— Считать мужем и женой, — прочел ППШ в полковом приказе и понимающе поглядел на посетительницу. — Ну, а раз вы замужняя, то и помочь вам следует не только как демобилизованной, но и как жене военнослужащего, находящегося на фронте.
Он поднял трубку и стал кому-то звонить.
— ...Ну, а на Березинском форштадте? Под сургучом? А до каких пор? Нет, нет, Василь, это совсем лишнее. Зачем дверь взламывать? Отучайтесь ломать и учитесь строить. Есть ключ? Тем лучше. Запиши — Легошина Галина Ивановна. Пригласи понятых, составь опись вещей... Да что ты, Василь, такой забывчивый? Возьми расписку, что вещи взяты под сохран. Зачем тебе пятница? Прямо сейчас. Через час, не позднее. А я проведу опросом...
Она встала, в волнении растеряв слова благодарности. ППШ попросил подождать, даст ей бумажку.
«Бумажка! Все дело в том, кто и как произносит это слово, — подумала Незабудка. — Иногда бумажка как-спасательный круг, как путевка в жизнь, как волшебный талисман с подписью и приложением гербовой печати».
Писал ППШ медленно, подписался коряво, хотя и с завитушками, поморщился — и ей стало ясно, что рука У него болит и плохо сгибается не то в локте, не то в запястье.
Незабудке выделили под жилье пустующую комнатку на Березинском форштадте. Прописка будет временная, и адрес у нее временный, а там, обнадежил ППШ, видно будет, без крыши над головой не останется.
Прежде в той комнатке жила учительница немецкого языка. Бежала из города с фашистами. Скоро год, как комната опечатана.
— Ты голову держи выше, — напутствовал при прощании ППШ. — Крылья опустишь, тебя и куры заклюют.
Он объяснил, куда нужно пойти, учреждение находилось на другом конце города, за крепостью.
Незабудка поблагодарила, встала как по команде, козырнула и, почувствовав неуместность этого, покраснела, повернулась на каблуках, руки по швам, через левое плечо — когда-то она проделывала это с залихватским изяществом, — и вышла из кабинета.
Она шагала торопливо, не забывая о номере «93» на ладони, — как бы не пропустить очередь за билетом! — но вдруг громко рассмеялась.
Вот дуреха, нашла о чем тревожиться! Как далека она сейчас от вокзальной толкучки, от симпатичной женщины, стоявшей впереди нее, как много времени вместилось в эти два часа! Не пересадку сделала она еще одну, а шагнула в другую жизнь. Может, ей уже не понадобится военный литер до Соликамска.
Она поглядела себе под ноги и с удовольствием отметила, что почва в этом Бобруйске не глинистая, песок. Наверное, после дождя здесь грязи не бывает и туфли не заляпаешь.
В учреждение пускали по пропускам; там работал товарищ Василь, в чьем распоряжении находилась пустующая комната.
Никакого отношения к горжилотделу тот товарищ, слава богу, не имел.
Она ждала в бюро пропусков, вчитывалась в спасительную бумажку и раздумывала:
«Почему же ППШ до сих пор не выгнал того чинушу — чернильную душу? Полагает, что всегда можно исправить ошибку, допущенную в горжилотделе? Но не всякий пробьется к ППШ на прием, как я сегодня. Почему же хороший человек мирится с тем, что у него в помощниках сидит плохой человек? И может ли после этого хороший человек по всем статьям называться хорошим?»
Сворачивая за угол или минуя перекресток, товарищ Василь, сопровождавший Незабудку, с интересом поглядывал на таблички с названием улиц. Заметив недоумение Незабудки, он сказал:
— Думаете, боюсь заблудиться? Я пройду через город и с завязанными глазами.
Он рассказал, что во время оккупации товарищ ППШ дал ему боевое задание устроиться в городскую управу — отряду «Чырвоная зорка» нужен был связной. Когда-то, еще до войны, сопровождающий рисовал плакаты в Доме Красной Армии. Этот опыт пригодился, когда он вырезал трафареты, мастерил из жести таблички и малевал новые названия улиц. Особенно много возни было с переименованием главной, Социалистической улицы. До революции улица называлась Невской, и бургомистр решил восстановить старое название. Но потом вспомнили, что Александр Невский разбил псов-рыцарей на льду Чудского озера, это он сказал: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет». И тогда Невскую улицу переименовали в Муравьевскую. Нет, это не в честь декабриста Муравьева-Апостола, который служил в Бобруйской крепости, а в честь генерала Муравьева-вешателя, который расправлялся с польскими повстанцами, а повстанцы те же партизаны. Не успели в управе заготовить и десяток табличек, как улицу назвали Хауптштрассе. Среди предателей, хозяев городской управы, был какой-то отъявленный монархист. Он переименовал Советскую улицу в Романовскую, улицу Карла Маркса — в Скобелевскую, появилась даже Столыпинская улица. Незабудка забыла, кто такой Столыпин, но помнила, что учительница Анна Ильинична рассказывала, как после 1905 года палачи вешали революционерам на шею «столыпинский галстук»...
Когда шагали по Чонгарской улице, Незабудка узнала, что улица названа в честь Чонгарской кавалерийской дивизии стоявшей в Бобруйске после гражданской воины. Незабудка глянула на товарища Василя — на нем кавалерийская фуражка с выцветшим околышем, кожанка, из-под которой виднеется военная гимнастерка с отложным воротничком, каких давно не носят, синие галифе и кавалерийские сапоги с узкими голенищами. Можно подумать, что товарищ Василь сам из этой Чонгарской дивизии, только шпоры позабыл надеть.
Чонгар, Сиваш, Турецкий вал — все это на Перекопском перешейке, где наши разбили генерала Врангеля и прорвались в Крым. Родные места Павла, оттуда и до Керчи не так далеко, Павел называл Перекоп воротами в Крым...
Наконец добрались до Березинского форштадта. Незабудке приглянулся домишко о трех окнах, который они искали, понравились будущие соседи — пожилой одинокий железнодорожник Вашкевич и молодая Данута, работающая в швейной мастерской, тоже одинокая.
Незабудка обратила внимание на то, что жители домика поздоровались с товарищем Василем, как со старым знакомым. Может, он и комнату эту когда-то запечатал сургучной печатью?
Соседей записали в понятые, сорвали сургучную печать, и все вошли в комнату.
Вашкевич уверял, что фашисты отправили учительницу принудительно, как сотрудницу городской управы.
— Это вы потому, Максимыч, ее защищаете, что сами не сразу со станции в лес убежали. Сперва у вас душа в пятки сховалася и только потом... — сказала Данута жестко и добавила с недобрым огоньком в глазах:— Учительница уехала добровольно. Накануне к ней заявился фриц — офицер. Когда прощались — рыдала, а потом побежала за ним вдогонку.
Незабудка промолчала, не хотела ни сочувствовать, ни осуждать за глаза...
— Разговаривала по-немецки бойчее, чем по-нашему, — вспомнил Вашкевич.
— Шпрехен зи дойч? — усмехнулась Незабудка.
— А ведь она могла, ох как могла пригодиться нам, — подал голос товарищ Василь, — когда служила в городской управе секретаршей.
— Секретуткой, — поправила его Данута. — Городская управа — черт с ней! Но она же потом в зондеркоманде, сволочь, околачивалась, в гестапо.
— И много жертв на ее совести?
— Никого не выдала, — ответил Василь.
— Но она все равно виновата без прощения, — настаивала Данута. — Уже за одно то, что могла помогать, спасать, но не делала этого.
Воздух в комнате затхлый, пахнет несвежим бельем, нафталином, пылью. Скорей распахнуть окно! Данута на скорую руку протерла стекла, оказывается, комнатка светлая.
Откуда налетело столько пыли, если дверь была запечатана, а окно закрыто?
Можно при желании расписаться пальцем на подоконнике, на столике у окна, на обоях, на полке с книгами и газетами, на каждой из трех табуреток, на большом тазу, стоящем в углу, на круглой печке, на тарелке репродуктора, на неказистом шкафу.
Незабудка открыла дверцу шкафа. С тыльной стороны дверцы висели пояса от платьев. Видимо, хозяйка комнаты сунула впопыхах платья в чемодан, а пояса от них забыла. Незабудка чисто по-женски пожалела учительницу, а Данута со злорадством сказала:
— Так ей, немецкой приживалке, и надо.
К концу дня все формальности остались позади, и новая жиличка расписалась под перечнем вещей, составленным в двух экземплярах. Хозяйкино белье, одежду, немецкие учебники, утварь, всевозможные мелочи загрузили в корзину и поставили на пустой шкаф. Но не включать же в опись наперсток! Незабудке странно думать, что она будет пользоваться этим наперстком.
Товарищ Василь положил в карман кожанки опись вещей и ключ от корзины, глянул на ручные часы, воскликнул: «Однако!» — надел фуражку с блеклым синим околышем и торопливо попрощался.
Незабудка тоже забеспокоилась — который час? Счастливая, совсем позабыла о времени!
Поезд, на который она рассчитывала попасть, ушел двадцать минут назад, а с ним, скорее всего, уехала и зенитчица. Не пришлось с ней попрощаться, никогда Незабудка ее не увидит, не поблагодарит.
