— Почему?
— Уверена, что провалится. Спит только со снотворными.
— Что ты хочешь от меня? Не поведу же я твою племянницу на экзамен за ручку, — пошутил Кораблинов.
Капитолина Алексеевна смотрела на Кораблинова с мольбой.
— Прими ее, Сереженька… Хотя на десять — пятнадцать минут… Поговори с ней, успокой ее, вдохни в нее веру в себя… Она тебе понравится… Она чудный ребенок…
— Где я с ней могу встретиться?
— А у тебя дома?..
Кораблинов снова посмотрел на часы.
— Ты торопишься?
— Через сорок минут мне обязательно нужно быть на студии. У меня назначена репетиция.
— Я подвезу тебя, я на машине.
— О!.. Да ты, Капелька, живешь как классическая генеральша! — оживился Кораблинов.
— И не говори!.. — Капитолина Алексеевна кивком головы позвала официанта. — Ну, так как, Сережа? — спросила она обеспокоенно, видя, что Кораблинов чем-то озабочен.
Кораблинов вырвал из блокнота чистый листок, написал адрес и подал листок Капитолине Алексеевне.
— Милости прошу!.. Только заранее позвони.
Рассчитавшись с официантом, они вышли из павильона и направились к выходу из парка, где недалеко от ворот Капитолину Алексеевну ждала серая «Волга». Уже немолодой шофер генерала Лисагорова, еще издали увидев жену своего начальника и Кораблинова (он узнал его по фильмам), поспешно вышел из кабины и распахнул дверку.
Солнце уже закатилось за стеклянный купол главного корпуса университета, когда «Волга» с шашечками на боках, обогнув выставочный зал на Манежной площади, повернула на улицу Герцена, и, миновав консерваторию, выскочила к Никитским воротам и остановилась перед светофором. Светлана издали увидела остроконечный шпиль высотного дома на площади Восстания. В этом доме жил Кораблинов.
Стрелка на спидометре поползла вправо, к пределу. Пожилой таксист в форменной фуражке стремительно приближал минуту, когда Светлана должна переступить порог квартиры Кораблиновых.
Вот уже и улица Герцена оборвалась, оставшись за спиной. Дальше все было как во сне. Вслед за теткой Светлана вышла из машины, рядом с ней покорно и молча шла к подъезду, вошла в роскошный и прохладный вестибюль с высоким потолком, с которого свисала огромная люстра. Скоростной лифт нес ее бесшумно и так быстро, что у нее захолонуло сердце.
Когда дверь лифта открылась и тетка почти вытолкнула ее из кабины, Светлана очутилась одна на пустынной лестничной площадке. Огляделась… Тетка осталась в лифте. Нажав указательным пальцем правой руки на кнопку «стоп», левой рукой она делала выразительные жесты в сторону высокой дубовой двери, на которой была прибита продолговатая, до блеска начищенная медная пластинка.
— Нажимай! Смелее!.. — почти шепотом сказала Капитолина Алексеевна. — Ну что ты остолбенела?
Светлана, неслышно ступая по кафельным плиткам, нерешительно подошла к двери и еще раз оглянулась в сторону лифта, в котором тетка продолжала правой рукой жать на кнопку «стоп», а левой махала и взглядом показывала на белую кнопку звонка.
На продолговатой медной пластинке, прибитой на двери, красивыми наклонными буквами было выведено:
«Сергей Стратонович Кораблинов».
На лестничной площадке стояла прохлада и тишина. Светлана слышала, как тугими прибойными толчками билось ее сердце. Эти толчки гулко отдавались где-то у горла. Вот она подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка. И замерла… Ей казалось, что время остановилось. «Будь что будет!..» Когда указательный палец утопил кнопку, Светлана, как от горячего, резко отдернула руку. Хотела уйти, но было уже поздно. За дверью по-львиному утробно зарычала собака. Послышался чей-то басовитый, с перекатами, голос. Загремела дверная цепочка. За спиной послышалось шипение опускающегося лифта.
В дверную щель высунулось веснушчатое лицо молоденькой девушки, застенчиво поправляя на груди выцветшую голубенькую кофту, она внимательно, с ног до головы, осмотрела Светлану. Пальцы ее больших рук были мокрые и красные, словно она только что вернулась с речки, где в проруби полоскала белье.
— Вам кого?
— Я к Сергею Стратоновичу… Я звонила ему.
Вдруг показалась седая шевелюра пожилого человека, с черными, всклоченными бровями, в которых были видны тонкие серебряные прожилки седины.
«Он!.. Сам!..» — Светлана почувствовала, как в груди ее что-то екнуло, замерло и мягко опустилось.
Большой, театрально-царственный и слегка удивленный… Или он только что читал монолог из трагедии Шекспира, или его оторвали от других важных дел.
Лицо Кораблинова Светлана прекрасно помнила по фильмам. Открытки с его фотографиями продавались почти во всех киосках и книжных магазинах Москвы. Такое лицо, увидев однажды, нельзя забыть.
— Прошу! — Кораблинов широко открыл дверь и сделал шаг в сторону, давая проход Светлане.
Светлана переступила порог и, не спуская глаз с Кораблинова, вошла в просторный холл квартиры.
— Здравствуйте, — дрогнувшим голосом проговорила она.
Отступив еще на шаг, Кораблинов откинул назад свою крупную седеющую голову и смотрел на Светлану так, словно его что-то очень поразило.
— Сима!.. Симочка!.. Иди сюда!.. Ты посмотри, кто к нам пришел! — возбужденно и громко, так, что колыхнулись длинные стеклянные подвески люстры, позвал он жену.
Светлана смутилась еще больше. Не зная, куда деть руки, она стояла у двери и завороженно смотрела на Кораблинова.
Где-то в глубине квартиры послышался резкий женский голос:
— Что там случилось?
— Иди, иди скорее!..
— Опять телефонные счета?
Широкая двустворчатая дверь справа открылась, и в холле появилась Серафима Ивановна, жена Кораблинова. Ее необъятное тело колыхалось под радужно переливающимся шелковым халатом, на котором были изображены драконы, лотосы, зонтики… В своем блестящем, цветастом одеянии она чем-то напоминала большую океанскую медузу, посаженную в гигантский аквариум.
— Батюшки!! — покачала она головой и, округлив удивленные глаза, в упор рассматривала вконец смутившуюся Светлану, щеки которой зардели огненным румянцем, — По-стой, постой… Да это же…
— Узнаешь?
— Да это же Капелька!.. Хлыстикова!..
— Нет, солнышко, это не Капелька, это ее родная племянница, Светлана… А вот фамилию-то у Капельки я и не спросил.
— Каретникова, — пролепетала Светлана пересохшими губами.
— Светлана Каретникова!.. Звучит!.. — И, повернувшись к жене, сказал: — Вот что делают наследственные гены! — Кораблинов протянул Светлане руку и повел девушку в кабинет. В дверях он остановился: — Симочка, сооруди нам по чашке кофе. И приходи к нам.
— Кофе я вам, дружочки, сделаю, а вот распивать его с вами некогда. Уже три раза звонила портниха. Ждет с утра. — С этими словами Серафима Ивановна ушла на кухню, откуда тут же донеслись завывающие звуки водопроводного крана и плеск воды.
Кораблинов следом за Светланой вошел в просторный кабинет и, болезненно морщась, закрыл за собой дверь.
— Этот вой кранов не переношу. Хуже, чем когда скребут ножом по тарелке.
— Да, это… очень неприятно, — чтобы не молчать, сказала Светлана.
— А мне ваша тетушка вчера о вас наговорила такое, что я, грешным делом, решил: сегодня передо мной предстанет придавленный страхом, бледный человечек, а вы пылаете, как майская зорька…
Кораблинов хотел что-то еще сказать, но в соседней, смежной с кабинетом, комнате раздались телефонные звонки, и он, извинившись и пригласив Светлану сесть, удалился из кабинета.
Светлана села на краешек кресла, стоящего у журнального столика, и огляделась.
Просторная, с двумя выходящими на Садовое кольцо окнами, комната являла собой смесь двух эпох: девятнадцатый век и тридцатые годы Советской России. С тупых углов и выступов массивной мебели скалились львиные морды, выступали могучие звериные лапы. В тяжелой золоченой раме над старым кабинетным роялем висел потускневший портрет молодой женщины в пышном декольтированном платье с тончайшей кружевной отделкой. Судя по старомодному фасону платья и поблекшим краскам, портрет был написан давно. На противоположной стене висел огромный ковер. Как бы перекликаясь с портретом, он походил на потускневшую картину, на которой когда-то, давным-давно, художник изобразил нечто вроде сражения на баррикадах, но с годами краски потемнели, и картина стала походить на загустевшую, почти запекшуюся кровь, через которую смутно проступали неразборчивые контуры каких-то фигур и предметов… Даже дубовый фигурный паркет, слившийся, как свинец, — нигде ни одной щелочки — и тот дышал чем-то старинным, ушедшим…
Несмотря на знойный полдень, на окнах жарились под солнцем тяжелые бархатные шторы, висевшие на костяных кольцах. Хрустальные подвески старинной бронзовой люстры, поймав солнечный зайчик от серебряной крышки портсигара, лежавшего на подоконнике, струили мягкую, переливчатую радугу.
