговаривали мало, только о погоде, о хариусах, о предстоящем пути.
Перекуривая перед дорогой, Геннадий развернул на коленях карту.
— Сегодня до обеда надо дойти вот до этой непроходимки.
Вера из-за плеча взглянула на карту. Он, как и ночью, почувствовал ее горячее дыхание.
— Надо — значит, дойдем.
Ее спальник был тяжелее, он взял его себе.
— Зачем? — не поняла Вера. — У тебя же еще ружье!..
— Странная ты, Вера, — улыбнулся он. — Хоть бы раз согласилась со мной.
— Такая уж я есть, — тоже улыбнулась она.
Уже четыре раза устраивали малые привалы… Солнце перевалило высшую точку и незаметно начало скатываться книзу. Идти стало труднее: камни по берегу, кусты.
Геннадий понимал, что Вера устала, но он знал и другое: она первая не попросит отдыха. Поэтому, когда с открытого берега увидел метрах в ста впереди высоту, обозначенную на карте отметкой «306» и еще утром намеченную им для дневного отдыха, подождал отставшую Веру и спросил:
— А не пора ли устроить привал? Я, признаться, устал.
— Я — ни капельки! — бодро сказала Вера. — А что на обед будет? Здесь хариусы есть?
— Будут! Отдыхай, а я вырублю удилище!
В черемушнике увидел кусты малины, осторожно, чтобы ягоды не осыпались, нарезал охапку веток.
Пристроив под голову спальник, Вера лежала на спине. Услышав его шаги, не меняя позы, сказала мечтательно:
— Сейчас бы и пообедать можно. Наши как раз, наверное, тоже к обеду готовятся.
Он протянул ей ветки малины.
— Ой! — Вера перевернулась на бок. — Где ты нашел? Такая крупная… — Она ела по одной ягодке и продолжала: — Елена Дмитриевна, конечно, сейчас уже в лагере. Интересно, с кем она сегодня работала? Олег Григорьевич, конечно, еще в тайге бродит. А Гмызин сейчас, наверное, спит в палатке, кости старые парит, а Мишка варит пшенную кашу. А Елена Дмитриевна сидит одна, разбирает гербарий… Она хорошая, правда?
— Угу, — ответил Геннадий, привязывая леску к удилищу. — Что, Вера? О ком ты?
— А я знаю, что ты ей нравишься, — грустно произнесла Вера. — Можно, я попробую порыбачить?
Он показал ей, как забрасывать мушку, как держать удилище, как подсекать рыбу. Вера шла по кромке берега, он чуть выше. Несколько раз видел, как возле мушки всплескивались хариусы, Вера дергала удилище, но всякий раз крючок был пустым.
— Несчастливая я, — вздохнула Вера. — Не ловится. Лови ты…
Теперь он закидывал мушку и, если хариус не бросался к ней сразу, вытаскивал. Несколько раз Вера радостно кричала: «Есть!», видя, как хариус выпрыгивал из воды, но радость была преждевременной: Геннадий опять ничего не поймал. После очередной неудачи внимательно осмотрел мушку и присвистнул.
— Вера! Так крючка-то нет…
Крючок был, но лишь его верхняя часть, на которой чудом держалось рыжее перышко. Возможно, когда Вера закидывала мушку, размахивая удилищем, крючок зацепился за камень на берегу или за ветку тальника и сломался.
— Да… В самом деле не повезло, — сказал он. — Наверное, утром я сломал крючок и не заметил.
— А другого нет?
— Есть. Но нет перьев. Значит, будем есть тушенку.
Он — впереди, она — за ним. Шли. Молчали. Непроходимка уже близко, слышно, как шумит возле нее река.
— А обязательно нужно перо? — из-за спины спросила Вера.
— Нет, — ответил он на ходу. — Можно нитку, шерстинку, лоскуток какой-нибудь, но обязательно рыжий.
Он устал. И устал не потому, что рано проснулся, а потом шел по тайге, по камням, по бродам… Он устал нести ответственность за Веру, за это взрослое существо, к которому он не был безразличен.
— Гена-а-а! — кричало за спиной это взрослое существо. — Подожди меня! — Вера подбежала, запыхавшись, и, передохнув, спросила: — Гена, а ты мне дашь свой ножичек? Мне он очень нужен.
Ни о чем не думая, он вытащил из чехла нож.
— Только, пожалуйста, не потеряй. А то нам и рыбу будет нечем чистить.
По звуку шагов, по глухому звону галечника, слышал, что Вера отстала. Он не оглядывался, шел вперед. Берег чистый, видно далеко, догонит.
— Гена-а-а-а!
Подбежала сияющая, улыбающаяся, протянула ладонь:
— Вот!
— Что это? — удивился он и тут же понял: волосы. — Вера! Вера, ты зачем это сделала?
Того огненно-рыжего локона, который всегда падал на глаза Веры, не было.
Она тряхнула головой.
— А что? Годятся на крючок?
— На мушку, Вера, на мушку. Но зачем так много?
— Отрастут, — засмеялась Вера. — А мне дашь снова половить? На! — Она протянула нож. — А ты боялся!
Крючки в запасе были. Смастерил мушку, привязал к леске, снова вырубил удилище, отправил Веру рыбачить, а сам на всякий случай сделал вторую мушку. Клок рыжих волос — его хватило бы на десяток мушек — сунул в карман куртки. Ну Вера! Ему и в голову не приходило, что из ее рыжих волос можно изготовить обманку для хариуса.
