— Вы, Константин Георгиевич, доложите товарищам свои соображения, а я пока пробегу, что нам пишут с Волги…
Сергей Борисович встряхнул конверт и начал неторопливо его вскрывать. Письмо было написано старательно, но не очень четко. Прислушиваясь к тому, что говорил помощник, конструктор пробежал первые строки. Вдруг он выпрямился и сердито отодвинул бумагу. Нечитайло вопросительно поглядел на него.
— Пустяки, пустяки, продолжайте, — как можно равнодушнее сказал Сергей Борисович.
Он сделал усилие отвлечься от письма, сосредоточиться на том, о чем говорил его помощник, но не смог. Глаза его то и дело перебегали на письмо, лежавшее поодаль. В этом письме точно заключался некий магнит, помимо воли притягивавший взор ведущего конструктора.
Теперь и остальные участники совещания заметили, что начальник их ведет себя как-то странно. Нечитайло прервал свое сообщение:
— Может быть, сделаем перерыв?
— Да-да. Пожалуй. Перерыв минут на десять, прошу вас, — с не свойственной ему суетливостью согласился Сергей Борисович.
Оставшись один, он несколько мгновений стоял у окна, наблюдая сквозь задымленное с внешней стороны стекло знакомый пейзаж привольно раскинувшегося завода. Потом взял со стола письмо и начал читать со слов, на которых запнулся:
«…но нам сейчас нужна машина еще более совершенная, без этих недостатков, чрезвычайно мешающих при нашем огромном фронте работ».
Дальше сухо, за буквами «а», «б», «в», «г», перечислялись эти якобы существенные недостатки. Упреки были высказаны с такой уверенной решительностью, с такой грубой прямотой, что Сергей Борисович, не дочитав, заглянул в конец письма, на подписи.
Нет, письмо было не от коллеги-конструктора, не от начальника механизации. Оно было подписано: «Рабочие Зыков, Карпухин, Семенов»… Чувство недоумения начало перерастать в обиду… Как же так! Машина так тепло — больше того: восторженно встречена. О ней пишут, ее изучают, ее даже какой-то поэт в стихи вплел. Отовсюду самые лестные отзывы! Он сам, чорт побери, видел, как отлично она работает, и вдруг… Зыков, Карпухин, Семенов… Гм!..
Сергей Борисович поднял телефонную трубку, назвал номер механика, который несколько месяцев назад с заводской бригадой шеф-монтажа выезжал на строительство, откуда пришло это письмо.
— Виктор Иванович? Приветствую… Пухов. Вот вы, голубчик, последний раз выезжали на монтаж. Не помните ли вы, кто там такие товарищи Зыков, Карпухин и Семенов?
Таких фамилий руководитель монтажников не помнил.
— Так-с!.. А претензий на нашу машину от эксплуатационников много тогда к вам поступило? Ну, там, замечаний, рекламаций? Вспомните, вспомните, Виктор Иванович! Это очень важно. Может быть, кто-нибудь ругал конструкцию, отдельные детали, узлы?
Виктор Иванович заверил, что никаких недовольств не было. Строители благодарили завод, просили передать привет создателям новой машины.
— Я же рассказывал об этом на общем собрании. Вы же, Сергей Борисович, в президиуме сидели и слушали! — В голосе, звучавшем из трубки, слышалось искреннее недоумение.
— Да-да, конечно… Спасибо, голубчик… Простите, что оторвал от дела по пустякам. Всего! — Конструктор положил трубку.
Зыков, Карпухин, Семенов! Кто же они такие? «О хороших качествах вашей машины много говорят, да вы их и сами знаете. Мы остановимся на недостатках». Почему они так разговаривают? О каких недостатках после стольких экспериментов, после такого широкого опробования и единодушного признания может идти речь? Если бы эти авторы письма были какими-нибудь известными новаторами, тогда механик наверняка знал бы их имена. Да полно, рабочие ли они? Может быть, это кто-нибудь из недругов? Какой-нибудь мелкий, беспринципный завистник, побоявшийся вслух ославить его труд, науськал Зыкова, Карпухина и Семенова написать все это? Да зачем же! Сам, наверно, написал и подмахнул чужими именами, чтобы омрачить торжество и бросить тень на отличную машину!
Такой вывод несколько успокоил Сергея Борисовича. Он пожалел, что давеча смалодушествовал и не огласил эту фальшивку. Можно представить, как возмутятся его сотрудники, вложившие в машину столько стараний, как будет негодовать весь заводской коллектив!
— Товарищи, жду! Продолжим, — сказал конструктор, выходя в чертежный зал.
Люди собрались быстро и пришли, как показалось Сергею Борисовичу, какие-то настороженные, будто что-то уже знали о неприятном письме. Опершись обеими руками о стол, ведущий конструктор объявил:
— Прежде чем продолжать о будущем, вернемся к прошлому… Извольте вот познакомиться: реплика с места, так сказать, оригинальное мнение. Константин Георгиевич, не откажите в любезности прочесть вслух.
Он отдал письмо Нечитайло, и пока тот, спотыкаясь на неровных строчках, оглашал текст, Сергей Борисович нетерпеливо всматривался в знакомые лица, стараясь угадать, что думают его товарищи, его соавторы по машине, так незаслуженно оскорбленной неизвестными Зыковым, Карпухиным и Семеновым.
Разные это были лица: замкнутые и открытые, спокойные и нервные, но на всех Сергей Борисович увидел сначала недоумение, обиду. Потом, по мере чтения, выражение лиц начало меняться у каждого по-разному, и ведущий конструктор, как ни старался, уже не мог понять, кто и как отнесся к содержанию письма.
— Ну? — нетерпеливо спросил он, когда письмо было зачитано и воцарилось неловкое молчание. — Что? Ну хотя бы вы, Константин Георгиевич?
Все молчали. Нечитайло снова пробегал строки письма. Наконец он оторвал глаза от письма. Взгляд его — растерянный, задумчивый, но не гневный, нет!
— Претензии перечислены недостаточно четко, — медленно начал он. — Авторы не совсем владеют технической терминологией, и порой их трудно понять, но…
— Какие тут могут быть «но»! — неожиданно взорвался Сергей Борисович. — Я только что звонил Виктору Ивановичу. Он там всех знает. Все в восторге от наших машин. Благодарили. А таких фамилий он даже не слыхал. Нет там таких людей.
— Я не знаю, кто это писал, но по существу…
— О каком существе вы говорите? Это злобная болтовня: «а», «б», «в»… Болтовня! Вот-с! И я удивлен. Впрочем, виноват, прошу расходиться. Продолжим завтра. Всего хорошего!
Когда дверь за последним из сотрудников закрылась, главный конструктор пожалел, что выдал свои чувства. Придвинув папку с чертежами «малютки», он попытался сосредоточиться на них, но не смог: Зыков, Карпухин, Семенов со своими претензиями не выходили у него из головы.
«Нервы, Сергей Борисович, нервы, батенька! — упрекал он себя. — Вот человек — совершеннейшая машина, но и у него есть существеннейшие дефекты». И тут же мысль перескакивала на дефекты машины, отмеченные в письме, и все в конструкторе вставало на дыбы. «Дефекты! Какие дефекты? Почему никто их не заметил и только, видите ли, Зыков, Карпухин и Семенов оказались провидцами!»
Претензии потребителей были в заводской практике делом обычным. Когда новая модель выходила в свет и, по заводскому выражению, «обкатывалась» эксплуатационниками, Сергей Борисович сам любил ездить по заводам, выслушивать претензии, советовался с инженерами, с рабочими. Но тут речь шла о машине, уже получившей единодушные и самые лестные отзывы авторитетнейших комиссий, признанной везде, даже, по свидетельству монтажника, и там, откуда пришло письмо. Да что там говорить! Речь шла о любимой работе конструктора, и он испытывал такое негодование, будто авторы письма обидели его ребенка.
Чувствуя, что сосредоточиться на чертежах он сейчас не может, Сергей Борисович надел пальто, шапку, сунул в карман письмо. Обычным неторопливым шагом вышел он из кабинета, прошел чертежный зал. Все встреченные кланялись ему. Раньше такое общее внимание радовало конструктора. Теперь, когда письмо лежало в кармане и конверт касался жестким углом его руки, ему почему-то было неловко от этих почтительных поклонов, доброжелательных улыбок, пожеланий доброго здоровья. Хотелось поскорее уйти с завода, где его все знают, где ему самому знакома каждая мелочь, выйти на улицу, замешаться в потоке пешеходов и в этой толпе остаться наедине с самим собой, со своими тревожными мыслями, с этим письмом.
Выйдя из проходной, ведущий конструктор заметил директорский «ЗИС» и вдруг резко повернул обратно.
— Забыли что, Сергей Борисович? — участливо спросил вахтер.
Но старый конструктор прошагал мимо с таким выражением на лице, что тот застыл в недоумении.
Директор! Ну как же это Сергей Борисович в такую минуту мог о нем забыть? Что бы ни заключало в себе это письмо, кто бы там ни скрывался за тремя подписями, его критиковали не просто как гражданина Пухова пятидесяти семи лет, а как конструктора, как представителя завода, и он обязан — и как можно скорее — уведомить об этом директора. И тут же затеплилась надежда: директор — человек самолюбивый; когда нужно, он умеет драться за интересы и честь завода. Уж он-то наверное не станет прятаться за осторожные фразочки, как этот Нечитайло…
