Вася покосился на сидевшего по ту сторону стола седого человека. Старик, по-детски открыв рот, вытянув красную жилистую шею, не то дремал, не то думал о чем-то своем.
— Да, да! Тринадцатого века, — про себя забормотал он, кивая головой. — Да, да, лазил. Интересный тайник… Кладка более позднего времени…
Командир откашлялся и чуть-чуть подмигнул в сторону учителя: «Вот, мол, чудак какой! А возьми его, пришел и сообщил про патроны!»
— Ну-с, точка! — громко сказал он затем. — Сейчас — отдохнуть. Спать одним глазом. Иметь сменных дневальных во дворе. В случае тревоги пришлю вестового. Если стрельба, — через мост — и в крепость. Там люди есть. Место для пулемета подготовлено. Уходить по моей красной ракете на северо-восток. Карта есть? Отлично. Общее направление: Петровицы-Вяреполь-речка Коваши. Понятно? Повтори!
Вася повторил. Он вдруг удивился: этот командир, начальник, чем-то сразу неуловимо напомнил ему отца. Такие же усы, тот же взгляд исподлобья, такой же чуть заметный южный выговор.
«А не раздеваясь сидят. В шинелях. Видно, дело-то того!..» — подумал он.
Вася повернулся и хотел было итти, но старичок-учитель, чуть не уронив стул, двинулся вслед за ним.
— Я проведу, я вас проведу, молодой человек! — заволновался он. — Пойдемте вместе… Мне туда же, домой… Вы же у меня в доме стоите… — И они вышли вместе.
Глава IX
В КОПОРСКОМ ЗАМКЕ
Пока длился этот разговор, на улице многое переменилось. Подул легкий ветер. Тучу угнало на запад. Стало совсем светло. На небе, в белой ночи, стояла теперь на юге ясная, бледножелтая неполная луна. Сзади, за спинами Васи и учителя, с каждой минутой разгораясь ярче, сияла северная майская заря. Слева, освещенные ею, радужно, как мыльные пузыри, поблескивали оконные стекла в избах, а справа… А справа, взглянув туда через плечо, Вася увидел вдруг нечто столь неожиданное, что в первый миг ему пришло в голову: да не сон ли это?
Справа от него, совсем близко, лежал глубокий овраг. С его дна поднимался после дождя легкий утренний туман. За оврагом горбился обширный продолговатый холм, а на нем точь-в-точь такой, какие случается видеть на картинках в книжках с приключениями, возвышался серой громадой самый настоящий средневековый замок. Его стены были лишены зубцов. Кое-где по уступам росли пышные кусты бузины. Несколько коренастых, суровых башен поднималось высоко над ними по углам. Квадратные и округлые грубо просеченные окна их чернели пустыми глазницами.
По склонам холма дымилась роса. Подножие замка тесно обступила самая обычная серая, с соломенными крышами русская деревня. На север, далеко внизу, простиралась плоская зеленая равнина, лесистая и болотистая; она тянулась вдаль на много километров, а там, за нею, спокойно, точно бесконечная полоса розоватой стали, блестело, отражая сиянье зари, что-то огромное, неоглядное, величественное. Море!
В какой-нибудь полусотне верст от Питера, среди нищих деревень, между дачных поселков и молочных ферм старое боевое гнездо, разоренное и разрушенное, но все же еще грозное, висело над побережьем, над древним путем «из варяг в греки», как висело оно здесь семь-восемь столетий назад.
Красноармеец Федченко изумился.
— Что это такое?
Маленький старичок, шедший рядом с ним, зябко кутался в порыжелое пальтецо.
— Копорский замок, молодой человек… Копорская крепость. Древняя твердыня. Предмет вожделений немецких рыцарей. Князь Александр Невский знал ее уже как старую крепость. Сотни лет наши предки, молодой человек, берегли здесь землю русскую…
Он не договорил.
Отчаянный конский галоп прервал его. Вася встрепенулся и вытянул шею.
По правой дороге — она тянулась поперек раскинувшейся за оврагами высокой равнины — опрометью, видимо, из последних сил, карьером скакал конный. Он мелькнул между рябин и берез на той стороне, скрылся в овраге, появился на этом берегу снова, жестоко пришпорив коня, кинулся вскачь по деревне.
«Тревога! — мелькнуло в Васиной голове. — Скачет к Абраменке. Оттуда, от охранения… Идут белые!..»
Не задерживаясь ни на секунду, Вася бегом пустился к учительскому дому.
* * *
Два часа прошли недаром. Бойцы хоть немного вздремнули, освежились. Дневальный Гусакевич готовился смениться. Стоя посреди садика, он уже держал на вытянутых руках ведро воды. Петр Шарок, кряхтя от холода и удовольствия, подставлял под ледяную струю бритую голову. Пулемет, собранный, в полном порядке, стоял возле крыльца; ящики с лентами лежали рядом, а на ступеньках, закутавшись в мягкий шерстяной платок, сидела девушка, Мария Урболайнен. Большие глаза ее устало, но весело взглянули на Васю.
— Сё порядке, товарищ командир! — слабо улыбнулась она. Но разговаривать было некогда…
Никем еще, пожалуй, не написана такая книга, которая рассказала бы молодому человеку, оказавшемуся в боевой обстановке неожиданно для себя «старшим», «командиром», руководителем и поводырем, что и как надлежит ему делать, чтобы оказаться достойным выпавшей на его долю роли.
Между тем сделать это, стать настоящим — пусть маленьким — начальником не в своих глазах, а в глазах подчиненных далеко не так просто, как кажется. Это тем трудней, что в тех «особых» обстоятельствах, которые образуются на фронте в переломные моменты, значение командира, его вес и влияние на все события от крупных до малых возрастают в глазах неопытного воина пугающим его образом. Впрочем, встречаются люди, в душах которых живут порою даже им самим до поры до времени незаметные черты, позволяющие им в должный момент не растеряться, не смутиться, не разнюниться, а, насупив брови (или, наоборот, светло улыбаясь), продолжая оставаться самим собой, внезапно вырасти на полголовы сразу.
Очевидно, в скромном юноше, почти мальчике, Васе Федченко таились именно такие черты характера.
Уже сутки назад всех людей взвода как-то понемногу охватило усиливающееся с каждым часом чувство доверия к этому спокойному, складному, толковому и неунывающему пареньку — к «питерянину», к Васе. То давнее приязненное уважение, какое питали к нему однополчане — Гусакевич, Шарок, Федор Бароничев, — выросло, расширилось, заразило и остальных. Они смотрели ему в лицо и сами начинали улыбаться, видя, что улыбается он… Он вынимал из кармана озабоченным жестом свою «карту», и они, толпясь, теснились к нему: «Ну, этот — голова! Этот — понимает!»
Завоевать доверие бойцов не всегда удается с первого раза даже старому и опытному командиру. Насколько же труднее сделать это молодому парнишке, первую неделю глотающему пороховой дым. Зато когда это случается, то случается уже по-настоящему и навсегда!
Вася Федченко вряд ли в те дни сумел толково объяснить, из чего выросло и благодаря чему окрепло это общее доверие к нему. Но он чувствовал ясно: его задача стала легче, как только оно родилось.
Оно сжимало его, как пружина. Оно прогоняло неодолимый сон, вливая в него новые силы, боролось с многочасовой усталостью. То, что в другое время долго было бы непонятным, смутным, теперь под влиянием этого нового и гордого чувства он понимал сразу, вдруг, с необычайной ясностью. Он отлично знал: кроме своей личной чести, он нес теперь в руках (и был обязан донести, не роняя, до цели) нечто гораздо более ценное, важное. Для самого себя он был вчерашний комсомолец, может быть, самый молодой из членов партии. Но для них, для этих людей, он — «коммунар». Значит, он обязан быть тверже их. Значит, он должен видеть яснее и дальше их. Следовательно, он не имеет права потерять этот свой внутренний компас. Он это чувствовал.
Тем сильнее несколько минут острого беспокойства истерзали Васю: ведь этого волнения, этих колебаний нельзя было показать. А вместе с тем, как теперь быть, что делать? Комбат сказал — ждать либо вестового, либо стрельбы. Ну, да. А этот конник? Что это? Тревога или нет?
Утро медленно разгоралось. Листы яблонь стали мокрыми, глянцевитыми от росы. Откуда-то потянуло горьковатым печным духом. С визгом пронеслись стрижи…
Красноармейцы, выходя один за другим из сарая, ежились и позевывали. Девушка, Маруся Урболайнен, попрежнему искоса поглядывала на них, улыбаясь, и на кудряшках у ее висков, развивая их, тоже оседала роса. Ох, ну скоро ли?!
Зато когда несколько минут спустя вдруг наотмашь распахнулась задняя калитка в глубине учительского садика, когда встревоженный, задохнувшийся вестовой на бегу выкрикнул приказ командира: «В крепость!», когда разбуженные бойцы, застегиваясь на ходу, торопливо построились у ворот в проулке и несколько деревенских женщин, невесть откуда взявшись, тотчас заголосили над ними, точно провожая своих родных детей, вот тогда Васе показалось, что с его плеч упал большой и неловкий груз.
Он оглянулся кругом. Видел ли он когда-нибудь такое светлое, такое необыкновенное утро? Розовые башни замка впереди бросали от себя длинные синие тени. Небо было чисто, как промытое.
