Вася сделал шаг вперед. Хряснул сучок.
— Эй, кто там? — вполголоса окликнули его из мрака. Карпов и Петя Шарок стояли на тропинке в дозоре. Васе вдруг стало очень тепло и приятно от близости своих, от того, что он нес им хорошие вести, от того, что он только что услышал…
Карпов шел по тропинке рядом с ним. От его шинели пахло сырой шерстью. Иногда зубы его постукивали.
— Ты что, товарищ Карпов? — спросил его Вася. — Замерз, что ли?
— Никак нет, товарищ начальник, — вдруг ободрясь, браво ответил бородач. — Так что чисто вспотел, дрожавши!.. — И он сам засмеялся, очень довольный своей выдумкой…
Около одиннадцати часов ночи сборный взвод под командованием Василия Федченки, пулеметчика 53-го полка, вышел на большак между деревнями Подозванье и Копорье и, свернув по нему к западу, добрался до околицы второй из этих деревень.
* * *
Тучи сгустились. За ними бледно брезжила луна, но света она не давала. Стал накрапывать мелкий надоедливый дождь-моросей, совсем не майский, скорее сентябрьский. Еле заметной, но противной сыростью он ложился на шинели, на волосы, на винтовки. Все кругом как-то отяжелело.
Деревня Копорье встретила маленький отряд недоверчивой, пугливой и настороженной темнотой, которая всегда сгущается по ночам там, где фронт прорван, где в непонятном движении перемешались части — свои и противника.
В полукилометре от околицы из-за какого-то сарая вынырнул дозор ближнего охранения.
— Стой! Кто идет? Что пропуск?
Вася сказал пропуск на ухо постовому. Пропуск был! «Пуля».
— Что отзыв? — придирчиво спросил он тотчас же и почувствовал, как не только его собственные руки, но и руки всех остальных людей за его спиной выжидательно сжали винтовки. Кто его знает? В такой заварухе, какая царила вокруг, ничему нельзя было верить; сейчас в Копорье наши, через полчаса — они…
Но отзыв был правильный: «Петроград».
— Все в порядке, товарищи! Вольно!
Повидимому, комбат Абраменко и тот комиссар уже распорядились на случай прибытия отряда. Постовой махнул рукой в темноту, влево. Там около моста через ров должен был быть дом учителя. Туда и велено было стать прибывшим.
Минут через пять, хлюпая сапогами по свежеразведенной дождем копорской грязи, взвод Василия Федченки вместе с приставшими к нему по дороге «вольными» расположился на ночевку в учительском сарае.
Непомерная, тяжелая усталость лежала на Васиных плечах. Казалось, ноги его облепило гигантскими комьями глины, за плечами висит мешок с песком… Руки опускались, как плети, к кистям словно кто-то привязал булыжники.
Васе хотелось лечь, зарыться в сено, вытянуться, забыть обо всем. Но он ясно понимал: это невозможно, пока он не увидит комбата. Может быть, спать и совсем нельзя. Может быть, враг уже подходит к Копорью. Может быть, пора уже выдвигать их пулемет на позицию, ждать, вглядываться в темноту, не смыкать глаз.
Несколько минут он колебался. Уйти? А как остальные? Дать всем заснуть? А если тревога?
— Гусакевич! Стась! — окликнул он. — Пулемет вот здесь поставишь, под навесом. Винтовки в козлы. Ты — дневальным. Через два часа сменись. — Он вгляделся в усталое лицо товарища. — Я к Абраменке пойду… Не свалишься, смотри?..
Вдруг кто-то тронул его за плечо. Та девушка-охотница, Мария Урболайнен, стояла рядом с ним в воротах сарая.
— Вы идить, товарищ… — застенчиво сказала она. — Я тоже тут буду посидеть. Буду с ним поговорить, буду побудить ребят, когда надо.
Вася вгляделся в ее темный профиль. «Девушка? — подумал он. — Да… А кто ее знает? Хотя, конечно…»
— Иди, иди… покойно… — тихо, но твердо сказала она. — Иди, как сам остался… — И он пошел.
В деревне не было огней. Не было слышно никакого шума. Но во мраке со всех сторон, за огородными плетнями, между низкими силуэтами изб, чувствовалось неясное напряжение, смутная тревога вроде той, которую ощущаешь, входя в комнату тяжело больного. Множество людей, должно быть, спали вокруг беспокойным сном; они просыпались, испуганно вскакивали, прислушивались и опять засыпали в этих избах за подслеповатыми тусклыми окнами. Их не было видно, но их присутствие чувствовалось. Тыл. Отступающий тыл…
На перекрестке, чернея большой неясной массой, стояли три походные кухни; под одной в печурке еще тлели, то затухая, то разгораясь, угли. Подальше виднелось нечто вроде зарядного ящика от орудия, несколько крестьянских телег. Две или три лошади мирно пофыркивали, жевали сено у частокола. На камнях на самом углу сидел часовой.
— Где тут церковь, товарищ? — вполголоса спросил Вася.
— Церква? — переспросил красноармеец. — Абраменку что ли надо? Комбата? Вон туда иди…
Церковь оказалась недалеко. К ней пришлось спуститься по пологой горе. Дом у церкви слабо светил щелями одного занавешенного изнутри окна. Вася Федченко прошел прогоном, наткнулся на людей, сидевших на крыльце. О нем пошли доложить. Минуту спустя его провели внутрь.
В комнате был крашеный пол, лежали холщовые дорожки. Высокие, под потолок, цветы в горшках, пышные, с огромными листьями, бросали на стену путаные тени; в середине комнаты, над круглым столом, жарко горела большая керосиновая лампа. В углу, под ее лучами, поблескивало стекло и позолота образов, а прямо под лампой на столе лежала, спускаясь на пол, мятая, исчирканная красным и синим, карта-трехверстка.
Широкая спина комбата Абраменки разогнулась, когда Вася вошел.
— Ага! — сказал комбат, разводя локти в стороны до хруста, с остервенением потягиваясь. — Ага, прибыли? Где бойцы? У учителя? — Он кивнул головой через стол, и Вася увидел там, за столом, невысокого белобородого старичка в очках, смирно сидевшего на стуле — Спят? Ну, пусть спят пока… Пулемет доставили? Прекрасно. Я полагаю, товарищ Громов, — тут от окна, из-за цветов, к столу шагнул давешний комиссар, — объяснить пулеметчику положение по карте. Парень с головой.
Комиссар кивнул.
— Смотри, Федченко. — Комбат разгладил карту. — Копорье! Тут с запада на восток проходит обрыв к морю. Какая-то гряда холмов все время тянется… Видишь?..
Учитель двинулся на своем стуле.
— Берег! — сказал он, строго взглянув на Васю поверх очков. — Это берег древнего моря… Тут раньше берег был… Он тянется…
Комбат в свою очередь поглядел на старика.
— Ладно! Пусть берег какого-то там моря. Не суть важно на сегодняшний день! Вот здесь, на этом берегу, Копорье. Тут он разрыт двумя оврагами. Между ними — высокий холм. На холме опять какие-то — чёрт их ведает! — развалины…. Какие-то стены… С проломами…
Учитель резко поднял очки на лоб.
— Это — замок! — сердито прервал он. — Это средневековая крепость. Тринадцатого века. Ее Александр Невский у немцев отбил…
— Ладно! — махнул рукой Абраменко. — Хоть десятого… Нам ее в двадцатом защищать приходится… Понимаешь, Федченко? Крепость-то командует над всей этой равниной… К юго-западу и сюда… Отличный обстрел. Я полагаю твоих стрелков рассыпать здесь, по краю оврага. Пулемет — в крепости, за стеной. Там — лес; тут — опять лес. С этой стороны им взяться неоткуда. Могут только отсюда итти. Ясно? Ты будешь держать их, сколько сможешь… А мы, что удастся… за Коваши выведем…
Комиссар, не садясь, облокотился на стол. Он посасывал небольшую прямую трубку.
— Да, брат, — промолвил он, — держись и помни: в твоих руках, в руках коммунара, — несколько сотен жизней… красноармейских жизней…
— Ну? — Абраменко поднял глаза на Васю. — Ну что скажешь, орел?
Вася Федченко почувствовал, что краска заливает его уши, лоб, шею, бежит за воротник. Ушам стало жарко. Тяжелое сонное состояние вдруг прошло.
— Товарищ командир батальона! — вытягиваясь и блестя глазами, твердо выговорил он. — Все сделаем! Одна беда — патронов недочет. Пять лент! Десять минут огня… Разве это дело?
Комбат, склонив голову набок, внимательно смотрел на Васю в упор.
— Ну, комиссар, — проговорил он через минуту. — Как, по-твоему? Думаю, этот не сдаст… Не сдрейфит. Ничего, что молодой; член партии! Патронов у тебя будет достаточно. Вот гражданин учитель нас обрадовал сегодня. Оказывается, тут у них, в этом самом в ихнем тринадцатом веке, в башне был тайник. Погреб. Так там какой-то дворянчик, офицеришка — жил тут по соседству, — приготовил себе запасец. Пулеметные ленты. Вот гражданин учитель зачем-то лазил туда… и нашел. Так что о патронах не плачь. Патронов хватит…
Вася покосился на сидевшего по ту сторону стола седого человека. Старик, по-детски открыв рот, вытянув красную жилистую шею, не то дремал, не то думал о чем-то своем.
— Да, да! Тринадцатого века, — про себя забормотал он, кивая головой. — Да, да, лазил. Интересный тайник… Кладка более позднего времени…
Командир откашлялся и чуть-чуть подмигнул в сторону учителя: «Вот, мол, чудак какой! А возьми его, пришел и сообщил про патроны!»
