отплясывал на морозе, но не дождался.
На другой день, забирая у Зыковых вещи и Славку, Ирина сказала, что уходит к мужу, а Владимиру оставила записку, что огорчена случившимся выше сил и быть с Владимиром в одном доме для нее невозможно.
Зыков-младший прочитал записку поздно вечером, придя с работы, разорвал ее на мелкие клочья и снова ушел из дома.
1
Федора Кузьмича больно задел уход Ирины.
— Куда она? Что? Раз спервоначалу не ложилось, больше делать нечего…
Но такой уж он был, Федор Кузьмич Зыков. Теперь ругал Владимира:
— Выдул, разъязви тебя, ребенка до потолка, а ума не вложил… Что он сотворил? Почему Ирина от нас ушла?
Дарья Ивановна вступалась за сына:
— Ты, отец, не шуми… Не вечно же Ирине жить при тебе…
— Ничего у вас душевного нет, — в отчаянии бросал Федор Кузьмич и замолкал.
Вскоре, однако, он свыкся, что в доме стало меньше народу. Его одолели свои заботы. В конце января встретился Зыкову начальник шахты и сказал, что партийный комитет одобрил его, Федора Кузьмича, инициативу — поработать на славу в честь переселенческого праздника…
— Речь для собрания заготавливай, — добавил Фефелов, пожимая Зыкову руку. — Чтобы все честь по чести…
И Федор Кузьмич каждый вечер потел за кухонным столом, составляя первый раз в жизни торжественную речь.
Собрание состоялось утром в общем зале административного здания комбината, украшенном кумачовыми транспарантами. По привычке шахтеры собирались неохотно. Лениво сдирая с голов шапки, бурчали:
— Опять, поди, резолюции какие. Только руки тянуть.
Председатель шахтного комитета Виталий Петрович Карасов, лобастый мужчина с мятыми щеками и выпуклым ртом, выпроваживал людей из раскомандировок.
Федор Кузьмич волновался. Он начал речь нерешительно, придерживая одной рукой очки, другой бумажку, и все чувствовал отрывистое дыхание Фефелова, который сидел в президиуме, чувствовал и думал: «Не так я начал, разъязви тебя… Надо было с другого начать…» Потому перепрыгивал через строчки и в волнении снимал с носа очки, усмиряя повеселевший народ.
— Шпарь, Кузьмич, — кричали ему. — Шпаргалку-то не оброни…
В конце концов Зыков осмелел, покашлял в ладонь и опустил бумажку на трибуну.
— Это значит, так выходит, товарищи. — Он воткнул очки в нагрудный карман пиджака. — Бумажка, с которой я читаю, моя собственная… Я над ней дома кумекал… А все равно, видно, не скумекал. Оттого вы смеетесь…
Собрание весело пошумело и стихло.
— Буду говорить как умею… Грамотой не богат, так что за какое слово прошу простить. В остальном же я полностью выражаю свое личное рабочее мнение…
— Не отвлекайся, Федор Кузьмич, не отвлекайся, — поправил Зыкова Карасов.
— Никак не отвлекаюсь, Виталий Петрович, — ответил Федор Кузьмич не оборачиваясь. — Сам понимаю: времени на долгие разговоры нету, но, опять же, мы не с бухты-барахты вопрос порешить должны, а с умом… Потому и оговариваюсь…
Федор Кузьмич выпрямился, продолжал упругим, будто не своим голосом:
— Каждый из нас, товарищи, газеты наши советские читает и радиво слушает. Все мы душой и сердцем понимаем, что делают для нас, для рабочих трудящихся людей, наши родные партия и Советское правительство… Давечь так прямо по радиву и сказали, что в прошедшем году квартир новых построено для миллиону семей… Сердце радуется от этого, товарищи… — Федор Кузьмич сглотил слюну и продолжал с новой силой: — У нас тоже намечается переселение. Вы это знаете. Но вот я что думаю по этому случаю. И вы все подумайте… не год, не два прожили мы с вами на Отводах, всяк по-своему, но что это у нас за житье было? Гора проклятущая, ветру всегда… Зимой снегом засыплет — ни пройти, ни проехать. Домишки слиплись друг к другу, как воробьи в гнезде. Путаница сплошная, хип-хап, как говорят, кто в гости из дальних краев приезжает, полдня родственников ищет. А весной? Дороги размоет, ползешь по склизи домой, разъязви ее, как проклятущий…
— Громи свою прошлую жизнь, Кузьмич, громи, — крикнули Зыкову из задних рядов. — Не жизнь, а пережиток капитализма…
— А разве не пережиток? — подхватил смело Федор Кузьмич. — Явственный пережиток и даже хуже… — Теперь он почувствовал себя свободнее: речь складывалась, хоть и первый раз говорил. — И всякий человек, который сзади кричит, сам видит этот пережиток. Сам знает, что сейчас вся наша страна борется с этим пережитком. Чтоб советскому человеку лучше жилось… Я тут на бумажку-то вот что выписал… Контрольные наши цифры на будущее… Специально для крикунов скажу. Пятнадцать миллионов квартир да в сельской местности семь миллионов домиков… Вот.
Переведя дух, Федор Кузьмич закончил, объяснил главное:
— Потому лично я горд, что живу в такое время, как сегодня. — Про себя он подумал: разве кого из его сыновей допустят такую длинную речь говорить? Сроду не допустят. И поднял руку, как выступающие в кино, — Наше государство делает нам, отводовцам, праздник — более пятисот семейств идет на новое местожительство, где вам все услуги: живи — помирать не надо. И я по такому случаю предлагаю: пусть наш праздник будет как праздник и мы с вами, рабочие-трудящиеся, встретим его как полагается, как встречаем другие советские праздники, трудовыми нашими делами. И так пусть будет: кто из нас лучше поработает, тому и квартира лучше, на выбор, кто хуже, тому — что останется…
Не всякому пришлось по душе предложение Федора Кузьмича, потому загалдели:
— Хо ты какой, птица чечевица, — сказал с первого ряда мужик и завертелся на стуле.
Другие следом за ним:
— Понес ахинею…
— Долго думал, Зыков?
Федор Кузьмич криком смело перебил шум:
— Сколько думал — все мое. — Он испугался, что дело может сорваться и тогда снова от детушек насмешки и все прочее. Продолжал решительно: — Пусть люди сами посмотрят на тех, кто кричит сейчас и порядок нарушает… Прямо скажу, что работники они не ахти какие. Хоть вот Семена Макарова возьми, кричит громче всех. Знаю, какой он работник, — из чашки ложкой. У него заработка отродясь больше трех тыщ не было. Вот и судите. — Гвалт снова утих, и Федор Кузьмич заговорил в тишине: — Они как хотят, Семены-то эти Макаровы? Нашармачка… Откровенно признаюсь еще, прямо откровенно: был у меня по осени в гостях Николай Иванович Марчиков, все вы его знаете. Так что говорит? Я, говорит, тебе, Федор Кузьмич, по вкусу квартиру сделаю. Это что такое? Что это за «сделаю»? Я не хочу, товарищи, толкаться у дверей шахткома, всякие там дела проверять и вам не советую. Хочу так: пусть нас измерят трудом. Хорошо потрудился — лучшая из лучших; плохо трудился Федор Кузьмич, все знают, что плохо, этого не скроешь, и квартиру тебе на по работе,
